Нина Акулова аккуратно извлекла из земли кусочек бересты. Работница мебельного комбината, решившая летом 1951 года подработать на раскопках в Новгороде, первая обнаружила этот важный кусочек истории. Приглядевшись, она увидела на нем царапины, которые при ближайшем рассмотрении оказались буквами. Акулова подозвала начальницу участка , затем пришел главный археолог Арциховский. На радостях он выписал Акуловой премию…
Болотистая новгородская почва исключительно благоприятна для консервации бересты: материал естественным образом сворачивается в свитки и без доступа кислорода сохраняется веками. Но чтобы прочесть текст, свиток надо развернуть, а это очень сложно сделать так, чтобы береста не потрескалась и не развалилась. Методику обращения с ценным артефактом разработал реставратор Новгородской археологической экспедиции Алексей Кирьянов: бересту, найденную Акуловой, он промыл теплой водой с содой, осторожно развернул и зажал между стеклами.
Основное их содержание — частная деловая переписка. Купчие, завещания, челобитные и прочие официальные акты на бересте — это, как правило, черновики: набело такие документы переписывали потом на пергаменте. Попадаются молитвы и прочие церковные тексты. Грамоты на дешевой бересте — это тексты невысокого статуса, сродни современным записным книжкам или SMS-кам. Но этим они и ценны, что показывают реальную жизнь новгородцев Древней Руси.
По берестяным грамотам можно изучать экономическую географию Древней Руси. Например, в грамоте № 724 (вторая половина XII века) некто Савва рассказывает «братьям и дружине» об экспедиции в Югру (нынешний Ханты-Мансийский автономный округ) за мехами и о том, как люди владимирского князя Андрея Боголюбского отняли у него добычу. Можно изучать земельные, торговые и кредитные отношения, семейные отношения, цены, денежную систему, динамику инфляции, даже кухню (например, в грамоте № 842, датируемой первой половиной XII века, содержится первое письменное упоминание о колбасе на Руси), разнообразные мелкие бытовые подробности. В одной грамоте отправитель советует получателю сунуть палец в дырку в крышке присланной бочки вина: если палец до вина достанет — значит, посыльные к бочке не прикладывались (помимо прочего, становится понятно происхождение наречия «достаточно»).
В 1956 году на том же Неревском раскопе в Новгороде нашли целый ворох берест с детскими каракулями. Их автор — мальчик, предположительно, шести-семи лет, изучающий грамоту. Жил он в XIII веке. Помимо стандартных учебных упражнений — азбук, складов, формульных текстов, фрагментов Псалтыри, — от него остались рисунки, которые он, по-видимому, царапал на бересте, наскучив учебой. Сюжеты вполне характерные для мальчишки — войнушка: пешие и конные воины, рукопашные схватки, копья, стрелы. На одной картинке с изображением особенно бравого вояки на коне он надписал: «Онѳиме» — по всей вероятности, это изображен сам мальчишка, каким он себе видится в мечтах. Звали его Онфимом. На другой бересте он написал: «Поклон от Онфима к Даниле» (традиционная формула, с которой начинается послание; Данила, — вероятно, соученик Онфима), — нарисовал невиданное чудище и подписал: «Я звѣре».
Многие имена в грамотах имеют характерные искажения: греческий Анфимий превратился в Онфима, Амвросия — в Омросию, Алевферий — в Олоферия, Александр — в Олександра. В той же загадке в оригинале читается: «Есть градъ межу нобомъ и землею, а к ному еде посолъ безъ пути…». Короче говоря, новгородцы сильно окали. Эта черта сохранилась в севернорусских говорах до сих пор (например, в Вологде, которая в древности была частью Новгородской земли, в слове «молоко» произносят три отчетливых О, тогда как литературная норма предполагает первые два, безударные, произносить ближе к А)..
Подобные наблюдения накапливались три с лишним десятилетия, и чем больше находилось берестяных грамот, тем более любопытными становились языковые закономерности, которые в них проявлялись. Поначалу исследователи считали, что новгородцы, писавшие на бересте, просто были полуграмотными. Но непонятно, почему, например, мальчик Онфим надписал свой рисунок «Я звѣре», а не «Я звѣрь», хотя букву Ь он знал и исправно выводил во всех своих азбуках. Он даже собственное имя в именительном падеже писал не «Онѳимъ», а «Онѳиме». Это явно не ошибка, а особенность древненовгородского произношения.
Обобщив множество таких наблюдений, доктор филологических наук (тогда еще не академик) Андрей Анатольевич Зализняк в начале 1980-х годов выдвинул тезис о существовании древненовгородского диалекта. Его исследования показали, что почти все «ошибки» и «описки» в берестяных грамотах складываются в стройную систему, то есть на самом деле не являются ни ошибками, ни описками. Просто древненовгородская грамматика несколько отличалась от наддиалектной древнерусской.
Чтобы разобраться во всех характеристиках древненовгородского диалекта, требуется некоторая лингвистическая подготовка. Так что остановимся лишь на некоторых самых ярких особенностях. Об оканье мы уже сказали. Кроме того, древние новгородцы цокали, то есть произносили «хоцу» вместо «хочу», «цто» или «цето» вместо «что». Они сохранили архаичный взрывной Г, тогда как на юге Руси утвердился фрикативный звук, доныне характерный для украинского языка и южнорусских говоров. Мы уже упоминали о форме именительного падежа «Онфиме» вместо наддиалектного «Онфим»; в родительном падеже в древние новгородцы говорили «нет жене», а не «нет жены». Но одна особенность древненовгородского диалекта привлекла особое внимание профессора Зализняка.
Зализняк установил, что по-древненовгородски звезда называлась «гвезда», церковь — «керковь» (точнее, «кьркы»), седой — «хедой» (точнее, «хеде»). Было еще дивное слово «херь» (по-нашему была бы «серь») — серое, т.е. некрашеное сукно. Таким образом, произношение «келе» вместо «целый» — это систематическая особенность, которая на научном языке называется «отсутствие эффекта второй палатализации». Вторая палатализация — это переход заднеязычных согласных (К, Г, Х) перед гласными переднего ряда (Е, И) в переднеязычные (Ц, З, С). То есть архаичные формы были «келый», «гвезда», «керковь», «хедой», а после второй палатализации стало более или менее так, как нам теперь привычно. Тот же эффект превратил латинское родовое имя Кесар в Сезара/Цезаря более поздних языков.
Вторая палатализация произошла во всех славянских языках. Значит, она имела место в ту эпоху, когда все они были еще единым языком — праславянским. То есть не позднее VI века. А раз древненовгородский диалект является исключением из этого правила, остается предположить, что он отделился от праславянского единства еще раньше и потому не был затронут общеславянским процессом. А из этого следует уже не лингвистический, а исторический вывод: новгородские славяне были не частью восточных славян, а отдельной ветвью славянства, которая прибыла в озерную область на северо-западе нынешней России независимо!!!
Эти выкладки Зализняк представил изумленной публике в книге «Древненовгородский диалект», первое издание которой вышло в 1995 году. Он обнаружил, что некоторыми чертами диалект напоминает языки западных славян, некогда населявших южное побережье Балтийского моря (нынешняя немецкая Померания — древнее славянское Поморье). Ни один исторический источник не считает новгородских славян отдельной ветвью славянства. В «Повести временных лет» они прямо названы частью восточных славян, пришедших с Дуная, расселившихся по Днепру и его притокам и дальше по Оке и в озерной области. Но язык, как это часто бывает, запомнил что-то, чего не запомнили летописи. Да и не только язык. Новгород всегда был особенным образованием в составе Древней Руси: космополитичный торговый город, вечевая республика среди княжеств, тесные связи со Скандинавией и Западной Европой, самобытное летописание, самобытный фольклор, знаменитая своенравность.
Источник :
https://yandex.ru/turbo?text=https%3A%2F%2Fsecrethistory.ru%2Ftajny-istorii-rossii%2Fkak-otkrytie-berestyanyx-gramot-izmenilo-vzglyad-na-yazyk-rusi%2F&d=1