Зашли с мужем в Питере в кафе. Оно такое камерное, что пока ждешь заказ невольно успеваешь ознакомиться с перипетиями жизни прочих посетителей.
Рядом с нами сидела немолодая семья, заметно нервничая в ожидании прихода племянницы мамы. Поправляли салфетки на столе, уточняли так ли хорошо вино урожая такого-то года. В общем, по всему было видно, что судари едут важнецкие.
Окружающие стали тоже волноваться и маскировать интерес, периодически выглядывая из-за чашек с глинтвейном.
Вот тут-то и появился лис, хочется сказать, но нет. Тут-то и появились ОНИ. Завернуты в московский лоск, умело задрапированный в простоту кроя и дороговизну тканей. Апогей тревожности тётушки достиг предела и выборосил её навстречу: "а загорели, а поправились", - сбивчиво щебетала она, копируя маму из Простоквашино. Гости снисходили фарфоровыми улыбками и сетовали на Петербургские пробки.
- Мы пешком решили не рискааавать, уже отвыкли. Вольвешничек взяли напрокат, а у вас тоже пробки имеются
- (без приветствия официанта) Кааакое тут у вас винишко? ...эээмм, так себе, ясно. Мы к итальянскому привыкли конечно...ну лааадно. И салаатик, ну что там...цезарёк, может не отравимся.
Гипертрофированное "А" яснее паспорта говорило о столичности
-дела хорошо, вот только из путешествия вернулись, покатались по Европе. Тут в рашке таскааа. А вы всё целину возделываете?
Встречающая сторона конфузилась и меркла после каждого уменьшительно-неласкательного суффикса.
Айфон последней модели вздрогнул звонком:
-Да, котик, запустить стиралку? Да, можно. Только не забудь потом выключить её из резетки. Я говорю из РЕЗЕТКИ! А то погорим.
Мой несильно грамотный внутренний филолог поперхнулся глинтвейном и попросил ретироваться, не снеся столь блистательного соседства.
Путь дальше лежал через маргинальный двор Лиговского проспекта. Остановились для фото, будто рисуем на стене уже имеющееся граффити.
Из подъезда вышел мужчина. Бутылки в авоське аккомпанировали нечёткому шагу. Как он видел мир трудно понять, потому что даже щёлок глаз не осталось. Очевидность взаимной страсти его и алкоголя сквозила в каждой детали облика. Он навел на нас анфас и задушевно произнёс:
"не пишите на стенах, пожалуйста"
От неожиданности мы опешили и стали лепетать, что мы фотографируемся просто, мол надпись смешная и тут так всё и было еще до нас, в 14-м веке.
"Да? Ну тогда прошу меня простить", -сказал он и двинул в своё непрекрасное далёко.
"Настоящий сударь!" - восхитился мой внутренний филолог.
В темноте грязного, истерзанного дворца-колодца над головой уходящего сударя отчётливо теплилось сияние...