Шагая на работу, Анисья думала об Андрее. «Надо уговорить его остался. А что я ему скажу? Что из шести сот семнадцати мужиков, ушедших из села на войну, домой вернулись четырнадцать, он сам пятнадцатый? И троих, раненых-перераненых, уже отправили на погост», – Анисья мысленно перебирала всех.
Пятеро отправились на отхожий промысел в город. Тут их ничего не держало: ни дома, ни семьи – всё перемололи жернова войны. Да и голодно в деревне, а на заводе – карточки, рабочий паёк. Ещё двое в центр перебрались. Одного райком назначил на должность заведующего машинно-тракторным двором, второго, колхозного агронома, поставили управлять сельским хозяйством района.
«Вот и получается, что бабам да подросткам разрушенный колхоз поднимать приходится», – искала она аргументы. Угодья большие, пахотных земель немерено, овощные поля, сад…
До войны крепкое хозяйство было. Даже из Москвы, с сельскохозяйственной выставки, медали и дипломы привозили. Шесть деревень, два хутора – один колхоз и сельсовет. Только дворов наполовину меньше стало. И народ война выкосила.
«Контуженого Лёшку в расчёт можно не брать. Бывший тракторист всё рвётся в бой, помочь товарищам, заживо сгоревшим в танке. И дядьку Павла. Он, с осколком в груди, и так, не спрашиваясь, к старикам присоединился, пасеку восстанавливать. На него без слёз не взглянешь: три шага сделает, пять минут отдыхает. Но старается быть полезным».
Вспомнила, как безногий Семен Ильич, окрестивший себя «полчеловека», прикатил на тележке с деревянными колёсиками: «Тимофеевна, на работу определяй, – скрипя зубами, попросил он. – Хоть кем. Не могу без дела сидеть». Поставила счетоводом и ни разу не пожалела об этом. Со своими четырьмя классами, он умудрился не только хорошо учёт наладить, но и бухгалтерию постигать начал, правой рукой стал.
Федька рыжий в кузне молотом машет «Ему даже говорить с простреленным лёгким тяжело, – вздохнула Анисья, – а он не сдаётся».
Навалились тяжёлые как камни думы. Жатву, с горем пополам, закончили. Снопы на себе в мешках на гумно перетаскали. Свёкла, морковь, картофель на подходе. «Не старух же в поле выгонять, – в который раз прикидывала женщина. – Они и так серпами намахались». Анисья дала им передышку, по грибы отпустила. Хоть небольшой приварок зимой будет. Она бы на трудодни всем колхозникам зерна отмерила. Но план такой, что выгребут уполномоченные всё под чистую. Как в глаза людям смотреть?
Анисья была не рада тому, что её выбрали председателем колхоза. А куда деваться – народ доверил власть: и ругаться в райкоме и с бабами приходится, и уговаривать тех и других. Непросто, но работать нужно. Она бы с большим удовольствием вернулась в школу, нравилось ей учительствовать. Даже при немцах умудрялась у себя дома ребятишек учить.
Поравнявшись с женщинами, ожидавшими у конторы, поздоровалась, перевязала платок:
– Ну, что, бабоньки, пробежимся по ложбинкам? Может, ещё хоть на стожок травы накосим.
– Что-нибудь, да накосим, – угрюмо хмыкнула Марья. – А кого кормить тем сеном будем?
– Зорьку. И райком пообещал трёх коров выделить.
– Твой райком ещё в прошлом году поросят нам обещал. А где они? – вскинув косу на плечо, Марья направилась в сторону леса. Остальные потянулись за ней.
Дед Федот, ожидавший на крыльце конторы, пока бабы закончат разговор, сплюнул:
– Вот, зараза, пострадает за свой язык. Ты, Тимофевна, стало быть, знать должна. Повиниться хочу, – старик опустил голову, потом выпрямившись, глянул в глаза Анисье. – Не терялась Зорька в июне. Я её в Озерки гонял.
Председательша, не понимая, к чему клонит дед, напряглась.
– Стельная она, стало быть. К марту приплод жди. Только ты пока никому не говори. Я там, – Федот махнул рукой, – тоже копёшки заготовил. Маненько, правда. Но мягонькое, для телёнка хорошее. Куда доставить прикажешь?
Ойкнув, кинулась к деду:
– Родненький, вот, спасибо тебе! – и тут же спохватилась: – А как узнает кто? По головке не погладят – внеплановая вязка.
– Так мы же, стало быть, не при делах. По фицальной версии корова терялась. Ты ж сама в заявлении писала, что с выпаса не вернулась, и приметы перечисляла: однорогая, с глубоким шрамом на левом боку и белой звёздочкой во лбу. Если спросят, дашь ответ: то, что в охоте она была, никто не знал.
– Ну, дед… Меня ж чуть из партии не исключили, – покачала головой Анисья.
– Ты, Анис, не серчай. Злого умыслу не было.
– И как ты умудрился провернуть всё?
– Так я с сапёрами, что мины у нас собирали, договорился. Им сапоги починил, сбрую выправил. Они меня с Зорькой в Озерки и увезли под брезентом на своей полуторке. Назад я один возвернулся. Зато ты не сумлевалась, что Зорька блукает где-то. За коровой отправился другим днём. А оттуда, стало быть, пригнал своим ходом.
Старик достал кисет и неспешно мастерил самокрутку. Анисья молча наблюдала за Федотом. Он, истолковав молчание, как вопрос, продолжил:
– Раньше не рискнул. Худющщая она была. Или телёночка бы не выносила, или сама бы сгинула. – Федот закурил, пуская едкую струю дыма. – А в этот раз решился. К Пахому в одну ночь сбегал, договорился. Помнишь его? – Старик пыхнул самокруткой.
– Как не помнить. – Анисья представила невысокого скособоченного мужичка неопределённого возраста с густой черной с проседью бородой. Если бы не Пахом, не было бы сейчас Зорьки.
Перед самым приходом немцев, колхозным пастухами поручили перегнать районное стадо на станцию, чтобы отправить вглубь страны. Но налетели Мессершмитты, открыли огонь. Коровы не люди, не залегли на землю, не затаились. Ошалевшие от гула самолётов, рёва раненых соплеменников и свиста пуль животные метались по полю, сбивая с ног перегонщиков. Раненую Зорьку с кровоточащим боком, Зареченскую Красулю и телёнка из дальнего колхоза Пахом сумел отогнать к лесу. А самолёты кружили и кружили, сея смерть, пока не уложили всё стадо и пастухов.
Свою троицу Пахом всю оккупацию на заимке берёг. Когда Красная Армия выбила немцев, и пришло время возвращаться по домам, обе коровы оказались стельные – бычок, которого в отряде нарекли Партизаном, постарался. Его определили в Озерки, потому как никто не знал, какому колхозу он принадлежал раньше. Да и не признавал он никого, кроме Пахома.
Телочку, что Зорька родила, не сберегли. Пала на ноги от бескормицы и не поднялась – чуть не дотянула до свежей травы.
– А Пахом не проболтается?
Дед поперхнулся дымом:
– Пахом?! Да ты сдурела, – постучал он себя костяшками кулака по лбу, – вернее человека нет. Это ж он для тебя хворой кору ивовую приносил, малину, молоко. А ты так про него, – обиделся старик.
– Прости меня, Федот Ильич, – Анисья тронула старика за рукав. – Я за тебя переживаю...
– Гостевал он у меня третьего дню. Я самосада ему наломал. А ещё, – Федот замялся, – пообещал яблок привезти. Он коника выхаживает, что на мине подорвался. Не дал, стало быть, на мясо пустить. Ты уж, не обессудь, разреши набрать падалицы. Сам с ребятишками управлюсь.
– И на себе поволокёшь за двадцать вёрст?
– Не. Зинка-почтальонка из района в Озерки через нас едет. Вот её и нагружу.
– А она тебя сдаст с потрохами.
– Зинка-то? Не сдаст. Я ейному мальцу спирин передал, когда тот хворал.
– А аспирин где взял?
– Так, стало быть, у лекаря, который госпиталем заведовал. Я ему веники для бани поставлял, а он мне таблеток отсыпал.
«Как у Федота просто получается, – пронеслось в голове у Анисьи, – тут взял, там отдал, одному помог, другой сам на помощь приходит».
– Ох, Федот, подведёшь ты меня под монастырь своим предпринимательством.
– Не для того я тебя от немчуры ховал, чтобы теперь за пятак променять. Я, стало быть, на три хода вперёд вижу. – Дед почесал щуплую бородёнку. – Ты вот думу думаешь, как Андрея в колхозе оставить.
Анисья уставилась на деда:
– Откуда знаешь? На лбу это не написано.
– Так тут и знать нечего! Справный мужик домой вернулся. Надыть, стало быть, его к делу приставить. Вот ты ему и шепни шёпотком, хлев, мол, с сеновалом каким-никаким для стельной Зорьки поставить нужно. А под энто дело жердины потребуется в лесу нарубить. Руки-то мужицкие по топору истосковались. Глядишь, и втянется в работу. Только надолго разговор не откладывай. Сарай глиной ещё до холодов обмазать нужно. И не дави, – погрозил дед скрюченным пальцем, – спугнёшь мужика, в город сбежит.
– Так, может, сам с ним и поговоришь? – предложила Анисья.
– Нет. Ты же у нас власть, вот и властвуй. И помни: кадры решают всё, – неожиданно для Анисьи Федот процитировал Сталина. – Потом, – дед хитро прищурился, – ты Андрею колхоз передашь и, стало быть, учительствовать пойдёшь, но подмогать будешь. И при себе Андрюшку держи. А то охочие прибрать его быстро найдутся.
– Дед, – рассмеялась Анисья, – ты меня сватаешь, никак?
– Не сватаю, а жизни учу. Говорю же, на три хода вперёд вижу. Андрюшка мне не чужой. Моей бабке-покойнице внучатым племянником приходится. Стало быть, я должон пристроить его в хорошие руки. И ты не чужая – мы с тобой из одного котелка у костра партизанского баланду хлебали. Сами-то можете и не решиться, а мне перед ним отвечать, – дед кивнул головой на небо.
– Да, ну, тебя, – махнула рукой раскрасневшаяся Анисья и поспешила за товарками.
Н.Литвишко
Продолжение следует.
Начало тут: «Папка!»
Вторая часть: «Живи счастливо – за меня и за себя», – улыбнулся муж