Есть непреодолимые вещи и явления. Я не видела дураков, которые бы пытались остановить поезд на выезде из тоннеля, вытянув руку поперек движения. Есть непреодолимые чувства и интенции — с ними тоже бесполезно бороться. Можно бежать от них, прятаться, но они все равно догонят. Ведь устаешь вечно бежать от самой себя.
Наверно, это поступь судьбы. Не ручаюсь утверждать, что такое бывает у каждого. Нет, у заурядности нет ни судьбы, ни имени. Посредственность не ведает пути. А может, наоборот, те, у кого нет этой всесильной тяги, становятся никем.
Я вижу, как на площадь выезжает окованная металлом массивная колесница. Лошади тяжело дышат и рвутся грудью вперед. Толпа яростно приветствует возницу. А потом люди бросаются под колеса. Хрустят позвонки. Черепа раскалываются, как перезрелые тыквы. Пусть хоть вся толпа с площади ляжет на пути у колесницы — она промчится дальше.
Погибнуть под колесами джаггернаута — это ли не самая великая честь для тех, у кого нет своей судьбы?
«Stirb und werde» — сказал господин Гете — «Умри и обновись». И пока вы не усвоите эту истину, вы останетесь лишь сумрачными гостями на этой безрадостной земле.
Что я люблю больше: умирать или рождаться? Пожалуй, все-таки умирать. Рождение — это один миг, щелчок пальцами, крик, исторгнутый раскрывшимися легкими. А вот процесс умирания может протянуться во времени сколь угодно долго и принимать самые разные формы. Werde — это, скорее, что-то вроде становления. Умирание и является этим процессом.
Есть у меня любимая книжка. Зовется она «Штиллер», автор — Макс Фриш. Там рассказывается история человека, совершившего символическое самоубийство. Он не стал вешаться или стреляться. Он убил свою судьбу. Герой бежал от надоевшей рутины, от притязаний общества и опостылевших отношений. Он сменил имя и записался в Иностранный легион. Там он стал другим человеком, а прежний — остался мертв.
Этот пример всегда вдохновлял меня. И я накрепко решила, что не буду патетически резать вены, а все брошу и уеду в северную глушь, к холодному белому океану, смотрительницей маяка. Есть, конечно, и другие потрясающие варианты самоубийства. Например, поехать в Боливию разжигать огонь революции, отправиться преподавать экономику в беднейшие страны Африки или по хосписам высасывать дифтеритные пленки у детей. На худой конец можно и нужно спиться. Все равно так пользы больше, чем от выеденного червями трупа.
Маяк кажется мне некоей квинтэссенцией одиночества, идеальным инкубатором для рождения новой сущности. Разве можно смотреть на океан и не поумнеть? Я даже готова научиться чинить генератор и вкручивать-выкручивать гигантские лампы, если возникнет такая необходимость.
Есть люди, а есть герои и героини. Я героиня. Достаточно двух лимитирующих признаков. Во-первых, я сама себя выдумала и поместила в жизнь, как в художественное произведение. Все, что происходит, подчиняется правилам гармонии, монтажа и имеет определенный морально-нравственный посыл. Во-вторых, я живу для подвигов.
Жить для быта слишком скучно и не совсем верно для меня после всего, что мне удалось пережить. К сожалению, подвиги — это не та штука, которая ежедневно валяется на дороге, словно щебень. Подвиги подворачиваются раз в год, а то и раз в жизнь. Тяжелыми усилиями я превратила окружающую действительность в кинофильм, в котором грандиозные события случаются несколько чаще, чем в среднем по статистике.
Не всякая история интересна слушателям. Никто не любит предсказуемых, шаблонных сюжетов. При этом обыденность нашей жизни, ее повседневное тело, как раз-таки построены на скучных, унылых и эффективных правилах, а любопытные и яркие исключения — как глоток воздуха.
Нельзя сказать, что нам нужны истории о победителях или о неудачниках. Дело вообще не в том. История Цезаря не хуже истории Лира. Сюжет портит прежде всего ощущение предрешенности. Обреченности героя на успех или поражение. Такие персонажи скучны, вызывают зевоту и заслуживают презрения. Как, кстати, и реальные люди, заранее выбирающие для себя путь наверх по головам, или по глупости и слабости катящиеся на дно.
Отыгрыш роли — вот, что важно. Реальность, художественный текст, плоскость игры — нет разницы. Везде свои законы. Можно вдуролом броситься на острия пик. Можно научиться эксплутировать правила, причем самым брутальным и примитивным образом.
Чем наши олигархи, депутаты, их сынки отличаются от манчкинов в ролевой игре, которых не волнует целостность окружающего мира? Все, что им нужно: непрерывно прибавлять в уровне, скопить горы золота и стать недосягаемыми богами. Они готовы убивать и грабить тех, кто подвернется на пути. Они отточили технику выжимания ресурсов, и ни одно копье не может пробить их адамантиновую броню. Когда мы ропщем о несправедливости, мы лишь спрашиваем, неужели игра настолько беспомощна? Неужели в ней нет какого-то внутреннего предохранителя, чтобы прекратить эти издевательства? И мы ждем, что манчкина хватит кондрашка, что за ним приедут из комитета по растратам, что крестьяне вдруг взбунтуются. Жалко даже не разоренные деревушки — а загубленную игру. Сюжет, который бы мог стать красивым и памятным.
В противовес тем, кто насилует игру и реальность в найденные лазейки, идут неумехи и ротозеи, к игре неспособные, инфантильно-капризные. Они тоже вызывают омерзение. Это тот извечный член отряда, «который погибнет первым». Как Всеволод Князев. Или, еще хуже не погибнет, а останется контуженным, обузой для всех остальных. Они любят ныть и жаловаться на то, что игра слишком сложна, сюжет непонятен и запутан, а рельность требовательна и неумолима. Так и есть, однако, даже жизнь без движений, жизнь статистов и декораций, и то несет в себе меньше страданий. Достаточно хотя бы не усугублять.
Что же порождает интерес? Интрига, неизвестность, закрученная фабула? В чем тогда отличие искусства от спорта? Разумнее было бы все библиотеки переоборудовать в бары с телеэкранами, транслирующими футбол. Нет, нам нужен герой. Нам нужна определенная роль, отыгрыш, взятые на себя обязательства. Реальность и игра предоставляют свободу воплощения. Вот игровой стол, карта на столе, листок персонажа, в характеристиках которого угадывается его архетип. Хорошая игра — всегда песочница. Она не навязывает цель, она дает сцену с реквизитом. Она благоприятствует авантюристам. Смута позволяет раскрыться такому количеству людей и движений, что сложно представить, как это все назревало и жило в подполье в монотонные годы до того.
В отыгрыше, в зерне самой роли уже находится некий конфликт. И внутренний, и внешний. Чем-то похоже на странные обеты средневековых рыцарей, которые на пустом месте усложняли себе жизнь. Есть персонажи, которые поклялись не убивать. Есть те, кому важно соблюдать странные заповеди своих богов. Разумеется, они тоже идут к победе, но очень кривым и своеобразным путем. С избыточными уступками и гандикапом. Как гроссмейстер, в принципе, не обязан давать новичку фору в ладью. А можно тупо наминмаксить себе беспринципную, эгоистичную, лишенную всякой рефлексии машину для нагибания окружающих. Как если бы «Мертвые души» были не сатирической портретной галереей, а подробным рассказом о жизни Коробочки, Ноздрева, Манилова и Собакевича — оно нам надо?
Сайтама, герой аниме One punch man, наделен способностью побеждать противников одним ударом, но такой дар ему в тягость. Чудотворец Хармса за всю жизнь не совершает ни одного чуда. В этом есть благородный отказ ломать игру. Не превращаться в шпильбрехера. Не лишать свободы сам мир, обрекая на несвободу тех, кто в нем живет. Юродивые (настоящие юродивые, а не кликуши и городские сумасшедшие) — величайшие игроки, чувствующие за собой такую силу, что сковывают себя по рукам и ногам, лишь бы не победить слишком быстро и слишком легко.
Мы знаем, что эта реальность благоволит самоуверенным дельцам. Но куда интереснее, возможно ли тут отыграть роль честного человека? Любящего человека? Достойного человека? О, я бы поглядела на этот балаган.
Мне очень нравится каноничный образ опустившегося частного детектива, который находится в одном шаге от терминального алкоголизма. Мне это близко, и я наметила себе похожую жизненную модель.
Почему мне нравится нуаровский частный детектив? Это тоже герой, вынужденный коротать дни в прокуренной конторе на отшибе. Большую часть времени он, безусловно, персонаж многогранный и опытный, просто ждет. Он крестиком зачеркивает дни в календаре, надеясь, что завтрашний день принесет ему неординарное дело, в которое впутаны мафиози-бутлегеры или серийный маньяк, или иностранный шпион. И роковая красавица. Дождавшись, он в один миг мобилизуется, надевает широкополую шляпу, плащ и выходит на улицы города.
Собственно, фильм будет именно об этом, о приключении. Но что остается за кадром? Я думаю, что частный детектив впадает в среднее состояние между стазисом и режимом самоуничтожения. Пока нет драконов, доблестный рыцарь становится не только бесполезным, но и вредным. Обуза на шее работящих крестьян. Геройскую тягу приходится заливать алкоголем. В противном случае начнется сомнительный поиск подвигов на пустом месте. Кому от этого польза?
День сменяется днем, город живет своей жизнью, подвига все нет. В глазах общественности частный детектив постепенно опускается на дно. Никто уже не поминает о его прошлых заслугах, да и сам он как будто стесняется ссылаться на былое величие. Это очень серьезное унижение. Его самоуверенность и гордость, если они еще сохранились, выглядят безобидной блажью, прожектерством, утешением для пропащего человека.
Проходит еще много дней и уже никто не воспринимает его всерьез: ни бывшие коллеги, ни близкие, ни преступники, ни пришедшие на смену юнцы.
Тем разительнее и удивительнее перемена, происходящая с ним, когда наступает час Х. Как было сказано в TES, не будет героя — не будет подвига. Впрочем, верно и обратное.
Герой, стряхивающий с себя пыль и паутину, чтобы потом убить прилетевшего дракона, становится героем вдвойне. Он побеждает дракона (что естественно), и свое положение. Не себя, как учат попсовые психологи и духовные учителя, а обстоятельства. Вопреки здравому смыслу и гравитации полуспившийся частный детектив останавливает свое падение, а может быть, достигнув дна, мощно отталкивается от него. И это куда интереснее.
У Дино Буццати была очень сильная повесть «Татарская пустыня». Там речь идет об офицере, который ждал своего боевого подвига всю жизнь. А перед сражением его насильно комиссуют по старости и болезни. И он сидит в комнате гостиницы, одинокий, завидующий другим солдатам, которые остались воевать, и понимает, что ему предстоит куда более изощренный подвиг: не совершив ничего этакого, полностью разочаровавшись, суметь достойно встретить смерть. Вот настоящий поступок, господа.
Я рада и благодарна, что мне выпала куда более легкая доля — я убиваю драконов в промежутках между запоями.
Чем занимаются вышедшие на пенсию герои? Что они делают, когда все драконы в родных краях убиты, а уехать в дальние дали мешают артрит и ревматизм? Я бы открыла таверну для новых героев. Перевалочный пункт для тех, кому перед подвигом надо поесть, выпить и обогреться, а потом — хвастливо пошуметь трофеями. Маяк ближе всего к этой идее. Оставить холодные воды, сойти с корабля на сушу и стать зрительницей. Но смотреть не на экран, а на вечный ход кораблей.
И на четвертый день начинаются адские головные боли. Это ввинченые шурупы начинают медленно вылезать из головы и с гулким звоном падать под ноги.