Около года назад Мария Кувшинова и Татьяна Шорохова начали делать сайт kimkibabaduk. Он должен был рассказывать о киноиндустрии, но оказалось, что в этой области, как и в любой другой сфере культуры, сегодня, помимо бизнеса, важной повесткой стали вопросы этики. Об этом, и о бизнесе, и о кино Шорохова и Кувшинова рассказывали так, что «Кимкибабадук» стал одним из самых громких проектов о культуре в русскоязычном интернете в 2020-м. О них писали в The Guardian, The New York Times и других ведущих международных изданиях. «Московские новости» расспросили их о том, как они видят события прошедшего года.
— У вас есть персональные итоги года? Что за 2020-й случилось с вами и вашим сайтом?
Шорохова: Главное — то, что у нас больше миллиона просмотров. Наш маленький сайт оказался очень нужным, интересным людям. Это здорово, что мы нашли свою аудиторию. Я считаю, это личная наша с Машей заслуга. В остальном — я успела загреметь в больницу, пережить травлю. Про меня написали в Guardian. (Смеется.) Прочитала 116 книг.
Кувшинова: Я научилась кататься на пенни борде (разновидность скейтборда. — Прим. ред.) — это мой главный итог года. На самом деле для нас это был очень интересный год. С марта, когда индустрия начала реагировать на пандемию коронавируса, мы с Таней начали складывать гигантский пазл, пытаясь разглядеть картину ближайшего будущего. С первых дней стало понятно, что оно уже не будет таким, каким мы знали его последние 20 лет. Ни фестивальное движение, ни театральный прокат, ни индустрия вообще.
Мы знали, что некоторые изменения начнут происходить, потому что читали аналитику, строили прогнозы. Но вдруг, на наших глазах, они воплощались не за 5–10 лет, а за считаные недели.
Я в начале карантина написала очень много страстных колонок о том, что мир станет единым и мы все сольемся в одном большом цифровом объятии. Кажется, что именно это и произошло. Хотя произошло также много всего другого.
Если посмотреть на наших коллег, можно было бы предположить, что в кино вообще ничего не происходит, потому что нет премьер в кинотеатре «Октябрь»: нет проката и фестивалей. Хотя на самом деле, конечно, обстояло все ровно наоборот.
— Какие отличия?
Кувшинова: Вот я смотрела конференцию, где главный эксперт нашей киноиндустрии Олег Березин (председатель Ассоциации владельцев кинотеатров. — Прим. ред.) рассказывал, что нам скоро перестанут подходить американские фильмы, так как там много чернокожих и геев. На зарубежных круглых столах я в этот момент слушала годовые итоги по инклюзии у разных производителей, как американских стримингов, так и поддерживаемых государством европейских проектов. Еще пример — русская фейсбук-паника в связи с изменением правил номинации на премию «Оскар».
Российская индустрия очень сильно изолирована и ментально, и производственно от общемировой. Разница в фокусе — огромная, это не новость, и это вообще связано не только с кино.
Кстати, один из важных итогов этого года: возможно, благодаря стримингам каким-то образом это изменится. Ведь Netflix, который до недавнего времени не рассматривал Россию как важный элемент своей экосистемы, неожиданно в конце лета объявил, что у них появился российский партнер. Значит, они будут что-то производить, а значит, привносить и свои стандарты, потому что у них общие стандарты на всех территориях. Видимо, в пандемию радикально выросло количество подписчиков в России. Как и почти у всех стриминговых сервисов, оно так или иначе выросло.
Шорохова: Не у всех, некоторые умерли прямо у нас на глазах. Пандемия как раз наглядно подчеркнула: выживут только сильнейшие. Мы видим, как пытается выжить HBO Max, запущенный в этом году, — и то, что он делает, индустрия встречает большой истерикой (Warner и HBO заключили затейливую сделку на одновременный выпуск онлайн и офлайн всех картин киностудии с последующим кинотеатральным окном на 90 дней. — Прим. ред.).
Считается, что они сейчас похоронили отношения со всеми звездами, тогда как на самом деле Warner сделали очень важную вещь. Они дали театрам график выхода фильмов на следующий год — этого ни одна другая студия не сделала, потому что переносы будут продолжаться и дальше. Кинотеатральная схема проката окончательно рушится.
— Открывая сайт, вы планировали стать изданием про современную киноиндустрию. Этические вопросы и, в частности, феминизм — существенная часть того, что в ней сегодня происходит. Вы говорите о кино с акцентированно феминистских позиций. Не боитесь отпугнуть читателей?
Кувшинова: Сложно молча делать что-то, если ты работаешь в медиа и пишешь тексты. Сама профессия предполагает, что ты делаешь высказывания. В том числе на «опасные» темы.
Шорохова: Я не очень понимаю, что значит «опасная тема». Опасная для кого: для нас лично?
Кувшинова: Для нас это тоже опасная тема — я, например, осталась без всего своего социального круга из-за этого. Но нашла новый.
Шорохова: Я осталась без здоровья из-за этой темы. Я с марта сижу дома, частично из-за того, что мы писали и говорили. В том числе из-за письма Берлинале (в феврале, после премьеры на Берлинском кинофестивале фильма «Дау. Наташа», Шорохова, Кувшинова и несколько других аккредитованных на фестивале журналистов написали открытое письмо дирекции кинофестиваля, задав два вопроса: 1) почему у фестиваля с правозащитным фокусом не вызывают вопросов сцены несимулированного насилия, совершаемого якобы в целях создания искусства; 2) возможно ли произвести подобный фильм, во время которого на съемках нарушались права человека, в рамках современной западной киноиндустрии, или права человека существуют только для людей первого мира. — Прим. ред.).
Невинная, по моим стандартам, вещь в российском фейсбуке взорвала атомную бомбу (за этим письмом последовала массовая травля журналисток в «Фейсбуке». — Прим. ред.). Я даже не представляла, что ответная реакция может быть такой свирепой.
Мне не нравится проект DAU, мне не нравится, как он сделан, я не понимаю, почему у людей, которые его восхваляют, не возникло ни одного вопроса к аспектам его производства. Так нельзя.
Это нарушает какой-то консенсус, для многих людей. При этом травля, случившаяся с нами, — конечно, кейс о мизогинии, потому что если бы мы были мужчинами, ничего этого мы бы не получили, как не получил Сэм Клебанов, написавший свой текст, Станислав Зельвенский, который высказал все то же самое.
— Почему так происходит?
Кувшинова: Мы живем в стране, где почти нет гендерного образования. У нас с домашним насилием предлагают бороться любовью в семье. А с эпидемией СПИДа — супружеской верностью. В то время как есть многократно проверенные методы в мире, как с такими вещами действительно бороться результативно. И со многими другими предрассудками. Те, кто снимает здесь кино, — они точно так же с этими гуманитарными технологиями не ознакомились, как и все остальные. Но у них есть при этом уверенность в собственной адекватности и компетенции.
Из-за того, что мы мало контактируем с остальным миром, мы как-то избирательно пользуемся его прогрессивными наработками. Айфонами заграничными пользуемся, а вот гендерной теорией — почему-то нет.
В этой ситуации говорить с собственной позиции, идентифицируя себя к тому же как женщина, — шаг. Вот в прошлом году Таня написала текст «Почему я не буду смотреть фильм Романа Поланского», понаблюдав за реакцией на выход его фильма во Франции. Там премьера и номинации на «Сезар» вызвали ответ общества в виде флешмоба, в котором люди рассказывали, как подвергались сексуальному насилию в детстве.
Роман Полански — это человек, который изнасиловал ребенка в конце 1970-х годов и избежал ответственности. И не считает себя виноватым. Так вот, Таня, прочитав все это, написала текст от первого лица. Дальше, конечно же, все сказали, что «феминистки хотят запретить Полански». А там не было ни слова о том, что фильм надо запретить, не показывать, не давать ему прокатное удостоверение. Там даже не говорилось, что Романа Полански надо посадить в тюрьму, хотя его, наверное, надо было посадить в тюрьму по закону.
— Насколько актуальна безличная позиция сегодня? Есть ощущение, что говорящий больше не должен быть фигурой, отделенной от биографии, — будь то автор кино, текста или бизнес-плана. Ведь за «автором-невидимкой» легко спрятаться. Как быть с ответственностью?
Шорохова: У Маши есть прекрасный текст про то, что мы все ангажированы. Как кинокритики, мы ангажированы прежде всего собственным опытом. И если уж мы говорим о своем опыте, то я 11 лет провела на «КиноПоиске», где слово «я» можно было написать только в личном блоге, и то по праздникам. Его могли писать авторы рецензий, и то не писали, так как в России считается, что «я-рецензия» — это странно. «Автор должен быть объективным».
Но в искусстве, на мой взгляд, нет понятия «объективность», оно все субъективно. Как ты воспринимаешь искусство, зависит исключительно от тебя, от твоего опыта, знаний, характера. Этому, кстати, Маша меня научила: не делить размышления на пост в фейсбук и текст на сайт. Выражать свою мысль, считать ее важной и всерьез с ней работать.
Кувшинова: Я сейчас редактирую книжку Эмили Нуссбаум, обозревательницы сериалов журнала New Yorker, которая похожий путь прошла на 10–15 лет раньше, чем мы. Она тоже много пишет вот про это иерархическое сознание. Например, про то, что она любит смотреть кино, но она не синефил. Это очень мне близко. Что это значит? Что кинематографичность не является для меня основным в фильме — я могу ее оценить, понимаю и считываю, но в фильме меня больше интересует содержательная сторона, то, как фильм работает с коллективным бессознательным.
Мы так много пишем про масскульт и так мало про какие-то синефильские радости, потому что нас интересуют произведения, взаимодействующие с большим количеством зрителей. Ведь это важно, это меняет жизнь.
Мы все находимся внутри конструкций, в которых выросли, — и иерархическое понимание реальности нам, в России, наверное, свойственно больше, чем где-либо, хотя это существует везде. Что режиссер — демиург, что кинокритик — автор с большой буквы «А». Выходить из этих паттернов очень сложно — находясь внутри, мы не замечаем, что мы там находимся.
— А ваши резкие обобщения работают?
Шорохова: Обобщение толкает к диалогу. Частно, без него диалог ты просто не получишь. Ты говоришь: этот квадрат зеленый. А тебе говорят: нет, во-первых, он красный, а во-вторых, это круг. И все, и с этого начинается. Дальше все люди видят свое. Это интересно: например, в письме к Берлинале мы написали четко пять пунктов. Там не было ни «требуем запретить», ни «требуем убрать», там вообще никакого требования не было. Только вопросы. Но все сказали, что мы написали донос.
Кувшинова: Двадцать лет назад, я помню, мальчики не могли надеть розовую рубашку, потому что их побили бы на улице и сказали, что они пидоры, а сейчас мужчины ходят в розовых рубашках. Это поверхностные стереотипы, но по ним видны изменения.
Противопоставление между мужчиной и женщиной, например — огромная область для подобных плавающих стереотипов.
Гендерная теория занимается именно такими вопросами. Но гендерная теория у нас под запретом — соответственно, сама идея, что все это может быть как-то сконструировано, а не дано от бога, отца или авторитета, не то чтобы популярна.
Шорохова: Да, но это занимает годы, поколения. Ты не можешь прийти к продюсеру, который всю жизнь исповедовал совершенно ужасные, людоедские взгляды и сказать: перестань их исповедовать. Он не перестанет.
— Нет ли тут опасности глобально перегнуть палку? Disney+ вот замазал попу русалке, чтобы выложить старый фильм в стриминг. Не беспокойно ли жить в реальности, где произведения прошлого меняются в угоду этическим — даже не стандартам, а вопросам настоящего?
Кувшинова: Мне кажется, ты задаешь вопрос исходя из позиции, что фильм является законченным авторским произведением. В данном случае — если это продукт, принадлежащий студии Disney, которая позиционирует его как детский фильм, снятый для детей, то, конечно, там не должно быть жопы или груди — нигде такого нету, чтобы это было возможно в детских фильмах.
Каждый раз, когда возникает этот разговор, многие реагируют так, как будто художника ущемили в правах — ну это не совсем такая ситуация. Студия произвела фильм. И чтобы продлить ему жизнь, адаптирует его к существующей реальности. Стремится донести до аудитории.
Шорохова: Подождите… Ты приводишь пример с Disney — но есть Netflix, на который наехал весь мир из-за «Милашек». Как наехали, так и съехали — Netflix настоял на своем и фильм никуда не убрал, а кампания меж тем в Америке была огромная против этой картины.
Кувшинова: Еще было исчезновение фильма «Унесенные ветром» с того же HBO Max. Таня сразу написала, что это происходит временно — он спустя несколько дней вернулся с историческим комментарием, что довольно разумное решение для дистрибуции фильма, который был снят 80 лет назад. Но про то, что он вернулся, уже почти никто, конечно, не написал.
Скорость, с которой возникают разговоры про цензуру, мне кажется, выдает непонимание всей сложности реальности. Потому что цензура на самом деле — это когда есть цензурный комитет и через него проходят, например, все книжки, которые издаются. Но такого нет.
И даже тот же самый Вуди Аллен, которому запретили издавать книгу, пошел и издал ее в другом издательстве. Вот и весь канселлинг.
— Можете назвать одну вещь в этом году, случившуюся в России, которая вас вдохновила?
Шорохова: Меня очень обрадовало, как все объединились в начале пандемии. Но это единение сейчас, по-моему, выветрилось. Многие мои друзья смогли снимать кино в этом году — это уже само по себе тоже очень хорошо. Ну да, и сериал «Чики».
Кувшинова: Мы очень много работали. У меня ощущение, что мы часть своих задач выполнили, а может, и все. Наверное, нужно ставить какие-то новые задачи. Не помнишь, что у меня хорошего было в этом году?
Шорохова: Ты научилась кататься на пенни борде.