В тот год мне исполнилось четырнадцать лет. Я росла наблюдательной девочкой и уже начинала писать свои рассказики, которые никому не показывала.
Позже, став известной писательницей, дала их, шутки ради, своей подруге и одновременно редактору.
- Ты негодница! - воскликнула подруга, - почему скрывала? В этом же что-то есть. Невинные рассуждения, пропитанные неповторимой подростковой мудростью.
Но сейчас не об этом. Тогда я просто наблюдала за тем, что происходило в то лето на нашей даче. О, а собиралась там изумительная, разношерстная публика. Самая красивая – моя мама.
Папа был крупной, так тогда выражались, шишкой в каком-то министерстве. Надо ли говорить, что жили мы в полном достатке? Владели шикарной дачей в Подмосковье. Деревянный двухэтажный дом с огромной незастекленной верандой стоял на краю большого садового участка. По вечерам на веранде зажигалась лампа, висящая под потолком под красивым абажуром. Там всегда стоял круглый стол, накрытый скатертью с бахромой, несколько стульев вокруг него. С другой стороны – два плетеных кресла. Иногда туда еще выносили кресло-качалку. Веранда условно разделялась на две половины крыльцом, через которое можно было попасть в дом. Был еще и задний выход. По обе стороны от крыльца расходились решетчатые перила высотой в половину человеческого роста. Там-то и собиралось общество.
Папа, несмотря на должность, всегда тяготел к искусству и любил окружать себя тогдашней богемой. С мамой у них была солидная разница в возрасте. Помню в детстве моя бабушка, уже очень старая, но по-прежнему язвительная, сохранившая ясность ума, говорила, положив сухую ладонь мне на макушку:
- Единственное достоинство этого молодого мяса, кроме ее ног, - то, что она родила тебе здорового ребенка, Петька. А твою сушеную воблу все же жаль.
«Сушеная вобла» - это первая папина жена, научный сотрудник. Прожили в браке они довольно долго, до появления мамы. Но детей у них не было. Маму папа увидел на подиуме во время демонстрации одежды. Она работала манекенщицей. Было ей тогда лет восемнадцать. Через год появилась я. Мамина мама – моя вторая бабушка – когда ее не слышал папа, говорила:
- Чего угодно ожидала от нашей Ладки, но что она так резко прекратит свою юность и сделает меня тещей, у которой зять старше ее, и молодой бабкой, я даже в страшном сне не предвидела.
Мамой своей я восхищалась, как восхищаются красивой куклой. Не могу сказать, что я ее любила. Она была какой-то недосягаемой. И я чувствовала себя примерно как дочь кинозвезды. Она и была звездой нашего окружения. Красивая до умопомрачения. Высокая, стройная и всегда невозмутимая. И как будто равнодушная ко всему, что ее окружало. Все, чем папа ее обеспечивал – шубы, драгоценности, косметика, заграничные туалеты, поездки в Европу – не вызывало у нее ни восторга, ни радости. Помню ее, сидящую на веранде с прямой спиной. Одна роскошная нога закинута на другую, или обе вытянуты и скрещены в лодыжках. В руках бокал. Еле заметная улыбка на губах. По ее лицу никогда нельзя было понять, что она чувствует. Она всегда была немногословна. Сложно было представить себе что-то, что выбило бы маму из колеи спокойствия и сдержанности.
С самого моего детства она относилась ко мне как к самостоятельной взрослой личности. Никогда не бросалась поднимать, если я падала и разбивала коленки. Спокойно ждала, когда поднимусь сама и спрашивала:
- Ну что, идем дальше?
Думаю, что если бы тогда кто-нибудь из взрослых налил в мой бокал вместо газировки чего покрепче, она бы и бровью не повела. В этом обществе уважали чужой выбор. Осуждать ближних было не принято.
Чаще других приходили долговязая и носатая Римма Александровна – известная журналистка (именно приходили, потому что их дача находилась по соседству) и ее семнадцатилетний сын Семка, такой же долговязый и носатый. Семка уже поступил в литинститут и жутко задавался передо мной. Со взрослыми он держался на равных и участвовал в спорах.
Позднее он станет талантливым сценаристом. А еще позже ему будут платить хорошие деньги, но не за то, что он хотел бы писать. Потому что за то, что Семка хотел писать, никто не хотел платить. Постоянное напряжение и внутренняя борьба с самим собой сломят Семку, и он умрет от алкоголизма. Семка. Мой бедный Семка, с которым нас всю жизнь связывала крепкая дружба.
Часто бывал Влад. Все время с гитарой. Молодой, лет двадцати пяти, он исполнял собственные, очень проникновенный песни. Влад был влюблен в маму, прекрасно осознавая, что ему ничего не светит. Обожал ее на расстоянии и посвящал песни.
В девяностых эти песни станут очень популярными на Брайтон Бич, когда Владислав Дворянинов (псевдоним, конечно) будет колесить по тамошним ресторанам с гастролями.
Приезжала известная в определенных кругах гениальная портниха Сонечка, обшивавшая партийную элиту и известных артистов. Маленькая и ироничная. С массой невероятных историй, смешных или курьезных, про своих клиентов.
А еще Лев Натанович – дядя Лева. Художник. В него я была влюблена, как в моем возрасте влюбляются в звезду кино или эстрады. Дяде Леве было тогда лет сорок. Высокий, в коричневом кожаном пиджаке, с черными с проседью густыми волосами и задумчивым грустным взглядом. Он тоже был молчалив, как и моя мама.
Папа приезжал только по выходным и всегда привозил с собой парочку гостей. С папкой мы друг друга обожали. Вот кто был по-настоящему мой родной человек. Встретившись со мной, он (уже давно немолодой, с изрядно поредевшей шевелюрой) прижимал меня к себе и говорил:
- Ну здравствуй, моя любимая каланча.
Действительно, в то время я была почти на голову выше (мамины гены) многих своих сверстников и сверстниц.
На веранде собирались в любую погоду. Я обожала, завернувшись в плед, сидеть в одном из плетеных кресел и наблюдать за компанией взрослых, слышать их разговоры, пикантные шуточки (при папе, кстати, характер бесед несколько менялся), смотреть на их лица, слушать, как они подпевают Владу.
Моя великолепная мама в пении никогда не участвовала (была на редкость безголоса). Удовольствием для меня было следить, как она переводит взгляд с одного лица на другое, и как сверкают ее глаза под густо накрашенными ресницами. И если кому-нибудь из компании удавалось уговорить ее почитать стихи – это был восторг. Поэзию мама любила и многое знала наизусть.
Через некоторое время я случайно узнала, что, точнее – кто, являлся истинной страстью моей мамы. Я застала их в один из дней, когда гости разошлись раньше обычного. Неожиданно проснулась ночью и вышла на кухню попить. Возвращаясь в свою комнату, вдруг услышала приглушенный вскрик с веранды, потом еле слышные голоса. Я вышла через заднюю дверь и на цыпочках обошла дом. Осторожно выглянула из-за угла и увидела их – маму и дядю Леву.
От неожиданности я застыла на месте и несколько секунд не могла отвести от них глаз.
- Забери меня с собой! – говорила мама, цепляясь руками за его шею.
- Ты с ума сошла! – громким шепотом отвечал дядя Лева.
Я скрылась за угол и тихонько вернулась в свою постель. Я поняла, почему во время папиных визитов дяди Левы никогда не было.
С того дня я начала замечать за мамой некоторую нервозность и раздражительность. А вскоре произошло это…
Они как обычно сидели за столом. Дядя Лева только что подъехал. В руках у него была обернутая плотной бумагой картина. Кто-то спросил:
- Ну что, Лева, уже известно?
- Да. Через две недели.
Мама буквально вонзила в него свои глаза. Дядя Лева развернул картину и положил на стол перед мамой.
- На память.
Мама – вся неподвижная – взглянула на нее, потом медленно встала и, чуть нагнувшись над столом, ударила дядю Леву по щеке. И резко ушла в дом. И почему-то схватилась за живот. Возникла тишина. Кто-то (кажется, Семка) произнес:
- М-да-а-а…
Они знали. Все знали. Даже Семка. Неожиданно раздался мамин крик:
- Римма!
Римма Александровна бросилась в дом, за ней все остальные. Я осталась на веранде одна. Встала с кресла и подошла к столу. На картине была изображена мама. Она сидела на большом камне и обнимала колени. На ней был стильный слитный купальник в крупный горох. Я помнила и этот камень, и этот купальник. Крым. Четыре года назад. Там-то мы с дядей Левой и познакомились.
Появилась Римма Александровна, на ходу что-то тихо говоря дяде Леве. Мне удалось разобрать «надежного знакомого врача» и «важно, чтобы Петр не узнал». Тут она заметила меня.
- Детка, тебе лучше сегодня переночевать у нас.
- Нет! – крикнула я.
Потом к маме приехал врач, и озабоченная Римма провожала его, вцепившись тому в рукав и что-то страстно и торопливо объясняла в самое ухо. Доктор кивал и говорил, «срок совсем маленький, но если какие-то осложнения, немедленно звоните».
Я зашла к маме в спальню и села у нее в ногах. Она лежала бледная и спокойная.
- Отцу не говори. Про это он не знает.
Я молча кивнула.
Сейчас я думаю, почему тогда мать не вызвала у меня осуждения? Почему я не сострадала отцу? Повторюсь, я любила наблюдать. И на эти события смотрела как на происходящее в кино. Я уже прекрасно знала, что бывает между взрослыми мужчинами и женщинами, и это меня жутко интересовало. Тогда я еще ничего не примеряла на себя.
Я поняла, почему мама выделила голосом ПРО ЭТО. Про остальное отец знал. И он мог сделать с дядей Левой что угодно, но понимал – мама ему не простит. И он помог тому с отъездом в США. Ускорил его. Позже я подслушала их с мамой разговор.
- Да он ухватился за эту возможность! Его не то что ты бы не удержала – мать родная! Что ты так о нем убиваешься?
- А ты не понимаешь? Ведь именно ты знаешь, что значит – любить по-настоящему.
К маме вернулись прежние невозмутимость и спокойствие. Она не повышала голоса. Зачем она вообще выходила за папу? Позже, когда я вышла замуж за Влада (наш брак продержался два года), мама рассказала мне:
- Он вытащил меня из некрасивой истории – связь с иностранцем. Некрасивая для органов, конечно, ты же понимаешь. Ну и… в общем, таким людям не отказывают. Это для тебя он любимый добрый папка. Но он на самом деле меня любил. Ни разу не обидел. И простил. И я осталась с ним до конца. Ведь у него уже тогда начались проблемы с сердцем.
Папа не застал развал страны.
Мама с предприимчивой Сонечкой сориентировались в новых условиях и создали ателье. И неплохо преуспели. Римма Александровна стала работать в новостях на телевидении.
Дача сохранилась за мамой. И еще некоторое количество летних месяцев там все жило и бурлило. А потом мама ее продала, чтобы вложиться и расширить бизнес. Та самая картина висит на стене моей квартиры. Единственное напоминание о дяде Леве, о котором мы больше ничего не слышали. Возможно, он на американский манер сменил имя.
***
Другая история о любви, художнике и его картине Молодой художник и его жена
Спасибо! Друзья, пожалуйста, поставьте палец вверх и подписывайтесь на канал. У меня для вас еще много интересного!
Всегда ваша, Забавная Леди.