Занеможилось Агафье в поле. С рассвета до полудня уработалась на солнцепеке, да всё внаклонку, вот и забухало, застучало сердчишко не в лад. Агафья утерла косынкой пот с лица и зашагала на ватных, не своих ногах к пролеску. Там, в густой травяной прохладе стояла кринка с квасом, уткнутая ржаной коркой, повязанная чистой тряпицей. Агафья тяжело опустилась на сухую кочку, оперлась о шероховатый ствол березы-матушки, отпила кваску и закрыла глаза. Сердце еще ухало, но потише, и шум в ушах поубавился, шуршал зыбко, будто зерно на току. Тело как-то враз стало вдруг легким, воздушным, словно подняло его от земли, от кочки, на которой устроилась Агафья. Легкость эта не была пугающей до дрожи слабостью, поэтому Агафья не стала открывать глаза, отдавшись ей.
И ее понесло-понесло, сначала вбок, а потом вверх, вверх, как одуванчикову пушинку. А потом увидела Агафья зеленеющее внизу поле, и себя, сидящую под березой.
-Чай, сон вижу, - подумалось беззаботно и даже весело. Веселость эта как бы изливалась сверху – от синевы неба, от золотого сияния, которое нисколько не жарило, не утомляло.
Агафью всё куда-то влекло в этом золотом тумане, в котором слышались то близкие, то далекие чьи-то голоса, обрывки песен, перезвон колоколов. То через редеющую золотую дымку проступали очертания каменных стен, то проплывал рядом шпиль собора. Агафья почти не дивилась на всё это, лишь радостно за всем наблюдала, как в далеком детстве на разные диковины на ярмарке.
Потом движение замедлилось, будто бы некая, влекущая её сила, отпустила Агафью. Золотой туман начал таять, и открылась перед Агафьей, стоящей на невысоком пригорке, зеленая ширь лесов до самых дальних гор, а перед ними поля и сады, островки березовых рощ, а рядом с ними дома, да такие чУдные: все как один, будто терема княжеские - высокие да резные.
-Вот так дивный город! – с восторгом от такой красоты подумалось Агафье. И так потянуло ее туда, что она легко, точно девчонка, побежала с пригорка вниз.
И тут услыхала звонкий заливистый смех и голоса, звавшие её:
-Агафьюшка, иди к нам кататься!
На старой крепкой березе были устроены качели, и две молоденькие девушки звали ее кататься. Они взмывали на перекладине, держась за толстые веревки. Сарафаны их надувались куполами, косы развивались по ветру.
-Иди кататься! – весело повторила одна из девушек, спрыгнув и уступив Агафье место.
Агафья, забыв, что она давно уж не девка, встала на качели и, поочередно приседая с напарницей, стала раскачиваться. Как они взмывали вверх, как головокружительно неслись вниз! Ветер то упруго обнимал, то с силой отталкивал от себя, и Агафья так радостно смеялась ему, как никогда в детстве.
Затем она шла вдоль цветущих садов, в которых работали люди в красивых, прямо праздничных одеждах. Кто-то подрезал ветки, кто-то ухаживал за цветами, кто-то собирал в корзины плоды и ягоды. Агафью нисколько не смутило то, что деревья и цвели, и были полны созревшими плодами одновременно. А потом она увидела «свой» терем. Как она поняла, что он ей роднее и ближе прочих, Агафья и сама не знала, только издалека еще будто поманил он ее чем-то, будто светлее других показался. Она взошла на крыльцо, и дерево перил приветливо обдало теплом.
- Дом будто бы мой, - думала Агафья проникновенно, - будто бы выросла я в нем, и всё мне тут знакомо. Вот сундук в горнице, там хранятся вышитые золотой нитью скатерти и дорогая утварь для праздничного стола. Вот и сам стол – дубовый, резной, с широкой дланью-столешницей. А рядом скамьи, устланные белеными холстами.
Вот и лесенка в ее девичью светелку. Какое тут всё родное, милое сердцу! Высокая кровать с подставочной для ног, у окна пяльца с работой и резной стул. Большой сундук с ее нарядами, а рядом другой поменьше – с разными девичьими радостями. Агафья подошла и открыла его. Вот оно, зеркальце из заморских краев, серебряное, украшенное дорогими каменьями. А это -шкатулка с перстнями и ожерельем. А это кукла, ее любимая Милаша! Агафья, отложив шкатулку, с любовью достала куклу, искусно вырезанную из дерева – с ярким, раскрашенным лицом, с двигающимися ручками и ножками, с аккуратно заплетенными косами из белого конского волоса.
Агафья вместе с куклой подсела к окну. Из светелки сквозь тонкие чистые окна открывался вид на далекие сине-фиолетовые горы с вершинами, скрытыми в облаках. Держа куклу на коленях, Агафья улыбнулась сама себе:
-Будто девчонка, будто бы не наигралась.
А ведь и не наигралась, и не нагулялась с подружками, не наводилась хороводов, не наплелась венков. Недаром соседки поговаривали, глядя на нее: «Не засидишься ты в девках, Агафья! С такими-то глазами-васильками, с такими-то бровями соболиными вразлет, с косами русыми далеко ниже спины». Да уж, не заневестилась Агафья. Просватали за Прокла, не успела оглянуться – тихого улыбчивого парня, что давно уж заглядывался на нее. И всем хорош он, ее Проша, и добр, и работящ, и слово ласковое для нее всегда у него найдется, но нет-нет, да задумается ей ни с того, ни с сего, да улетится мыслями в свои девичьи годы к отцу с матушкой, к куклам, лоскуткам, да нехитрым забавам…
И так светло сделалось Агафье, что вот, наконец, она здесь, в несказанном краю своей никому не выданной мечты, что запела душа, а вместе с ней и Агафья запела чистым, с серебряными нотками голосом:
Ой ты реченька,
Ой ты мату-ушка!
Ты укрой меня,
Добру деви-ицу.
Добру деви-ицу
От чужих сва-атов,
От чужих сваа-тов,
От неми-илых.
Ты разлейся-а в ширь,
Речка-мату-ушка,
Затопи сво-ои
Круты бере-е-га.
Не пойду-у я
За немило-о-го,
Стану птицею,
Птицей вольно-аю…
И снова стала Агафья легкой-легкой, словно одуванчикова пушинка, и снова туман золотой вокруг, и только издалека хор девичьих голосов раздается, подхвативший ее песню. И такая благость на сердце, словно полно оно до краев счастьем. И кукла Милаша, прижатая к груди рядом…
-Маманя! – раздается знакомый голос еле слышно, издалека. Затем ближе и тревожней:
-Маманя!
Агафью будто вихрем захватило, крутануло резко, да кинуло оземь. Сердце стукнуло, больно ударив в грудь, и Агафья очнулась, широко открыв глаза, не понимая где она.
По полю прямо к ней бежал Митяня – её старшенький. Лицом схожий с отцом, а глаза ее, Агафьины, васильковые. Митяня подбежал, запыхавшись, подсел к ней, пытливо заглядывая в лицо:
-Меня бабушка Евдокея прислала, узнать, всё ли ладно?
Агафья погладила его светло-русую голову, прижала к груди.
-Ну, чего ты испугался? Всё ладно. Устала малость, отдохнуть села, да сморило меня.
Митяня ласково приник к ней, как жеребенок к кобылице. Агафья наливалась счастливой радостью от близости сына, нежно гладила его спину.
-А как Василек? – спросила она, вдруг обеспокоившись.
-Хорошо, в зыбке спит, - ответил Митяня. – Маманя, а домой пойдем? - поднял к ней лицо, осветив васильковым взглядом.
-Пойдем милый, пойдем.
Агафья почувствовала неодолимую тягу к родному дому, к свои мальцам, к мужу, будто не видала их век.
Она взглянула на небо, и ей не показалось то, что она недавно увидела, сном. То случилась с ней явь, но какая-то другая, не доступная Агафьиному пониманию, но доподлинная явь. И явь эта одарила Агафью всем, чего ей недоставало, словно дожила она свое девичество всецело за какой-то миг всего.
Агафья глубоко и сильно вздохнула, улыбнулась всему, что осталось в той далекой, не знаемой ею ранее, но явно ее жизни, крепко взяла Митяню за руку и зашагала к дому.
(Изображение: художник Сергей Курицын.)