Писатель Алексей Поляринов поговорил со специальным корреспондентом «Коммерсанта» Ольгой Алленовой, у которой недавно вышла книга «Форпост. Беслан и его заложники» в издательстве «Individuum». Она рассказала о том, как решила написать о Беслане через 15 лет после теракта, почему надеется на поколение тридцатилетних и чего до сих пор ждут матери Беслана от властей.
Алексей Поляринов:
Вы — человек, который был в Беслане все дни во время удержания заложников, потом возвращались в Беслан много раз, все это описано в книге. Главный вопрос, который у меня возник: изменилось ли ваше восприятие, нашли ли вы какие-то новые детали, когда писали книгу?
Ольга Алленова:
У меня был невысказанный опыт, который было необходимо проговорить. Я даже не представляла, что это так важно. Не могу сказать, что нашла новые факты, работая над этой книгой. Вообще я не собиралась писать книгу и думала, что все это сто раз уже написано, 15 лет прошло, все всё знают.
Когда мне написал Феликс Сандалов (главный редактор издательства «Individuum». — Прим. ред.), я сразу сказала: наверное, нет, но я подумаю. На все это я смотрела изнутри, потому что мы в «Коммерсанте» писали регулярно и про расследование, и про все версии, и про доклады комиссии. У «Новой газеты» были мощные расследования, они просто №1 в этой теме. Мне было все понятно.
В апреле 2019 года я была в командировке на Кавказе и заехала в Беслан просто пообщаться с женщинами, которых я знаю. Они мне рассказали про свои переживания, про свою боль, про то, как они сейчас живут…
И спустя 15 лет они все помнят, им больно, они пытаются добиться справедливого расследования. Я думала, что они уже отпустили эту ситуацию, но оказалось, что нет. В тот момент, когда я с ними общалась, я поняла, что меня тоже много всего не отпустило.
Мы встретились с бесланскими матерями в школе, а потом пошли в комитет. Он переехал в другое здание, напротив Школьного переулка. Когда мы туда подходили, я вдруг поняла, что именно там стоял киоск, за которым я пряталась, когда был штурм. Киоск снесли, и каждый раз, когда я туда приезжала, не могла понять, где это было. А в этот раз я вдруг поняла, что это было здесь. Все сошлось в этот момент, и когда я приехала домой, решила, что буду писать книгу.
Ольга Алленова и Алексей Поляринов. Фото: Bookmate Journal
А. П.: Когда я как читатель беру книгу на сложную тему, мне не столько интересно то, кто куда побежал, сколько — как с этим жить. Журналистика не отвечает на этот вопрос, на него может ответить как раз книга. А если не отвечает, то заставляет тебя самого думать и найти ответ для себя.
О. А.: Я журналист «Коммерсанта», у нас никогда не приветствовалось рассказывать об истории через свое восприятие. В американской журналистике часто такое практикуется, а в «Коммерсанте» это разрешалось только нескольким спецкорам, все остальные: «по данным Коммерсанта» и «как сообщили Коммерсанту». Поскольку я уже 20 лет работаю в газете, для меня это был сложный момент — рассказывать о себе и о том, как я восприняла историю.
Я и не ожидала, что книга будет так тепло воспринята людьми. Мне кажется, что тут сработало то, что мы как постсоветское общество не привыкли говорить о чувствах, боли и страданиях. Это не порицается, но даже среди близких людей не считается нормой. Мужчины часто женам говорят: да ладно, че ты плачешь, перестань ты это мусолить, что ты себя растравляешь... Даже у меня в семье так же, потому что мой муж не может про такое говорить.
Сейчас мы можем воспроизвести в своих детях это советское отношение, а можем наконец начать говорить про чувства, про боль и страдания — проговаривать это все.
Катя Гордеева написала в фейсбуке недавно, что она каждый год в начале сентября рассказывает своим детям про то, что случилось в Беслане. Для меня было бы большим вопросом, стоит ли маленьким детям это рассказывать. Но она рассказывает это адаптированно для своих детей. Они уже понимают, что так бывает: есть добро и зло, есть жизнь и смерть, есть страдание и счастье, есть боль и любовь. Важно говорить про такое с детьми.
А. П.: В этом плане разговор о Беслане мне кажется очень важным. Мне кажется, вопрос в том, что мы в принципе все себя не чувствуем в безопасности, потому что живем в России. Одно дело, когда ты осведомлен о том, что происходило в прошлом, — ты можешь делать какие-то выводы и с этим жить. Другое дело, когда это не проговорено, и такое ощущение небезопасности гораздо страшнее, потому что ты не понимаешь, что вообще происходит.
О. А.: Матери Беслана боятся, что если про теракт забудут, то он может случиться снова, и все повторится. Будут сделаны те же ошибки. Этого нельзя допустить, поэтому нужно знать и про ошибки, и про тех, кто допустил эти ошибки, и про то, что кто-то наказан.
Человек имеет право быть защищенным, если он живет в государстве, ходит на выборы и платит налоги — ведь есть какой-то общественный договор между гражданином и государством. А у нас ничего этого нет, и мы действительно все себя чувствуем сейчас пушечным мясом.
Ни одно из ответственных лиц, ни один из генералов после того, что произошло в Беслане, не были наказаны, все ушли на повышение и остались при должностях.
А. П.: Даже сейчас это продолжается после дела Голунова: виновных не наказали, а просто уволили. У людей, которые находятся на критически важных местах, нет ощущения своей ответственности за что-либо. Это ощущение полной безнаказанности возникает оттого, что мы не говорим о таких вещах.
О. А.: Мы думаем, что если на улице винтят кого-то, то он, наверное, виноват — не просто же так его винтят. Когда ты выйдешь из метро и будешь говорить по телефону, к тебе подойдут, схватят и осудят тебя. Тогда ты скажешь: елки-палки, как же это так? это же несправедливо! А все будут сидеть и тоже думать, что что-то там с ним не так, не случайно его взяли, но со мной такого не будет.
Я безумно восхищаюсь бесланскими женщинами — они настоящие герои уже потому, что столько лет эту тему не отпускают. Благодаря им появляются материалы и книги. Они не хотят, чтобы все вокруг забыли и сказали: ой, это был теракт, и там террористы… Давайте жить дальше.
Это не просто теракт и не просто террористы. Можно было спасти больше людей. Никто не говорит о том, что эти подонки белые и пушистые, что они бы всех отпустили и ушли. Понятно, что они туда шли умирать. И понятно, что они хотели убивать. Когда уже вывели женщин и детей, нужно было до последнего, каждые пять минут туда звонить, предлагать все что угодно, и вот так вот выводить, выводить, выводить, сколько можно. Чтобы не было такого, что ты приезжаешь в Беслан, а тебе говорят: да мы же пушечное мясо, мы никому не нужны. Мы тут форпост, нас используют.
- Я там родилась и выросла, и это обидно и больно лично мне, что моя страна так относится к этому региону. Это моя родина. Моя душа там.
А. П.: Да, люди сами начинают копировать нарратив государства: если посадили, то так надо. И это тревожный звонок. Если с тобой что-то случится, никто не поможет. Даже в издательском бизнесе люди сознательно занимаются самоцензурой. У меня есть конкретный пример: существует такая литературная премия, называется ФИКШН35. Организаторы иногда собирают вместе экспертов, которые обсуждают литературные тренды. На одной из встреч говорили о том, как писать о трагедиях и о современности. И главный редактор «Астрель СПБ» Александр Прокопович сказал, что никто не хочет говорить про Беслан, потому что никто не хочет сесть. Он потом написал пост о том, что вообще не стоит писать об исторических событиях после 1999 года. Сталкивались вы сами с чем-то подобным, когда писали книгу?
О. А.: Я была удивлена, что при публикации моей книги не было никакой цензуры. Я даже писала и думала: вот это 100% выкинут. У нас с издателем («Individuum». — Прим. ред.) сразу была договоренность, что я смотрю все корректорские поправки. Издатель бережно отнесся к тексту, даже маленькие, даже стилистические штуки — мы все согласовывали. И это очень меня подкупило.
Я перечитывала свои материалы той поры — 2005-й, 2007-й — и поражалась. Мы все писали о Беслане долгое время, и у нас никакой цензуры не было. Никаких угроз. Время было другое. Сейчас ведь так детально никто и не пишет. Иногда нужно читать свои статьи, которые написаны 10-12 лет назад, чтобы понять, насколько мы скатились, как изменилась политическая реальность и жизнь общества в нашей стране.
Этот честный дискурс ушел с официальных площадок, даже из независимых СМИ. Часто срабатывает самоцензура. Может быть, и действительно не было бы за какой-то материал наездов или давления, но люди перестраховались. И в итоге мы сами потихоньку загоняем себя под плинтус.
А. П.: Люди, которым сейчас 30, выросли в абсолютной свободе. Нас не учили мифу о великой стране, не рассказывали о распаде СССР как о величайшей геополитической катастрофе. Мы изучали историю как последовательный набор фактов. Может быть, этот разлом как раз связан с тем, что появляются такие вещи, как фильм Дудя и ваша книга? Пришло новое поколение, которое не хочет молчать?
О. А.: Когда Дудь записывал интервью, он мне сказал такую фразу: «Я был совсем мальчишкой, подростком, когда случился Беслан, я даже не понял, что там произошло. Только сейчас, когда я изучил всю фактуру, до меня доходит, какой ужас тогда был». Это классический пример тех тридцатилетних, которые тогда были еще детьми, а сейчас они строят жизнь, строят общество. Это правда внушает оптимизм и надежду, что у нас что-то изменится.
Я не связываю больших надежд со школой, потому что пропаганды там сейчас очень много. Мне повезло, у нас была учитель истории — убежденная демократка, и она заразила нас этой идеей, что у каждого человека должно быть право голоса. Хотя это было еще совсем-совсем постсоветское время. А сейчас я вижу, как детей собирают и ведут в кино из школы на сомнительные «исторические» фильмы. Зачем?
В понятие «великая страна» все вкладывают разное. Я считаю, что Россия — великая страна. Не потому, что у нее танки есть, а потому, что у нас Достоевский, Толстой и Блок, у нас величайшая художественная литература и культура. Но не потому, что есть какие-то победы… Зачем врать и рассказывать сказки?
Зачем говорить про то, что у нас не было большого террора, а на самом деле Сталин был большой молодец? Скажите, что да, мы победили немцев, да, большой террор был, — надо все признать.
Я в книге про это тоже пишу, что честность — главный залог величия.
А. П.: Мне показалось, что самое главное в книге и вообще в истории о Беслане — то, что люди до сих пор хотят услышать от властей одно слово: «простите». Может, в нашей культуре, для нашей власти раскаяние — признак слабости?
О. А.: Я не могу понять, почему никто так и не попросил прощения. Ведь Россия всегда была православной страной, хотя сейчас я и не вижу этого, осталась только оболочка. А тогда покаяние являлось очень важным элементом культуры.
Нужно было одно слово! Я была этим потрясена. Помню, как плакала от безнадежности и полной безысходности. Приезжают эти первые лица в Беслан, эти чиновники, и ни один не говорит про то, что, господи, как я вам сочувствую, простите нас! Мы, государство, не спасли ваших детей, простите нас.
Все время, когда я об этом думаю, у меня сдавливает горло. Эти женщины не враги своей страны и народа. Им больно, и они хотят, чтобы их обняли, пожалели. Но нет, ничего. Они же даже ездили к президенту, они сидели с ним несколько часов, разговаривали. И даже он не сказал: простите.