В избе, особенно, на полатях, стало теплее, и я отогрелся после уборки снега в ограде. А за большим, старательно протёртым речным песком и набело вымытым золою семейным столом, девять человек: дедушко Михайло Николаевич, батюшка мой Владимир Феодорович, дядя Александр Михайлович с супругой своей Августой Ивановной, младшая пятилетняя сестрёнка Галинка. Баушка (так по нашему, по-уральскому говору) Марфа Парфёновна и матушка моя Августа Михайловна хлопочут у русской печи, моя старшая сестрая Тамара Яковлевна и я, десятилетний мальчишка, на подхвате - носим блюда на стол, да какие там блюда - чугунок с варёной картошкой в мундире, порезанный каравай свежеиспечённого душистого домашнего хлеба, деревянная чаша с квашеной капустой с хреном да мочёными яблоками, чашка бочковых солёных огурцов. В середине стола - деревянная солонка с потускневшими от времени художественным рисунком а ля гжель, деревянные тож ложки. Дело под рождественский пост, так что мясного-молошного нету. Наконец, все уселись, ждём дедушкиного сигнала. Широко осенив себя крестом, дедушко произносит "Слава Богу", и мы приступаем. Я тянусь ложкой к чугунку и тут же получаю от деда ложкой по лбу. Не больно, но обидно. Все молчат, каждый берёт по картошине согласно своей очереди. Откушали. Затем на столе появляется большая чаша с помакухой. Это на десерт. Так же обстоятельно и неторопливо все поочерёдно хлебают помакуху. Так, в молчании, обед заканчивается. Я, наевшись до отвала, выскакиваю из-за стола, хватаю поношенную, с маминого плеча, фуфайку с деревянного крючка, сую ноги в подшитые пимы (сам подшивал и дратву сам чернил смолой, купленной у заезжих казахов), надеваю шапку из вылезшей от долгой носки овечьей шерсти, натягиваю на руки шубенки и вылетаю во двор, который зовётся у нас, на Урале, оградой. Там, за заплотом, меня уже ждут мои дружки. И мы ватагой идём на горку кататься на самодельных санках и ледянках.