Моему двоюродному дядьке Володе стукнуло шестьдесят. Вчера собирались у него на даче, отмечали юбилей. Володя с женой живет в областном городке, в маленькой двухкомнатной квартире, в обшарпанной панельной пятиэтажке. Район старый, вокруг домов цветники, деревья выросли уже до пятого этажа, и окон не видать за их кронами. Напротив дома пруд, за которым начинается частный сектор, берег пруда ухоженный, подсыпанный землей и щебнем. В этом году установили тут большую детскую площадку, с горками, каруселями, качалками в виде лошадок и кареты, нарисованными принцами и принцессами. Ребятишкам местным – радость большая.
Дача у Володи прямо за прудом. Вообще-то «дачей» его участок можно назвать условно, на нем только времянка стоит, где Володя с женой держат хозяйственный инвентарь, и гараж для хранения старой «девятки». Ночевать они домой ходят. А на участке у Володи рай земной… Такая красота – слов не подобрать. Сливы, вишни, яблоньки, аккуратные грядочки, парнички и теплица новая, и цветы. Море цветов, начиная с весны, и до поздней осени… И вот среди всей этой красоты в разгар бабьего лета отмечали мы с родней и друзьями день рождения Володи.
Володина жена – тетка Надежда, любимый мой человек, хоть и не родная она мне по крови. Таких как она добрых и сердечных людей в наше время поискать надо. На юбилей мужа напекла-наготовила она столько, что пришлось брать еще стол у соседей, и самих соседей в гости звать. Только с оговоркой – угощайтесь, соседушки, на здоровье. Ешьте пироги, шашлык, пойте веселые песни, поздравляйте юбиляра… Но не обижайтесь, дорогие. Спиртного не будет ни грамма. Только квас, напитки ягодные, чай и тому подобное.
Хотя не надо было даже и говорить об этом. Все и так знают – у Петровых сухой закон уже почти 20 лет. И причину знают, поэтому не спрашивают ни о чем, а просто приходят, садятся на скамеечки в цветнике, пьют квас с шашлыками и чай с пирогами, и за мирной беседой коротают теплый осенний день. Такая вот сельская идиллия…
Домой ехать далеко, остаюсь ночевать у Володи с Надей в их маленькой тихой квартире. Все разошлись, уехали даже сын с невесткой и внуком. Володя тоже не собирается засиживаться, ему с утра на сутки уходить, он на автостоянке в охране работает. Надя же напротив, рада, что мы с ней остались вдвоем, можно посидеть, поговорить о делах житейских, помянуть родственников ушедших, помечтать о будущем. Надя и Володя женаты уже почти сорок лет. Очень разные по темпераменту и внешности люди, но умудрились прожить сообща столько лет душа в душу. Всякое бывало, конечно… И поистине черные, страшные годы были в их семье. Но вот выстояли как-то, сберегли любовь и остались вместе до преклонных лет.
Надя – женщина полная, с густыми русыми волосами, которые с годами почти не поседели. Она всю жизнь отработала воспитателем в детском садике рядом с домом, и только недавно вышла на пенсию. Стали болеть ноги и спина, стало трудно справляться с ребятишками. Детей Надя очень любит и сетует, что удалось ей родить только одного ребенка, сына Валеру, который живет теперь отдельно от родителей.
Сын у Нади тоже очень похож на нее – такой же добрый и большой, спокойный и умный человек. Он давно стал самостоятельным и обзавелся семьей, и они часто наведываются к Володе с Надей в гости.
Дядька Володя совсем другой. Крепенький, подвижный, темноглазый и совсем седой. В руках у него все горит. Без дела он сидеть не может. Дома все сделано его руками. На автостоянке его тоже очень ценят как ответственного и непьющего работника. Дача – их с Надей совместный труд, их творчество и отдых.
Я все это рассказываю, потому что редко встретишь сейчас такое простое и хорошее человеческое счастье. Без роскоши, злобы, зависти живут мои родственники в любви и согласии, единодушные, тихие и скромные.
Но это присказка. Пролог. Могло быть все по-другому, и только чудом, можно сказать мистическим образом, сохранилась и живет эта семья.
Володя смолоду знал, что будет автомехаником… С малых лет с отцом в его машине копался. Потом закончил училище, и пошел работать в автобусный парк. Когда женился, ему и квартиру от работы дали. Работал он с удовольствием, иногда подрабатывал у частников, и жили они с женой припеваючи. В то время Володя трезвенником не был. Пил как все – по праздникам обязательно, да и в пятницу после работы частенько приходил навеселе. Надя ворчала, укладывала Володю спать, а он не сопротивлялся, не буянил, и в общем все было сносно.
До тех пор, пока в девяностые не грянул дефолт, и не начали массово закрываться или уходить в простой предприятия и заводы. Володин автопарк встал. Пригородные маршруты сокращали. О закупке новых автобусов речи не шло. Большинство сотрудников уволили, Володю оставили, но зарплату не платили. Надя работала в садике уже не за деньги, а за возможность покушать на работе и принести домой кастрюльку с супом.
Мы сидим с Надей на кухне за столом. От празднования юбилея остались еще пироги с рыбой и с яблоками, в вазочках свежее варенье, пьем чай и тихо беседуем, чтобы не разбудить уснувшего в дальней комнате Володю.
- Надь, стопарик то цел?
- Цел, конечно. Как стоял в серванте, так и стоит. Володя мне даже пыль не дает там протирать, все сам. Накрыли мы его крышечкой – не высохла чтобы водка. И ты знаешь – он ледяной на ощупь. Аж жуть берет.
- Расскажи, Надь. Я слушать тебя люблю, а эта история – круче любого триллера. Мурашки по коже.
Надя хмурится, вспоминать такое тяжело и жутко. Но рассказывает.
- Валерке тогда исполнилось 14 лет. Хорошо он учился у нас, послушный сын всегда был. И вот представь – парень растет, кушать хочет, одеться-обуться, а мы ничего ему купить не можем. Придет он со школы домой, а я ему супчик, что из садика принесла, да картофельную размазню только дать могу. Сама-то я тогда исхудавшая была, не то, что теперь. Жили с огорода, да с того, что я принесу. Володя денег не видел…
Он старался, конечно. Ходил с братом Андреем разгружать машины какие-то, только платили им не деньгами, а спиртом. Сама понимаешь, чем все кончилось. Спились оба за полгода. Спились до потери облика человеческого, до синьки, до белой горячки.
Вот однажды пошли они с утра, еле проспавшись, снова на разгрузку. Разгружали где-то в гаражах, а зима была, темно, света нет нигде. Водитель давал задний ход, а Андрей ему руками махал. Показывал - левее-правее, ближе-дальше.
Андрей маленький мужичок был. А от пьянки вообще как привидение. Как с ним несчастье случилось – никто не заметил. Водила не рассчитал, машину занесло слегка, и Андрея зажало между бортом и стенкой гаража. Когда водила с Володькой сообразили, что случилось, Андрей уже мертвый был. Машина отъехала, труп упал, и Володька увидел брата. Тело-то целое осталось. А вот голову раздавило. Оба глаза выдавило из орбит, а челюсть оторвало совсем.
Володька запил тогда беспробудно. А я брата его хоронила. Больше некому было, не было у Андрея семьи.
И вот после похорон остались мы вообще нищие. Мне ведь пришлось вещи продавать, чтобы за похороны заплатить. Могли, конечно, отказаться от покойника, да как жить после этого? Совесть заест. А зима в тот 1994 год была лютая, с морозами настоящими, под тридцать.
И вдруг приходит сынок Валерка домой дней через десять после похорон. А у него новые сапоги теплые, ватник армейский и штаны, а сам сияет весь. «Мамочка, не будем голодать! Я нанялся помогать воякам, в часть воинскую, они меня одели, и смотри, тушенки дали!». Дали четыре банки! Господи, какое счастье… Неделю мы этой тушенкой сыты были. А Володя даже не понял, что произошло. Его дома не было – как запил, так и не приходил. Спал где-то в притоне.
Пошла я искать его. Нашла, конечно. А что делать дальше – не знаю. Представь – квартира однокомнатная. Дверь на одной петле висит. Я зашла – вонь от мочи и испражнений в нос ударила. Клоака, ад, мерзость – нет других слов. И мой муж любимый, Володька мой золотой, спит на полу калачиком у самой двери. Грязный, вонючий и невменяемый. Я его на себе до дома тащила. Мы с Валерой с него все сняли, запихали его в ванну, отмыли, потом в себя приводили несколько дней.
Пришел он в себя. Бедный человек. Весь синий, худой, плачет – брата вспоминает. Мы его дома уложили, стали потихоньку откармливать, чем было. Валера к тому времени принес еще макарон и картошки, масла растительного и молока сухого.
Кормилец мой родной. Я уже надеяться стала, что все будет хорошо. Валерка сказал, что еще скоро заработает. В школу он в тот год ходил только пару раз в неделю.
В следующий раз Валерка не один пришел, а с другом своим закадычным, Денисом. Они вместе крутились при вояках, вместе подрабатывали. Не знаю, что уж они там делали, но притащили они домой целый ящик тушенки. Банки большие, промасленные, проложенные бумагой. Целых 20 штук! Богатство просто. Валерка с Денисом два ящика тушенки заработали. Один мне приволокли, второй понесли Денисовой матери. Я сдуру да и похвасталась Володе – смотри, какой сын молодец! Не пропадем теперь мы! Да и ушла на работу.
Вечером я пришла – Володьки нету дома. И тушенки нету. А в своей комнате плачет-рыдает Валерочка мой: «Папа, сволочь, тушенку пропил… Мама, я видеть не хочу эту тварь пьяную. Уйду – буду жить у Дениса. Не обижайся на меня». И ушел, а я одна осталась. Осталась, сижу реву в голос, что дальше делать – не знаю. У нас садик тогда собрались закрывать, детей мало было. Как дальше жить?
Вдруг слышу – дверь открывается. Пришел пропойца мой домой, и друзей-алкашей еще приволок. Откуда силы у меня взялись – не знаю. Только я двух мужиков с лестницы спустила, а своего за шкирку, как кота поганого, волоком на кухню отволокла. А он упирается, ругается на меня. Я ему и говорю: «Что ж ты, сволота, делаешь… Ты же человеком был, мастером. Нас любил, сыном гордился. Пропил заработок сына, оставил нас голодными. Кого ты в дом привел? Алкашей, синяков последних. Где совесть твоя?».
А пьяному что мои слова? Какая там совесть… Вот он и брякнул: « Не ори на меня. Что ты, дура-баба, понимаешь в моей душе? У меня брат погиб, я его поминаю! У него сороковины сегодня!» А ведь и правда, сорок дней Андрею-то! А я счет дням потеряла. Володька орет: «Пошла вон отсюда, ты всех выгнала, я сам брата помяну. Я его самого на поминки позову. И смерть его! Пускай приходит – я ей в глаза хочу посмотреть!» Вот дурак, представляешь? Смерть в гости позвал.
Долго он куролесил, ругался. Да все равно выпить дома не было, а на улице мороз трескучий, вот и улегся он на кухне на диванчике спать, а я в комнату ушла, да и тоже с расстройства уснула сразу. Ночью в три часа проснулась я от дикого крика.
Сразу даже и не поняла, что Володька кричит. Как животное на бойне – такой крик ужасный. Выскочила я на кухню, вижу, муж мой лежит на полу, весь обмочился, кричит, а глаза страшные и безумные. Белая горячка! А на кухне холодина, как на улице. Я сначала подумала, что Володька окно разбил, потом смотрю – нет, целое. Вызвала я «скорую». Под утро приехали, забрали мужа моего в психиатрическую больницу в наркологию, а я дома осталась. Включила обогреватель, поставила чайник. Смотрю – на столе полная стопка водки стоит. Были у нас стаканчики такие, еще бабкины, стограммовые, а по ободку надпись «стопарикъ». Откуда водка взялась в нем – неведомо. Я все спиртное дома уничтожила. Дотронулась я до него – и руку отдернула. Стаканчик ледяной, как с мороза. И голова закружилась у меня, чуть не упала. Тут звонок, из больницы звонят. Просят приехать, муж пришел в сознание, но крайне беспокойный и меня зовет. Поехала я к нему…
Господи, на него без слез смотреть нельзя было. Привязали его бинтами к кровати, чтоб не рвался, а у него и сил уже нет никаких. Но уже в себя пришел, говорить пытается. «Водку не выливай, говорит, а то я умру. Это смерть за мной приходила, да не выпил я ее подношение…».
Как оклемался Володя, стал рассказывать мне уже связно, что было с ним в эту ночь. Уснул он ненадолго, да проснулся от лютого холода. Смотрит – в углу за столом сидит кто-то. Володька и позвал его: «Ты кто?». А тот в углу отвечает: «Ты меня в гости звал сегодня на поминки. Я пришел» А голос знакомый Володьке до боли, но как будто не живой. Тут и обмер мой Володька, вспомнил, что брата умершего в гости звал. «Андрей, ты что ли?».
А тот, в углу который, засмеялся, как заскрежетал, да и говорит: «Андрей позже придет. Выпей со мной». Володька смотрит – стопка на столе полная стоит. И потянуло его выпить со страху, но решил он сначала на своего гостя ночного посмотреть. «Я с незнакомыми не пью!» - хорохорится. Встал ночной гость. И в свете уличного фонаря через оконное стекло разглядел Володька гостя своего. И видно в тот миг седеть начал… Он ведь из наркологии вернулся совершенно седым, как старик, а было ему тогда всего сорок лет.
Глядел на Володьку давно мертвый человек, глаза мутные, щеки синие, рот обвис черный. И понял муж мой, где раньше видел он этого человека, где слышал этот голос. Увидел знакомый поношенный свитер, затертые брюки – та же одежда была сейчас на нем самом. То же лицо, только живое, видел Володя каждый день в зеркале, когда брился, и голос – Володькин это был голос, только был он сейчас как картонный. И закричал тогда Володька: «Я не звал тебя, я звал брата!».
Труп заворочал мертвым ртом в ответ: « Ты звал брата, и смерть его. Я пришла! Я на всех одна! Пей, это твой последний стакан, нам пора…».
И лицо смерти стало меняться, увидел Володька, как вместо собственных его черт проступил страдающий лик умершего брата, и закричал безумно, теряя сознание от ужаса. Смерть стала расти, заполняя собой всю комнату, надвигаясь на Володьку, замораживая его ледяным холодом, лишая возможности двигаться и дышать.
Но он не умер – водка адова так и осталась стоять на столе, холодная, как сама смерть. А смерть ушла до времени, оставив этот стопарик в назидание Володьке и другим несчастным безумцам, что топят рассудок и жизнь на дне стакана.
… Так закончила свой рассказ Надя, и замолчала, задумалась. Я искоса смотрела на пустой стул в углу – там двадцать лет назад гостила у Володьки смерть.
В следующие выходные сын Валерка привезет к Наде и Володе внука. Пойдут на детскую площадку катать его на качалках-лошадках. Будут собирать яблоки, их огромное множество выросло в этом году, укрывать грядки опавшей листвой. Будут дома пить чай с яблочным повидлом и Надиными пирогами.
Только водки – поганой жидкости, сжигающей жизни, не появится больше никогда на их столе. Ледяной стопарик будет ждать в серванте своего часа, когда придет срок и время, отпущенное Володьке, чтобы испить свою последнюю чашу…