3 октября в прокат вышел дебютный фильм Марии Агранович «Люби их всех». Главную мужскую роль сыграл Александр Кузнецов, один из самых востребованных актеров своего поколения, недавно получивший на «Кинотавре» приз за лучшую мужскую роль. Мы поговорили с ним о большой любви, пути к съемкам у Скорсезе и о том, каково это — быть панком.
В свои 27 лет выпускник мастерской Каменьковича — Крымова в ГИТИСе Александр Кузнецов театру явно предпочитает кино и снимается невероятно много. Его первой большой ролью стал кочевник Куница в фильме «Скиф», вышедшем в 2018 году, после которого премьеры посыпались как из рога изобилия: «Лето» Кирилла Серебренникова, сериал «Лучше, чем люди», фильм «Кислота», ставший лучшим дебютом на «Кинотавре» в прошлом году. На нынешнем сочинском киносмотре показали уже три фильма с участием Кузнецова: кроме «Люби их всех», это были «Гроза» Григория Константинопольского и «Большая поэзия» Александра Лунгина. Сейчас Александр снимается в фильме Антона Мегердичева «Сердце Пармы» по книге Алексея Иванова, а недавно завершились съемки первой иностранной ленты с его участием — Mon Legionnaire Рашель Ланг.
— Что вас подтолкнуло согласиться на участие в фильме «Люби их всех»?
— Противоречие с материалом — он мне был не интересен вообще, зато нравились оператор и режиссер. Мне дали довольно большую свободу: я много импровизировал, сочинял текст на ходу, конечно, под контролем и с поддержкой Маши Агранович. Перед съемками в «Сердце Пармы» я прочел сценарий тридцать раз, он весь исписан моими пометками. Иногда не нужно читать, не нужно знать финал. Бывают разные способы. Меня интересовала только линия богатого парня, классного и искреннего, который влюбляется в абсолютное чудовище. Я всегда жестких людей играю, и мне было интересно сыграть мажора на «Мустанге», который в итоге просто раздавлен любовью к этой девушке и с гордо поднятой головой летит в пропасть.
— Татуировку на шее вы сами себе придумали?
— Я мог бы сказать банальную фразу: «Я хочу меняться в кино, мне неинтересно быть одинаковым», — но на самом деле я изначально практически в любом проекте стараюсь заставить людей либо нарисовать мне татуировку, либо покрасить волосы, либо сделать шрам. Это просто мое собственное клише. Но в данном случае cами иероглифы придумала Маша, а потом мы долго спорили. Решили, что весь фильм зрители будут думать, что это обычные понты, а потом, когда он снимет футболку, выяснится, что это реальное название какой-то китайской лапшичной, — он просто где-то по пьяни, на спор, сделал татуировку с изображением вывески забегаловки и телефоном. В этом весь персонаж. Он способен на очень глупые поступки ради двух минут веселья. Он свою жизнь живет так. И история их любви в фильме, с одной стороны, абсолютно подростковая, с другой стороны, лично у меня в жизни все истории так и выглядят до сих пор.
Я всегда попадаю в обстоятельства абсолютно диких отношений с сумасшедшими женщинами, как в этом фильме. И со стороны, уверен, всегда выгляжу как влюбленный подросток, что меня нисколько не смущает. Персонаж Джуда Лоу в «Молодом Папе» тоже немного подросток, что не мешает «Молодому Папе» быть самым глубоким и взрослым сериалом, который я видел за свою жизнь.
— Кто из режиссеров вам сейчас ближе всего?
— Джон и Мартин Макдонахи, Николас Виндинг Рефн, Дэмиен Шазелл.
— Вы могли бы им написать — с просьбой взять к себе в фильм?
— Писать письма я никому не буду, «никогда и ничего не просите», как мы все прекрасно знаем. Если вы имеете в виду, хотел бы я когда-нибудь с ними работать, — конечно. Но ты должен выйти на тот уровень, чтобы твои навыки, подготовка и актерские возможности соответствовали запросам этих режиссеров и твоим собственным желаниям.
Это очень длинный и сложный путь, и единственное правило — делать все по максимуму, где бы ты ни находился. Ни в одной стране мира нет уважения к людям, которые говорят: «У себя на родине я ничего не буду делать, я вот здесь, у вас в стране, буду жизнь заново начинать». В Советском Союзе все равно были Абдулов, Леонов, Янковский, Захаров, Данелия, которые в полном аду делали величайшие вещи. Так и тут: ты просто и терпеливо делаешь хорошие фильмы, и твои усилия никогда не пройдут мимо нужных глаз. Это на энергетическом уровне работает. У меня даже дома где-то на стене записана мысль, которую я постоянно забываю.
— Какая?
— Что дело даже не в конкретных действиях, а в твоей максимальной сконцентрированности, честности с самим собой и искренности перед Вселенной. Если ты искренне веришь и правильно настроен, уже неважно, что конкретно в деталях ты будешь делать. Главное, чтобы ты делал, делал и делал, несмотря ни на какие сомнения. Чтобы внутри было четко: вот это я люблю и буду двигаться туда. А дальше тебе жизнь подкинет, что нужно делать конкретно. Возникнет работа, роль, и все, что будет нужно сделать, это сыграть там, как в последний раз.
— Вы всегда так делаете?
— Я в любом фильме стараюсь работать так, как будто это последний проект. Ты же не можешь говорить себе: ну, это кино так себе, у него шансы маленькие, так что я буду работать в полноги. Этот твой задрипанный, никому не нужный фильм совершенно случайно через год или десять может увидеть Тарантино. Тебе не должно быть стыдно ни за какую свою, даже студенческую, работу. Нужно ее делать так, как будто ты сейчас на пике своих возможностей, даже если на камеру вы скидывались всей группой последними копейками. Я не верю ни в одну из религий, но Вселенная работает именно так. Ты делаешь все, что можешь, не ленишься, думаешь своей головой. А дальше возможность начнет приходить за возможностью.
— Возвращаясь к тому, что вы для фильмов часто меняетесь, а в жизни — не хотели никогда остаться в каком-нибудь образе?
— Я хотел бы волосы и брови обесцветить пергидролем, как у меня было в сериале «Лучше, чем люди». Но пока по занятости не получается. Возможно, через полтора года у меня будет один постапокалиптический проект, вот для него я и покрашусь, и на какое-то время оставлю так. Может, после этого фильма я возьму паузу с кино, займусь плотно музыкой и пару лет буду ходить с ирокезом цвета ирландского флага.
Это вообще важная вещь для меня — со временем я хочу полностью отдать дань панк-эстетике. Я ненавижу эту тему, что якобы актер не может себе позволить ни татуировок, ни странных причесок. Посмотрите на Джареда Лето — он гениальный актер, у него куча выдающихся фильмов, но при этом он икона стиля панк-фешн-фрик. Он ничего не боится. Золотые перчатки, куртуазные наряды, и это все равно будет выглядеть на нем классно и мужественно. И ты думаешь: черт, я тоже могу быть лицом Gucci, это же так легко. Потом ты надеваешь что-то подобное, смотришь в зеркало и думаешь: господи, с таким выражением лица тебе пойдет только форма охранника «Пятёрочки». Потому что любые яркие внешние штуки должны быть следствием внутренней свободы, а не колхозного желания быть самым интересным в комнате.
— А панком человек может оставаться всю жизнь?
— Конечно. Кто сказал, что это период? Настоящие панки остаются панками до конца жизни. Лиам Галлахер из Oasis (которые, несмотря на спокойный внешний вид, всегда были чистыми панками) — сейчас уже серьезный дядя, у него взрослые дети, но, когда ты его видишь, достаточно секунды, чтобы понять: нет, это навсегда. То, каким он был в 16 лет: вся эта дерзость, борзость, панковость и обаятельная бессмысленная дикость — не ушли ни на миллиметр, все это есть и сейчас, только в еще более благородном, зрелом виде. Конечно, панк — это навсегда.
(c) Текст: Полина Сурнина
(r) Журнал «Сапсан», октябрь 2019 года