Глава первая
Часть восьмая
— Про то, про то... Про то самое, о чём ты и я знаем... Ну и... Лолка, само-собой... — Улыбка забавлялась с усами его, глаз хитро, лукаво, но не обидно щурился, отечески поощряя ожидаемый ответ. — Я, Ванька, тайну в глазах ваших с Лолкой узрел... А потом, дабы ошибочкой не поперхнуться, я, брат, и по соломинке в волосах ваших разглядел... Я, брат, одним своим глазом даже чёрную кошку в потёмках узреть могу... Не то шо, де-факто, так сказать, простейшие и мельчайшие элемэнты стога соломы при свете ясного дня узреть...
— Какую «тайну»?! Какие «волоса и соломинки»?! Какие там еще... «элемэнты де-факто»? — с трудом владея собой под чёрным лукавством его глаза, изобразил, наконец, вполне, как казалось, естественное недоумение. — У вас, Крестный, похоже, от водочки совсем мозги раскорячились! Несёте чёрт знает что!
Тот грозно придвинулся к столу, нависая над ним грудью, как глыбой из плоти, показал здоровенный, гневно хрустнувший кулачище:
— Я вот шарахну тебя, крестник, в лоб за обидное слово! Да и шарахнул бы, кабы ты чужой ещё был!.. Шоб мои мозги «раскорячить» — бочки водки не хватить! Да не груби и глазами не виляй, когда ответ пред Крестным держишь — благородству лика и облика свого соответствуй! Умей слухать и правду с губы дать, когда верный человек доверия души твоей с глазу на глаз жаждеть!
Он сел, как прежде, расслабился, усмехнулся доверительно:
— И вот, шо ещё скажу тебе, крестник: редко яка баба в замыслах своих коварных, на прэдмэт нас, мужиков, с сатаной не якшается... Через то, наверное, Господь и в обиде на народы земли... Я Лолку с пелёнок знаю... И о тайне замыслов её догадываюся... Стерва она, конечно... Красивая стерва!.. Грех, конечно, и мой, но в грехе вашем я на вашей с Лолкой стороне... А хочь и стерва она, а всё ж, глядишь, дасть в наследнике вашем славном — внучатом, стало быть, племяннике моём — и мне с ним кровно породниться. А от того и в роду нашем не последним стать... Да...
Оборвал на слове его, ощущая в груди знакомый напор бунта:
— И всё же не понимаю я загадочных речей ваших. А когда я что-то не понимаю, то и слушать не желаю. Уж не обижайтесь, Крестный!
— А тебе понимать и не обязательно, — хмыкнул тот, весело наблюдая его.
— Коль тайна не моя, то и взрывать её для тебя я не смею. Сам узнаешь, ежели Лолка соизволить исповедаться... Я ещё и к тому разговор с тобой затеяв, шо тебя, як мужик мужика, предупредить желал: много баб на тебя охотиться будуть — не теряй красивой головы своей у чарах их бабских... Потеряешь голову — обман взамен получишь... А як обманом 274 поперхнёшься — веру в любовь проклянёшь... А проклявший веру в неё, уже и жизнь любить не может — уже и душа к свету не тянется. Ей, душе, уже больше у яме приятней...
Он опустил голову и теперь заговорил угрюмо, глядя в стол меж сжатых кулаков своих:
— Вот ещё раз повторю тебе, шоб верил: тайне твоей с Лолкой не помеха я. Наоборот, даже пособник теперича, ибо свой интерес имею... Лолка родная, по крови, племянница мене... И мене як-то совсем уж не усё равно, от кого она кровь смешаеть во внучатом племяннике моём будущем!.. Или... во внучатой племянничке... Ну, кого Бог дасть...
Вздохнул. В задумчивости покрутил пальцами ус:
— Уже и не знаю: грех это или так Богу угодно? Сёдня в ночь пасеку сторожевать мене... Хата пустовать будеть... Ночуй... А хочь и с ней, с Лолкой, ночуйте... Чё ж стога у полях мять... А щас пора нам гостями на свадьбу... Айда! Подай-ка, будь добр, костыли...
Что-то общее в характерах их располагало к нему. Таких людей, как его Крестный уважают одинаково, будь то друг или враг: прямой, открытый, безыскусственный, сильный и упрямый, такие не предают, такие отдают последнюю рубаху не только другу, но и всяк у кого случилась нужда, такие мужики трогательны в своей сермяжной простоте и в правде, и сложны в некой мудрёной мудрости — таких любят, в них слишком много русского, былинного, языческого и, одновременно, православного.
Открыто улыбнулся ему, совсем, под конец, соскочившему с настроения:
— Ну уж нет, Крестный! Навешали мне тут страхов на уши — ив сторону?! Ну уж нет: выкладывайте, какая-такая тайна замыслов у племянницы вашей? И какой-такой ваш интерес в том?
— Требуешь или просишь? — набычился тот, тяжелея взглядом, и ноздрю его, край губы и ус над ней подёрнуло к чёрной перевязи на глазнице.
— Прошу, конечно. — И ещё раз заверил, не сдерживая уже искренности чувств: — Конечно, прошу!
— Тогда налей крестному своей ручечкой и выпей со мной своей душой, — посветлел тот в лице, видя искренность, чуя почтение.
Налил. Чокнулись. Выпили. Закусили.