Историю эту рассказал участник Великой Отечественной Войны, Лев Кривенко.
«При подходе вплотную к переднему краю сразу узнаешь, что такое - то место особенно гиблая, и все с облегчением, повеселев, идут дальше, когда это место остаётся в стороне. Не побывав в бою, чувствуешь себя так, буд то выскочил из такого боя, из какого не надеялся выкарабкаться. Никому не хочется попасть в яму, заранее зная, что из этой ямы не выберешься. Иногда такие ямы образуются уже во время наступления.
Помню: в наступлении наша часть прошла вперёд и окапалась у подножья высоты. Попытались взбежать на неё с разбегу, но отползли. Белая ракета - артподготовка, зеленая - выползают танки, красная - пехота. События в такой очередности и разматывались. Пришлось все же отползти. Пехоту отсекли от танков, и положили. Макушка высоты оплешивела, стала чёрной и долго дымилась. Собрали новое наступление. Опять ракеты: белая, зелёная, красная. Опять пехоту отжали от танков. Шесть раз ходили на высоту, и все безуспешно. Пошёл слух, что высота особенная, с какими-то подземными траншеями для грузовиков.
Я никогда не чувствовал себя таким выжатым, "убитым" уже наполовину, как в то время, когда мы выползли на исходящий рубеж. Даже наш ротный Леушин, никогда не повышавший голоса, самые простейшие распоряжения вдруг начал выкрикивать.
Чуть светало. Высота лежала как гроб. Вжимаясь в землю, мы ждали белой ракеты - артподготовки, потом зелёной... Впереди еще минуты, в которые уместится вся жизнь. А потом - красная, наша черта.
Высота, казалось, шевелилась в дыме, колеблющемся на солнечном свету. В такие минуты ожидания видишь даже спиной. Небо, солнце, ломкая трава кажутся разобщенными. Все дробилось, перегороженное траншеями, рвами, проволочными заграждениями, воронками.
И вдруг, заставив всех похолодеть, отбирая у нас наши последние минуты, выпрыгнула вверх красная ракета. Никакого прикрытия: ни артиллерии, ни танков. Леушин, лежавший рядом, с недоумением уставился на меня, словно не узнавая. Я смотрел на него, стараясь угадать, что это такое. Может, он знает. Кто-то закричал "Ура-а!" и тут же осекся.
Красная!
Ждать нечего. Встали и пошли вперёд, как на цыпочках. Ждём, вот-вот сейчас начнется, мясорубка. Пошли, машинально пригибаясь, то место, где отсекали пехоту от танков, и тут сразу почувствовали, что эта высота, казавшаяся заговоренной, теперь потеряла силу. Сразу стало жарко. Побежали вперёд. Навстречу выщелкнуло несколько выстрелов, тут же нами прихлопнутых. Мы словно катились под горку до чужих траншей. Небо, и солнце, и жизнь снова возвратились в согласованном единстве и цельности. Вывели одного белёсого улыбающегося обер-лейтенанта.
Казалось, он был доволен тем, что случилось. Спросили его, чему он радуется. Он замахал рукам:
-Русс хитрил. Артиллерия нас будила. Мы бегом на места. Бац! Бац! И Иван снова все начинай... Хитрил!..
Этот немец отдавал, очевидно, должное нашей находчивости, сообразительности. Мы и сами удивлялись тому, как ловко оседлали эту высоту. Встречаясь, мы каждый раз снова и снова смаковали подробности, приходя в восторг и прибавляя все новые восторженные оценки.
-Во! Здорово! Сообразили в штабе. Вот это да!
Только на другой день мы узнали подробности. Человека, выбросившего тогда красную ракету, чуть на месте не расстреляли. Это был сигнальщик, перепутавший ракеты.»