Мы сидим на подоконнике и болтаем ногами над заросшей клумбой. Ветерок дышит на нас летом и лесом. Между нами парит носиком приземистый керамический чайник.
Она смотрит вверх. Я тоже смотрю, но не вижу ничего, кроме облаков. Она, наверное, видит. Я не спрашиваю, просто вдыхаю аромат из пиалы. Мы завернулись в тишину и спокойствие как в тёплый плед. Пьём улун на перекрёстке миров и судеб.
– Знаешь, это был странный день, – говорю я. – Всегда думал, что такое может произойти только с героем плохого романа.
Она иронически хмыкает и подливает нам обоим.
– Это был чудесный день, – она путает ударения и растягивает гласные. Когда она говорит, мне кажется, что я слышу странную песню. – Я рада, что мне выпала судьба зародиться именно в твоей ладони. Ещё раз прости, что напугала.
– Да, фигня, – я дую на чашку.
– Фигня? – смеётся она почти бесшумно, но всё равно очень заразительно. – Да ты бы видел своё лицо, когда я проходила первые стадии.
Я хмурюсь. Вообще-то было страшно. Кто хочешь испугается, когда по коже вдруг начинает разрастаться не пойми что. И ощущения эти странные. Не боль, нет, а словно в тебя вставили длинный тонкий щуп и тщательно изучают всё тело. Но не рассказывать же, как не знал, что делать: то ли руку керосином облить, то ли сразу топором. Хорошо, что я тугодум, а первые стадии проходят быстро.
– У меня всегда такое лицо, что тебе не нравится? – бурчу.
– Нравится, очень нравится, не дуйся, – она делает маленький глоток и серьёзно заглядывает мне в глаза. – Не обижаешься? Я тебе очень благодарна, ты же знаешь. Меня бы не было без тебя.
Дедовские ходики очень громко тикают, но каждый раз, когда мы встречаемся глазами, они замирают.
А может быть, это какой-то новый эффект. За её эволюцией не угонишься.
– Да не за что, – я отвожу глаза. – Вообще-то, ты мне жизнь спасла. Если бы не твоя эволюция, те парни в костюмах меня бы подстрелили. Хорошо, что ты постоянно меняешься.
Она вздыхает и снова смотрит на небо.
– Не хочу прощаться.
– И я не хочу.
Эти слова повисают в воздухе как две половины взорванного посередине моста. Мы оба знаем, что расставание неизбежно. Она объясняла, но я не всё понял. Я ухватил только главное: если она не будет преходить от одной стадии развития к другой, ей каюк. Кажется, она тоже многого не знала или не могла рассказать.
Да и не до того нам было. Весь день мы скрывались от странных личностей, и старались дожить до сумерек. Вот, дожили.
– Скоро уже, – она поднимается и потягивается с руками над головой. – Не думала, что смогу. Утром я не знала, отчего деревья качаются. А пару часов назад мои учёные вернулись из полёта к соседней галактике.
– И как там?
– А никак. Так же, как здесь.
В голове не укладывается, что она – это целая цивилизация. Множество организмов, связанных единым разумом, мыслящих и развивающихся в сотни раз быстрее нашего.
Стрелки ходиков вновь замирают. На этот раз для того, чтобы пробить десять.
Ей пора. Я разливаю по пиалам остатки улуна.
– Оставайся, – прошу, стараясь не смотреть ей в глаза.
Она долго молчит, вертит пиалу.
– Нельзя. Если перейду на новый энергетический этап здесь, всей планете не поздоровится.
Я хочу сказать ей, что не возражаю; что был бы рад, да что там – счастлив! – если бы она снова проходила свои стадии, а я бы снова её обучал и защищал и прятал. И хрен с ней, с планетой, авось не развалится!.
Не говорю.
Наверное, я для неё что-то вроде всемирного океана. Древний и неизменный. Да, колыбель, колыбель на то и колыбель, чтобы из неё вырасти.
– Понимаю, – говорю и упираюсь руками. – Мне пора.
– Прощай, – слышу за спиной.
Спрыгиваю на мягкую землю, сую руки в карманы и шагаю прочь. Тучи разбежались, и теперь видно звёзды. Стою, запрокинув голову. Мне хочется верить, что однажды она эволюционирует до целой вселенной. И в той вселенной какой-то парень так же, как я сегодня будет сидеть на подоконнике и пить улун с новорожденной цивилизацией.