История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она — следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление. («Журнал Печорина»)
М.Ю. Лермонтов. Герой нашего времени
Представьте, живёт такой Печорин в Москве. Ну как Печорин, сам герой воображает себя Печориным. Ибо холоден, циничен, равнодушен, во всём изверился. Войны нет, поэтому всё, что тревожит его замёрзшее сердце – театр, а всё вокруг, что не трогает сердце, кажется ненастоящим и театральным. Человек живёт в парадоксе.. Где-то далеко тоскует Бэла. Живая. Война-то идёт на Кавказе. А здесь, в центре, только дома взрываются. Странно уходят президенты, странно приходят другие. На жизнь Печорина это никак не влияет. Он занят собой. Он пестует и холит свой сплин. Ибо вот под боком есть княжна Мери, сходит с ума, а только нет к этой женщине любви. И вообще, есть ли она – любовь? А если есть, к чему, зачем? Что за глупая игра гормонов и комплексов! В таком состоянии и правда недолго бросить всё и уехать на войну.
- … я собрался на войну. - На какую войну? - на какую-нибудь. Я давно не читал газет, но где-то же наверняка идёт война - не бывает, чтобы нигде не шла.
Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Ночь нежна
А еще с Печориным в одной комнате живет, как воображает наш герой, некий Максим Максимович. Задача которого - оттенять нашего героя, сочувствовать ему, сопереживать, давать мудрые советы, быть хранителем тайн и дум. Но не таков наш Максим Максимович. Он хот я и старше Печорина, но на роль трепетного старца при юноше, никак не согласен. Максим Максимович сам герой своей повести. И зовут его Вадим Марсович.
Мой сосед по комнате в общежитии ВГИКа обладал колоссальной активностью. В то время как я бродил тенью по театрам, Вадим объездил всё Подмосковье, побывал во всех храмах и монастырях, завел дружбу с монахами и послушниками. Я питался пельменями из ближайшего магазина, а Вадик не ленился объездить все ближайшие рынки в поисках более дешевого лука. Готовил себе котлетки на пару из мяса фазана, ежедневный салат «Мечта эстета», и хлопал рюмочку на сон грядущий. Правда, иногда он уезжал в ночные клубы, возвращался под утро и просил меня заночевать у соседей.
У Вадика были какие-то богатые друзья. Один из них владел туристическим агентством в Киеве. Периодически снабжал Вадика деньгами и отправлял в поездки по Европе. Так что учился Вадик находами, наездами, набегами.
Он часто уезжал в Одессу, к родителям. Звал и меня, обещал познакомить с родителями. Я тоже как-то пригласил Вадима на Алтай. Вадик быстро ухватился за эту идею. А я пожалел. Ну что я ему покажу? Свою убогую двухкомнатную квартиру, где живу с мамой? Горы? Так в горы надо идти, нужно снаряжение, нужен транспорт, проводник. Вадик быстро организовал трёх своих друзей в группу. Они готовились полгода! Купили билеты, заранее. Распределили, кто что понесёт в рюкзаках. Наметили маршрут, от Артыбаша, вдоль левого берега Телецкого озера до Улагана! По горам, тайге! Звали меня. Я ужаснулся. Я был в Улагане, я был в Прителецкой тайге. Самоубийцы. Всё что я мог обещать – возможность переночевать у меня в Горно-Алтайске. Договорились, что после возвращения в столицу республики, трое друзей Вадика повезут сразу в Москву, а он задержится на пару дней, и я покажу ему окрестности Горно-Алтайска.
Я до последнего не верил, что это серьёзно. Они должны были одуматься. Но если Вадик что-то задумывал, он никогда не отступал. Они приехали в начале июля. Я уже был месяц как на каникулах дома. Вадик оказался самым невысоким из всей компании и самым старшим. Остальные трое – настоящие атланты, гора мускулов, бездна интеллекта и обаяния. Их тела могли соперничать разве что с их рюкзаками, которые были уложены идеально, ничего не торчало, нигде не брякало, всё лишнее исключено, вместо хлеба сухари в пластиковых бутылках, крупы и макароны тоже в пластике, орехи и сушёные овощи. И ни одного ружья!
Они помылись в ванной. Самые большие мои полотенца не могли полностью обернуться вокруг их торса. А когда они легли в большой комнате на пол, то заняли всю площадь. А утром я посадил их на автобус до Артыбаша с большой уверенностью, что они не вернуться. И мне придется заполнять всякие бумаги, отправляя тела на родину, отвечать на вопросы следователей. Они вернулись через двенадцать дней, а не через четырнадцать. Просто немного подкорректировали план. Путешествие вдоль Телецкого по тайге заняло много времени и не успели, как они планировали, съездить ещё и в Кош-Агач. Похудевшие, исцарапанные, счастливые. Взахлеб рассказывали, как в середине июля выпал снег и завалило палатки. Как к ним в гости пришел медвежонок и сначала они его гоняли, а потом он гонял их. Как вышли к какому-то селу, и там их угощали в аиле. Как пили арачку, и разговаривали с местными жителями, совершенно не понимая язык. Как познакомились с местным интеллигентным дядькой в очках, у которого слово паразит было быстро произносимое «тасссазать». Ребята теперь сами всё время вставляли в разговор это слово. От деревни к которой они вышли их довезли на разваливающемся грузовичке до Улагана. Оттуда, слава богу, ходят автобусы.
Они вмиг смели всё, что приготовила мама. Сходили в магазин, накупили всякой снеди. И снова всё смели в один присест. А утром, счастливые, уехали. Простые ребята, качки: программист, менеджер, риелтор. А Вадика я повел пешком через Каяс на Айское озеро. Тогда ещё не было проекта АД (Алтайская долина) или как теперь он называется ДА (Долина Алтая), куда вложены миллиарды и так ничего и не построено, кроме огромного котлована. Вместо этого, с горы открывался захватывающий вид на Катунь, Аю, Чуйский тракт, село Рыбалка. Вадик не уставал фотографировать. Мы стали спускаться вдоль ручья. Внизу, там, где теперь территория ДА, а когда-то раньше выращивали хмель, а во времена моего детства кукурузу, в описываемый 2000 год раскинулось огромное подсолнуховое поле. Мечта Ван Гога. «Я когда-нибудь обязательно приеду сюда снимать кино, - сказал Вадик, - это же чудно, чудно!» И просил меня снять на фоне подсолнухов в профил, в фас. Да ещё и чтобы горы вошли в кадр. В его голове уже рисовались кадры будущей картины, а я ревновал его к родной природе. И правда ведь приедет и снимет. А я, наверное, нет. Идиот. Котлован под искусственное озеро – вот наше будущее.
Мы ещё долго бородили по окрестностям, я рассказывал историю своего края, его легенды, и тайны и интриги. Кто ж знал, чем это обернётся. Вадик уехал вдохновленный. А осенью написал сценарий. Комедию. Пропитанную сарказмом и стёбом по поводу нашей милой РА. Главный герой был списан с меня. Ну, как Вадик видел меня. Утрированно, конечно. Романтический юноша, который что-то пытается изменить в погрязшей в воровстве и чиновничьем беспределе республике. Влюбчивый, наивный. Герой-придурок, короче.
Строчил не переставая несколько ночей. Возмущался, что мастера не оценили. Мне не давал читать. Зато с текстом ознакомились все одногруппники Вадика. Они ходили мимо, бросая на меня весёлые взгляды и загадочна улыбались. Доброжелатели познакомили меня с текстом. Меня возмутило не то, каким вышел персонаж, прототипом которого был я, не то, как исказилась реальность в сценарии, пусть, в конце концов, каждый имеет право на свой художественный взгляд. Меня поразила пустота, глупость, никчёмность поделки. Мне показалось это просто слабой вещью. Шаблоны, стереотипные сюжетные ходы. Карикатура смешанная с мелодрамой, боевиком и мистикой. Как если бы «Замок» написал не Кафка, а какой-нибудь третьесортный советский писатель. Может быть, у вас будет иное мнение, вполне допускаю. Поэтому и открываю доступ. Все совпадения имен случайны, все претензии к Вадику.
Каково это почувствовать себя прототипом? Да, ничего страшного. Конечно, всегда есть диссонанс, между тем, каким человеком ты себя ощущаешь, и тем, каким тебя изобразили. Для кого-то мы монстры, для кого-то ангелы. Для родителей мы всегда дети, для детей, до определенного возраста почти боги. Когда нас любят, мы самые близкие, родные, наши недостатки милы, за вредные привычки нас жалеют, но когда отношения разрываются, зачастую, мы превращаемся для бывших любимых и любящих в невыносимых типов, наши недостатки достигают размеров уродства.
Немного жаль было, что Вадины однокурсники, как самые простые люди, путали прототип пи персонаж, отождествляли. Выдавали себя, спрашивая за чаем какую-нибудь глупость, начиная со слов «А, правда, что ты… что у вас…» Я подтверждал самую страшную чушь. Глаза Вадиных девушек (а в группе у них было большинство девушек) круглели, а сами они давились конфетами. Что ж, теперь они персонажи моего повествования. Что хочу, то делаю. Захочу, будут давиться конфетами, даже если этого и не было.
Писатели не жалеют тех, кого берут в прототипы, искажают, гиперболизируют, интерпретируют. Но читатели думают, что, наверное, что-то в прототипе есть от персонажа, какие-то черты верны, не все поступки выдуманы. Иногда прототип чувствует себя оскорбленным. Но писатель не может отказаться полностью от прототипов. Он всегда берет хоть черту, хоть облик, хоть немножечко от кого-то реального. Нельзя абсолютно выдумать реальность. Писательская фантазия дерево, без корней, без земли не выживет. К тому же существуете так называемая, документальная проз, биографии, и тут уж никуда не деться, возникают реальные люди. Изображение их прошло через глаза пишущего. И, увидевший себя в тексте человек, иной раз и вскрикнет от ужаса.
Что может дать объективность? Две вещи: максимальное стремление самого пишущего к правдивому изображению, и, как это называют в психологии и педагогике «метод независимых характеристик», то есть если не один взгляд на описываемого человека существует, а несколько. И всё же люди – люди, они необъективны, они предвзяты. И персонаж от прототипа далёк в той или иной степени. Надеюсь, и мои прототипы это понимают. Я сам через это прошел. И, чтобы уж быть до конца объективным к самому себе, предоставляю вам возможность самим прочесть сценарий (в конце даю ссылку).
Вадик молчал, загадочно улыбался. Я тоже молчал. Но не улыбался. Я понял, что мой сосед мне не друг, и никогда им не был. Понял, что я для него просто объект исследования. Может быть, такой же красивый, как одна из бабочек, коллекция которых висела в рамочках у Вадика над кроватью, но всё же объект. Что ж Вадик, теперь мой черед наколоть твоё тельце на булавку. Прости, если будет немного больно? Но в отличие от тебя, я оставляю ссылку на твой текст, пусть не он тебя оправдывает или обвиняет.
© Сергей Решетнев, фото Aivars B.