Постепенно Миша затих. Зазвонил телефон. Нюра Львовна пошла в прихожую. Но по дороге заставила себя войти в ванную. С трудом нагнувшись, отлепила от дна лезвие.Телефон продолжал звонить. Наконец она сняла трубку. Веселый мужской голос попросил Михаила.
Нюра Львовна уставшим голосом ответила: "Он не может, он спит."
Весёлый голос принадлежал вчерашнему парню который приходил к Николаю Павловичу: " Это Степанов, который ночевал у вас сегодня, я сейчас на кафедре биологии. Тут есть место лаборанта. Интересная работа. Я только что говорил с заведующим о Мише. Его ждут сегодня к двум часам. Пусть захватит паспорт. Передадите? Ну, вот и всё. Извините за то, что не попрощался, не хотел будить. До свидания."
Нюра Львовна положила трубку и долго еще стояла у телефона, задумавшись. Почему-то нахлынули воспоминания о войне. О том страшном дне, когда их походная редакция оказалась отрезанной, они все как-то потеряли друг друга и она осталась одна.
И была ночь в лесу и кромешная мгла, и она слышала близкую немецкую речь — за кустами на дороге остановились на привал немецкие солдаты. И вдруг с ужасом почувствовала: кто-то снизу дергает ее за ремень планшета. Едва разглядела в темноте девочку, совсем ребенка, она была ей до пояса. «Тетя, - шепотом сказала девочка,- пойдемте, я проведу». Она доверилась и пошла. И вышла к своим.
Нюра Львовна, вкладывая в слова нечто свое, глубоко сокровенное, проговорила: "Нет, есть справедливость на свете! Есть!" И пошла к Мише в комнату.
Конец марта и половину апреля Миша проработал лаборантом, выполняя несложные, но утомительные обязанности. То нужно было чистить клетки с кроликами и песчанками и задавать им корм, то менять воду в нескольких аквариумах, в промежутках выполнять отдельные поручения — относить разные бумажки в деканат, ректорат, звонить по телефону и даже печатать на машинке. Это последнее умение на кафедре особенно ценилось, так как руководство института непрерывно требовало всевозможных справок и отчетов.
День пролетал суматошно и быстро. Усталый, он приходил домой поздно, обедал и, избегая разговоров, уходил к себе и заваливался спать. Получил первую зарплату и отдал бабушке, оставив себе лишь мелочь на проезд.
Все это время он жил как-то механически, не думая. Он не замечал ни транспорта, в котором ехал, ни людей, ни красок. Он перестал слышать. Не то чтобы он совсем оглох — все, что требовало от него механического действия, он воспринимал. Как будто работала простая автоматика.
Его душа не участвовала в этом. Посторонние звуки — шум улицы, шум ветра или дождя, птичьи голоса, музыка, все, что он так любил слушать, что широким потоком непрерывно вливалось ему в душу и превращалось в постоянно звучащую в нем музыку, — все это исчезло. То есть все это, конечно, было вокруг, но оставалось вне его и не разбивало того душевного сна, в котором он пребывал.
Воспоминание об Оле опускалось все глубже на дно его души. В первые дни он ещё ждал, ещё вздрагивал и холодел от каждого телефонного звонка. Но вскоре перестал о ней думать. Он знал, что она еще здесь, в нем. Но не трогал этого, боясь боли. Ощущал, что рана не излечивается, не зарастает, но затягивается сверху прочной надежной коркой, которую не следует срывать.
Иногда он уговаривал себя: как хорошо, что он бросил учебу! Зачем изучать и рисовать клетки лука или зубрить длиннейшую цепь молекулы нуклеиновой кислоты? Он говорил себе, что непреодолимое отвращение к биологии, охватившее его через три месяца после начала занятий в институте, зависело не от общего его настроения, не от катастрофы его любви, а от того, что на эти клетки лука и молекулы нуклеиновой кислоты искусственно расчленяют природу. Вот что убило то очарование, которое он так ценил, считал счастьем и которое побудило его выбрать профессию биолога.
В школе он представлял себе, что и в институте, и потом, работая, все время будет среди живой природы, всю жизнь будет поглощать эманацию красоты, испытывать непреходящее наслаждение.
Он любил все, что писали о природе его любимые поэты — Пастернак, Ахматова. Когда он зубрил, чем скелет синицы отличается от скелета воробья, он, любивший синиц, раздражался и не желал этого знать. И может быть, потому его совершенно не интересовало, чем занимаются сотрудники кафедры.
А на кафедре шла напряженная исследовательская работа. Это было видно и по количеству и по разнообразию животных, постоянно находившихся в опыте, по далёким и трудным экспедициям во все сезоны года. По горячим деловым спорам, то и дело возникавшим между сотрудниками. И по отсутствию на кафедре сплетен и взаимных "подсиживаний".