И вышли мы (1) в непогоду,
Самую студёную пору
Ради пути — и какого длинного пути:
По топким дорогам, в холод
Самой смертельной зимы.
И верблюды ссадили кожу, изъязвили копыта почти неизлечимо
И ложились в тающий снег.
Там мы забыли о времени
Летних дворцов на склонах, террасы
И о шёлковых девочках, несущих шербет.
Тогда погонщики верблюдов, ропща и ругаясь,
Отправились прочь в поисках женщин и выпивки
И гасли костры, и укрытий не хватит
И города враждебны и неприветливы
Деревни грязны и всюду ломят непомерные цены:
В тяжёлое время мы обязались.
В конце концов мы двинулись ночью,
Спали урывками
Среди голосов, певших нам в уши, твердящих,
Что всё это глупость, безумие и безрассудная прихоть (2).
Тогда на рассвете мы спустились в лощину
С умеренным климатом и тающим снегом, благоухали растения (3)
Над бегущим ручьём и водяной мельницей, взбивающей тьму,
И на фоне низкого неба три дерева (4)
И старая белая лошадь (5) галопом умчалась в луга.
Тогда вошли мы в таверну с виноградной лозою над входом,
Шесть рук за открытою дверью в кости играли (6) на серебро,
Пиная опустошённые меха из-под вин (7).
Но у них не было ни сведений, ни новостей (8), и так мы продолжили
И прибыли вечером, ни моментом ни раньше ни позже (9)
Мы отыскали то место; оно было, должен сказать, неплохим.
Давно это было, я помню,
И хотелось бы мне повторить, и хоть тот раз был единственным (10),
То спросил бы я вот что:
Мы были ведомы этим путём ради
Рождения иль Смерти? Там было Рожденье, конечно.
Мы все очевидцы, сомнения нет. Я видел рожденье и смерть,
Но думал, что они всё же различны; это Рождение было
Тяжёлой и горькой агонией нашей, Смерти подобно, нашим смертям.
Мы вернулись затем в свои королевства,
Но нам здесь не легче, в ветхих заветах,
Среди ставших чужими людей, вцеплённых в своих божков.
Я буду рад ещё одной смерти.
Thomas Stearns Eliot/Томас Стернз Элиот
The Journey of Magi/Паломничество волхвов
перевод Н. Машьяновой
(1) Мы — это восточные мудрецы, маги и астрономы Каспар, Мельхиор и Бальтазар, которые шли поклониться Спасителю мира, ведомые Вифлеемской звездой. Они принесли три дара: золото, ладан и смирну. Золотом поклонялись царям, ладаном Богу, а смирну использовали для траурных церемоний, и она символизировала будущую смерть на кресте.
(2) Тяжесть пути волхвов ассоциируется с тяжестью Исхода, который, однако, ведёт сквозь соблазны от рабства к освобождению. Такой путь никогда не бывает лёгким, ибо ведёт через пустыню — старый опыт неактуален, а нового ещё нет.
(3) Аллюзия на весну — время совершения Пасхи и исхода из Египта.
(4) Намёк на Мамврийскую дубраву, где Аврааму явилась Троица, и, одновременно, на грядущее распятие.
(5) Эта лошадь определённо как-то связана с Белым конём (Смертью) Апокалипсиса.
(6) «И об одежде Его метали жребий» — Иисус был распят на Кресте, но ещё не умер. Однако, римские воины уже начали делить его одежду, бросая игральные кости.
(7) Опустошённые меха указывают на два евангельских эпизода: на первое чудо Христа — брак в Кане Галлейской, когда он превратил воду в вино и на свидетельства евангелистов Луки и Матфея: «И никто не вливает молодого вина в мехи ветхие; а иначе молодое вино прорвет мехи, и само вытечет, и мехи пропадут; но молодое вино должно вливать в мехи новые; тогда сбережется и то и другое. И никто, пив старое вино, не захочет тотчас молодого, ибо говорит: старое лучше».
(8) Рождество ещё не возвещено.
(9) Волхвы успели вовремя и стали очевидцами рождения новой веры и нового порядка.
(10) Здесь речь не только об уникальности события, но и об уникальности и бесповоротности духовного опыта вообще.
