Эти тенденции отчетливо разделились при расколе – начетническая, психологическая тенденция легко приняла схоластический дух западного богословия. Схоластика и начетничество очень близки по духу. «Тема раскола, – пишет Флоровский, – не “старый обряд”, но Царствие…
- Раскол есть вспышка социально-политического неприятия и противодействия, есть социальное движение – но именно из религиозного самочувствия… Мечта раскола была о здешнем Граде, о граде земном, – теократическая утопия, теократический хилиазм. И хотелось верить, что мечта уже сбылась, и “Царствие” осуществилось под видом Московского государства».
Социальная тема объединяет казалось бы необъединимое. Здесь в теме царства всегда сходятся враждующие между собою духи, потому что тема царства, – это тема прихода антихриста. Старообрядцы вышли из истории, но в конечном итоге они приняли именно то, против чего так активно выступали, ведь первая буржуазия в России имели старообрядческие корни. Хотя и начиналось все с такого радикализма, который предполагал отвержение и испорченного в конец мира, и продавшейся антихристу Церкви.
«Магистраль раскола, утверждает прот. Георгий Флоровский, – только в беспоповстве… Слезы вменяются вместо причастия». Но такой радикализм приводит, по его мнению, к совершенно противоположным результатам. «Здесь новая антиномия раскола, – рассуждает он, – когда благодать взята, все зависит от человека, от подвига воздержания. Эсхатологический испуг, апокалиптическая мнительность вдруг оборачивается своего рода гуманизмом, самоуверенностью, практическим пелагианством».
Это, пожалуй, очень яркий пример того, как в поляризации меняются знаки, как незаметно вражда превращается в притяжение и отождествление. Старообрядцы наследуют консервативную, уставноканоническую тенденцию. Но в разделенных группировках снова началась поляризация – и это сразу же нашло отражение и в богословии: снова появились две тенденции: психологическая тенденция превратилась постепенно в морализм; консервативная, – в археологию, в музейную работу по собиранию антикварных ценностей – в лжеисторизм.
Характерно, что и противоположная богословская тенденция «жидовствующих» претерпевает внутреннюю поляризацию – в ней намечаются два направления: созерцательный мистицизм и социальный активизм. О. Георгий Флоровский, характеризуя русское богословие, писал о том, что в нем «сталкиваются и расходятся два направления историзм и морализм». Это не совсем верно, так как был еще, хотя и в зачатке, патристический персонализм.
Правда, о. Георгий историзм понимает очень широко, он включал сюда и персонализм. Однако при таком широком понимании историзма есть соблазн смешения персонализма с лжеисторизмом. Но, говоря о двух направлениях в богословии, о. Георгий прав по существу рассматриваемого вопроса, потому что в основном это было богословие крайностей и выражалось оно как морализм и лжеисторизм.
- Персонализм, в силу субъективных условий медленного созревания и в силу победы иосифлянства, был лишь в стадии зарождения. Хотя богословское осмысление наследия святых отцов такими отцами нового времени, как Паисий Величковский, святитель Феофан Затворник и святитель Игнатий (Брянчанинов) было уже полнокровным восстановлением этой традиции.
- Таким образом, «иосифлянство» подготовило в богословии почву для этих двух богословских тенденций. Но исток этих тенденций видится в арианстве. Морализм начинается с арианского «подобосущия». В самом деле, если брат твой не единосущен тебе (через Христа), а только подобосущен, то только тогда возможно устанавливать моральные нормы и отстаивать права, здесь уже скрыто присутствует индивидуализм.
Точно также и равнодушие к насущным проблемам современности в лжеисторизме имеет истоком соблазн «подобосущия». Если Сын Божий не воплотился, то и нам следует развоплотиться – выйти из истории. Неверие в воплощенного Бога приводит и к неверию в человека – и тогда становится возможным истребление человека человеком.
Догматические истины Церкви постигаются личностным усилием через живой опыт соборного духовного общения: их невозможно постигнуть рационалистическим морализмом или мертвой археологией.
Без личностного усилия две эти богословские тенденции становятся адогматическими, то есть, в той или иной мере, еретическими. Так как богословие этих двух направлений основывается не на духовном опыте, то оно непременно приобретает тенденцию протестантской (хилиастической) психологизации и языческой (циклической) натурализации.
Эти богословские тенденции рождают и определенные философские направления, в которых эти притяжения к крайностям еще более усиливаются. Морализм через рационализм – эмпиризм – позитивизм и материализм вырождается в утилитаризм (своего рода антиморализм, когда моральным становится все, что служит общему благу, или даже интересам какого-нибудь класса) и в гедонизм (когда все, что служит наслаждению, провозглашается моральным, а все что мешает ему, – аморальным).
- Историзм через пантеистический идеализм вырождается в натурфилософию и теософию, в которых утрачивается христианское понимание свободы (это уже фатализм или детерменизм) – и, как следствие этого, исчезает проблема зла – возникает миф о естественно добродетельном человеке. Здесь лжеисторизм смыкается с морализмом, принявшем на вооружение миф Руссо о естественной добродетельности человека.
Эти два богословско-философских направления сходятся в отношении к кардинальному вопросу христианства – воплощению Сына Божия. Одно направление имеет тенденцию к монофизитскому выходу из истории, к развоплощению исторической плоти, другое – к механическому и материалистическому освоению мира, к созданию как бы новой, машинной природы, что является тоже своего рода развоплощением. Здесь я намеренно ввел целый терминологический арсенал «измов», ибо это тот технологический инструмент, который использует один из изучаемых нами духов и к которому и все мы в той или иной мере приобщены.
- Это своеобразная словесная алхимия, в реторте которой постоянно выпадают в осадок эти «химические» химеры. Появление таких терминов – это лишь кристаллизация того алхимического словесного раствора, которым насыщено и отравлено наше сознание. Наш язык невольно имеет в себе эти «химические» следы, несет на себе печать того духа, которым мы дышим или отравляемся. Читатель, наверное, заметил, как обилие этих терминов затрудняет движение живой мысли, хотя, впрочем, дав труд себе по расшифровке этих кодов, можно извлечь из этой «ртутной руды» и «золото» мысли. Но для этого потребуется ее «реанимация», ибо предыдущая ее «химическая» кристаллизация практически умерщвляет ее.
«Химический» языковый синтез лишь на короткое время выделяет тепло, но следом порождает окостенение – живой языковый синтез – это процесс постоянного обмена, изменения ума (метанойи) – выращивания смыслов. Если что-то живое и рождается у нас на этом поле сознания, то только в постоянном сопротивлении этому «химическому» давлению терминологии и соответствующей методики стереотипов.
Язык «измов» – это язык посвященных в гуманитарную идеологию, – в эту религию нового времени. Мысль, пропущенная через это идеологическое прокрустово ложе, невольно насыщается этими ртутными парами и превращается в бездвижные файлы нашего сознания. Таково действие этого инструмента. И беда в том, что через «мясорубку» этого языка пропущено сознание почти каждого современного человека. Все мы жертвы этого идеологического идола – и, используя этот язык (за неимением другого), становимся и теми, кто приносит этому идолу свои словесные жертвы.
Главы из книги «Мистика или духовность. Ереси против христианства».