Два года назад Дарине Евстафьевой из-за угрозы лишения родительских прав пришлось бросить успешный бизнес в Красноярске и эмигрировать с женой и тремя детьми в США. Дарина рассказала «Афише Daily», каково быть трансгендерным подростком в сибирской глубинке, как объяснить детям, почему папа превращается в маму, и как она бежала из страны.
О детстве и осознании трансгендерности
Я родилась в Сибири, в маленьком таежном поселке на реке Чуне. Поселок абсолютно гомофобный — он долгие годы существовал за счет нескольких колоний строгого режима, вокруг которых был построен. Атмосферка еще та, но, впрочем, дело привычное.
О браке
После университета был первый брак, который продлился несколько лет. Перед своей первой женой я открыться не могла — видимо, мы не слишком близко сошлись. После расставания у меня возникла мысль, что я не способна создать семью как мужчина, и я решила на это дело забить. Уже подумала, что и детей никогда не будет. Это было где-то в 2006 году. Тогда впервые отчетливо возникла мысль, что нужно что-то менять.
А под Новый год я случайно встретила девушку, и мы почти сразу стали жить вместе. Сейчас у нас трое общих детишек: два сына и дочка — они появились еще до [трансгендерного] перехода. На момент знакомства моя будущая жена, конечно, ничего не знала, но в течение нескольких следующих месяцев я изложила ей ситуацию. Я благодарна ей за то, что она поняла и приняла меня, что любовь и мир у нас в семье сохранились, даже несмотря на проблемы с соседями, которые регулярно возникали в Красноярске. Нам несколько раз приходилось переезжать.
О трансгендерном переходе
Я помню утро, когда начала гормонотерапию. Это было 30 октября 2011 года. Я выпила первую таблетку и подумала: «Все, теперь только вперед». Период гормонотерапии я пережила без особых проблем. Голос не особо поменялся, но внешность изменилась радикально. Интересно, что при этом лишь несколько коллег и заказчиков отвернулись от меня (У Дарины был свой бизнес по установке видеонаблюдения. — Прим. ред.). Почти весь коллектив и клиенты остались при мне. Уволился только один сотрудник.
Прежде чем получить разрешение на смену пола, я два года наблюдалась в Санкт-Петербургском психиатрическом институте. В России это очень долгий и сложный процесс. С третьего раза все-таки удалось провернуть это дело. Нам с женой пришлось развестись, потому что мы не могли быть в браке, имея женские документы. В октябре 2014 года я получила новый женский паспорт и новое свидетельство о рождении. А заново мы поженились уже в Америке.
Получив заветную справку с разрешением на смену пола, я сделала комплекс операций. Часть была проведена в Красноярске, часть в Питере.
Самым сложным оказалось найти терпимых и адекватных врачей. Не все были согласны выполнять операции по личным соображениям. Требовали кучу документов. Когда я их предоставляла, мне просто отказывали.
С некоторыми врачами приходилось общаться чуть ли не матом — они проявляли агрессию уже с порога. Например, я собиралась сделать операцию по установке имплантов в одной частной клинике. Договорилась с персоналом, сдала все необходимые анализы, обсудила размер имплантов, даже внесла оплату. Но когда мы лично встретились с хирургом, он начал обращаться ко мне в мужском роде, хотя по документам я уже была женщиной, и в резкой форме отказал в операции. Было крайне неприятно. К счастью, в итоге нашлись нормальные люди, которые все сделали как положено.
О преследовании
Моя трансформация происходила в начале десятых годов. В нулевых у нас была надежда, что мы все-таки идем правильным путем. Я была рьяной патриоткой, верила в Россию и в то, что все будет хорошо. Но в период, когда у меня был трансгендерный переход, раз за разом стали приниматься абсурдные законы: о гомопропаганде, ограничивающие свободу слова и другие. Уже тогда стало ясно, что нам тут не жить.
Трансгендерам в России очень трудно. Их избивают, унижают, не принимают на работу. На улицах Красноярска я пару раз дралась с гопниками, которые просто так нападали на меня. А самое страшное, что трансгендерных людей лишают родительских прав.
Что касается недавней ситуации, когда на Урале у женщины забрали приемных детей после операции по уменьшению груди, могу сказать только одно: судья должен быть отдан под суд за вынесение неправомерного судебного решения. Эта ситуация не подпадает ни под какие действующие российские законы. Да, у девушки нестандартная внешность — короткие волосы. Но за это детей не отбирают.
У меня было много знакомых в Красноярске — гомофобы гомофобами. Но как-то мы с ними ладили, не касаясь этой темы. Когда я переехала в Америку, я была очень удивлена, когда получила от некоторых из них письма, в которых они благодарили меня за пример и признавались, что им нравятся парни. Что тут ответишь: теперь ищи себя и больше не мучай! Мне повезло, что не окружающие меня гомофобы повлияли на мою жизнь, а я повлияла на них и они были вынуждены пересмотреть свою точку зрения. Они говорили: «Смотрите, Дарина — нормальный человек, кучу лет ее знаем, и она совсем не похожа на жеманных извращенцев, которых показывают по телевизору». Сейчас многие из них смотрят на нестандартных людей другими глазами.
О переезде в США
В Красноярске почти весь класс старшего сына и многие учителя жили в нашем доме. Когда я начала гормонотерапию, все были свидетелями моих изменений. Начались нападки. Лично мне никто ничего не говорил — стали доставать детей. Тогда нам пришлось переехать в другой район города. Но там меня кто-то узнал, и все началось заново. Так мы и жили.
В какой-то момент нашей семьей заинтересовались правоохранительные органы. На их взгляд, я не имею права воспитывать детей, поэтому нас [с женой] хотели лишить родительских прав.
В Питере есть такой персонаж — Тимур Булатов. Он «специализируется» на теме ЛГБТ: пытается найти людей нетрадиционной сексуальной ориентации и «вывести на чистую воду». Он начал писать письма про нашу семью в ФСБ, в родительский комитет, в полицию. Просил, чтобы меня проверили (Булатов написал на Дарину Евстафьеву заявление в администрацию Красноярска и ГУВД по Красноярскому краю, назвав ее «отцом с психиатрическим диагнозом». — Прим. ред.).
К счастью, когда дело начали разворачивать, мы путешествовали по США. Я случайно узнала от друзей, что меня ищет полиция. Тогда мы приняли решение не возвращаться в Россию и все начать сначала. В Красноярске у меня была своя компания по видеонаблюдению, сигнализации, системам безопасности — у меня хорошо мозг в этом направлении работает. Мы даже работали с администрацией города. Я строила бизнес десять лет, его пришлось бросить, но я ни о чем не жалею. После переезда мне пришлось в корне поменять [профессиональный] профиль. Сейчас я работаю в сфере строительства. «Мы строим дома, мы строим Филадельфию», — так мы говорим.
Отношение к нам здесь и там — это небо и земля. Я до сих пор живу как в кино. Здесь всем без разницы, какого пола родители у ребенка. «Мама номер один» и «мама номер два»? Да не вопрос — хоть бы кто бровью повел. Это как цвет глаз: неважно, голубые они у тебя или карие. У нас в классе есть семья, где у мальчика двое отцов — к ним тоже все относятся абсолютно нормально. Наши дети носят мою фамилию и отчество по моему старому имени. По документам у них две мамы.
Думаю, что съездить на родину нам уже не удастся. Сейчас я еще очень зла на Россию. Вдобавок к этому, нам туда возвращаться небезопасно — ведь на границе меня могут встретить со словами: «На вас заведено уголовное дело о развращении детей». Нет уж, ребята, нам с вами не по пути.
О воспитании детей
Сейчас моим детям четырнадцать, девять и восемь лет. Они прекрасно освоились на новом месте. Уже через полгода стали болтать по-английски. Мы смеемся над ними: вон какие бегут — американские школьники. Иногда даже приходится говорить с ними на английском, когда делаем домашнее задание, потому что они уже не все объяснения понимают на русском.
Я не считаю, что трансгендерность, гомосексуальность, бисексуальность можно сформировать воспитанием. Семья у меня была строго гетеросексуальной, я бы даже сказала — гомофобной. Это у человека в природе, тут уже никуда не денешься.
Маленький ребенок — это чистый лист. Как воспитываешь, так он и растет. По поводу того, что папа превращается в маму, — нашим детям было достаточно объяснения, что такое бывает. Больше вопросов не возникало. Вот только младший ребенок на днях спросил: мне, что ли, тоже надо будет поменять пол? Мы ответили ему, что нет, своей жизнью ты можешь распоряжаться как хочешь. Наше дело — дать тебе старт, а кем ты будешь, решаешь только ты. Он успокоился и дальше побежал играть.
Если ребенок приходит к вам и говорит, что он хочет быть противоположного пола, ни в коем случае не оскорбляйте и не унижайте его.
Маленький ребенок — уже личность. Вы ответственны за него, пока он не способен обеспечивать себя, но никто не имеет права принимать за него решения. Может, это вовсе не трансгендерность. Может, человек чего-то насмотрелся и фантазирует — я не исключаю такую возможность. Надо просто поговорить в таком ключе: «Нет проблем, это твоя жизнь, только не торопись, все обдумай — не надо этого делать, если ты не уверен». Хотя в любом случае закон не позволяет менять пол детям младше восемнадцати лет. Так что у ребенка будет достаточно времени, чтобы все взвесить. Если решение будет принято, нужно действовать. Но главное — не торопиться и помнить, что это дорога в один конец — назад пути не будет.
Сейчас я живу спокойной и счастливой жизнью. Наверное, я в числе немногих трансгендеров из России, у которых все сложилось хорошо. Насколько мне известно, я вообще была единственным трансгендером, у кого трое родных детей, — больше о таких случаях не слышала. Если еще есть такие люди в России, пусть у них все будет хорошо.
От репортажей со «скверных» протестов до тестов и планов на ближайшие дни — в нашем фейсбуке.