Подвезённые к балке гаубицы немцы готовили больше, для той самой мирной переправы у картофельного поля.
Их фугасы добили таки второй танк, положив его на бок. Он так и остался лежать, шевеля гусеницами, прикрывая отползающий экипаж. За то Илье чудовищно повезло с топливом 4,5 часа спустя, у бывшего тракторного МТЗ. Как вездесущие юнкерсы не достали огромную цистерну с топливом осталось догадкой, как и то что им дали уйти. Потеряв всего 2 своих танка немцы передумали подставляться и поехали ко 2 переправе.
Про возможный брод наш Петя им любезно не сообщал по причине органической непереносимости немцев и немецкой речи. Когда крайний раз Фёдор выразил сомнение в существовании брода и предположил, что немцы должны обязательно заминировать подступы к нему Пётр вспылил. Со всей страстью битого, за трех небитых, сообщил в самых мягких выражениях, как он имел, вертел и забивал и в каком направлении сам Фёдор должен исследовать свои неуместные предположения. Он даже не постеснялся очередной раз расстегнуть штаны и продемонстрировать слегка обгоревший орган, посредством которого немцы имеют получить всё то что он об них думает. Только после этой демонстрации Фёдор наконец перестал скучать, улыбнулся и исключительно ради утешения Петра раскорячил, сопровождавшую их на почтительном расстоянии, немецкую бронемашину.
Илья, после третьей за день бомбежки часто моргал левым глазом и мучался жестоким свистом изнутри черепа. Пялясь в смотровую щель, уже не замечал ни наступающих сумерек, ни фотокарточки Вари, приклеенной слева. Даже комментарии Петра, что свист в ушах лучшее средство, для выравнивания давления, на момент бомбежки, совершенно его не трогали. В его голове и в других органах осталось место только на поиск признаков вероятного присутствия противника, выживание и выжимание из машины остатков запаса хода к приближающейся реке. Место брода, ни чем не отмеченное, не встретило их ни чем примечательным. Ни артиллерии, ни танков противника. Даже лес по обоим сторонам берега был неподозрительно спокойным. Двигатель высоко взревел, выработал последнее топливо и машина, как вкопанная остановилась, воткнувшись в полуповаленную сосну. Как выдох облегчения, прокатилось эхо от танка в чащу и наступила мягкая обволакивающая ночная тишина. Фёдор не к месту вспомнив Гоголя, решил ночевать снаружи вместе с боевым охранением. Остальные уснули, как убитые. За эти два дня их и без того ушатанные тела от убитых отличались весьма незначительно, но пожалуйста, в самом главном. Они храпели, пускали слюну и дышали всей грудью, так глубоко, как может дышать только исключительно здоровый и свободный изнутри человек. Ни чего героического и отчаянно дерзкого не было в их лицах. Илья улыбался во сне. Ему снился совершенно мирный сон. Снилась Варя. Белокурая, с тонкими пальцами на его груди. Прикасаясь губами к уху, смешно и мягко выговаривала букву ш. От этого становилось легко в груди. Волосы развивались от свежего ветра в окне, прикасались в губы и шею. И пахло от них и из окна зеленью берëз, скошенной травой и цветами.....