Было то давно. Старые люди рассказывают, что жил тут барин один по имени Григорий. Красив был, всем девкам и бабам на загляденье. Чуб золотой волной вьется, глаза малахитом из-под густых бровей сверкают. Статен, высок, мышцы жгутами свиваются. Любая бы за него пошла. Вон девок по деревне сколько! Да не милы они ему.
Жену себе привез из далека. Хороша была девка. В руках любое дело ладиться, и лицом и станом пригожа. Кожа словно фарфоровая, глаза, что два черных алмаза сверкают, глянет, будто приласкает. Брови соболиные, коса в руку толщиной, цвета воронова крыла и губы, как земляники, сочные, алые. Марьей звали, Григорий в ней души не чаял, то платок индийский ей привезет, то зеркало в золоченой оправе. Она взаимностью отвечала. Прожили 5 лет в мире и согласии, а детей не дал им Боженька.
Морьюшка и в церкви поклоны днями и ночами отбивает. Григорий то же задумчивый ходит. Когда батюшки руками разводить стали, поехали они по бабкам да ведуньям. И те помочь не могут. Марья слезами глаза выплакала, потухли, уж 9 лет минуло со дня венчания. Отчаялась, а так хотела она, милому своему, подарить сына богатыря, дочь красавицу.
Дворня смотрит на них, как маются баре то от бездетности. А помочь не чем. Только ласковым словом, да услужливостью. А тут, Григорий в отъезде был. Зима стояла лютая, морозы крепкие, снега навалило - в крестьянских избах, окошек не видать. Вон ребятня с крыши на салазках съезжает. Марья по хозяйству хлопочет, беду свою забыть пытается, затеяла приборы начищать. Девки дворовые во всем потакают, истории курьезные пересказывают. Марюшка улыбается, да не шуткам прибауткам девок то, а разговор у них с Гришей был. Перед отъездом, он предложил ей сиротку взять.
- И нам счастье и дитю жизнь хорошую подарим! – обнимая за тонкий стан шептал муж.
-А что, коль не дал бог нам свое дитятко чужого воспитаем, как родного! – согласилась она. На том и порешили, будут сиротку искать.
- Марья Никитична! – вырвал голос Потапа, сторожа, ее из раздумий. – Там женщина пожаловала, просится, переночевать. – А вечер уже, да мороз все пуще лютовал, вон звезд на небе, как зерна в амбаре, и высоко то, видно точно точки, дым из труб хат, столбом стоит. Окна убрал узорами затейливыми.
- Пусти, Потап! Пусть останется, сколько нужно. Накормите и спать уложите.
Вторая святочная неделя подходила к концу. Девушки на кухне собрались, да и стали дальше друг другу пересказывать истории святочные, кто чего от старшего поколения слыхал и какой сегодня выбрать способ погадать. В печке трещали дрова, за окном мороз, лампа отбрасывала загадочные тени на стены и пол, добавляя рассказам больше загадочности и страху.
- А вы барыню позовите! Я вам всем расскажу, чего ожидать, - вдруг подала голос, до того молчавшая женщина. Девки сразу прекратили разговоры и уставились, на сидящую в углу у печки бабу, не определенного возраста.
- А чего вы нам рассказать можете, если не знаете нас? - спросила Дуняшка, самая бойкая из всех.
- А тут знания другие, деточка нужны. Вот ты замуж выйдешь в этом году за Митьку, сына мельника. Работать тут и останешься, нянюшкой при барских детках. А Фроська, что рядом стоит и дыхнуть боится, кузнецу люба, свадьба по весне будет. Ну, чего столбами застыли? Или ждете, когда сбудется? Зовите Марью Никитичну! – Девки побежали к барыне, а ну как и ей дитятко предскажет, намаялась то горемычная! А тут чудеса, да и только, ведь и в правду, Фрося замуж за кузнеца собиралась, и день назначили, да только не знал никто, в тайне держали. А Дуняшка, на тех повечорках, с Митькой все рядышком были.
Позвали Марьюшку, та отнекивалась, потом, согласилась, когда Дуня сказала, что гостья, указала, де будет она нянюшкой при барчатах. Вошли на кухню, отказалась женщина в барские покои идти. Стояла она вполоборота, когда повернулась, платок пуховый, до того на голову накинутый, так, что лица не разглядеть, сняла. Батюшки! А это же Сулаиха! Живет одна у Зыбина леса. Много про нее бают, и что оборачивается в зверя, и что видит, то что обычным людям не дано. В общем и хорошее, и плохое говорили.
- Так, девки, вы свое грядущее узнали, остальным завтра расскажу, а теперь подите погуляете! Дуняшка только останься помогать будешь, а коли скажешь кому, порчу напущу, вовек тогда Митьки не видать тебе! Все поняла? – сверкнула глазами на них Сулаиха.
- А к-как же, - пролепетала Дуня заикаясь. Бабку то эту все боялись.
- А ты, милая иди поближе, Дуняшка нам воды кадку принесет ключевой, а мы пока погутарим. Девушка ушла по воду, а Марьюшка подсела ближе к ведунье, она ее не боялась вовсе, как-то тепло на душе было, рядом с этой старушкой.
- Ты меня не бойся, деточка. Помочь пришла. Я ведь бабке твоей жизнью обязана. Как прослышала, что беда у тебя и горю помочь не кому, собралась к тебе, в срок обернулась. Еще немного и вижу не успела бы.
Дуня притащила воду из колодца, поставила на лавку, а сама в уголок присела, подальше. Смотрит во все глаза и слушает во все уши.
- Ты мне Марьюшка, поведай, чего с Григорием удумали? Чужого дитя как свого любить будите? – Сулаиха сыпанула в воду из мешочка, который из своей котомки достала, вода в кадке забурлила, пар пошел.
- Матушка, так что нам делать то? – заломила Марья руки. – Своих не дал Бог, так сиротку воспитаем!
- Иди, смотри! Что ждет вас, коли сиротку возьмете! – и поманила барыню к воде. А вода успокоилась, поверхность гладкая стала, точно зеркальная. – Смотри!
Марьюшка наклонилась, и видит в воде, как привезли они домой мальчика, Иваном звать его. Как растет он, вот уж ходит, вот грамоте его обучают. Вот уехали Иван с Григорием до города, в академии, значит, чтоб Ванюшка учился. Вот и друзья там у него появились, да свернул он не на ту тропку, по девкам да кабакам шатается. Отец из того болеть начал, а через небольшое время не стало его. Марья совсем седая, плачет, уговаривает сына образумится, да без толку. А потом и Марьи уже нет и пошло состояние Григория по ветру.
- Хватит, - Сулаиха ударила по воде, - и теперь сиротку хочешь?
- Так предначертанного не исправить, матушка! - Залилась слезами Марья. Тем временем Сулаиха опять в воду из мешочка сыпнула:
- Теперь смотри! Что видишь?
Барыня наклонила голову над водой, там в колыбели лежали мальчик и девочка, но видно было как через туман. В первый раз четко все, а тут еле рассмотрела. Потом, по лугу зеленому, смеясь, бегут парень и девушка, как две капли воды, девушка похожа на Марьюшку, а парень на Григория. Марья отпрянула, зацепив кадку, изображение пошло рябью и пропало.
- Что это? – протянула она дрожащую руку к воде.
- А это дети твои, коли меня слушать станешь, да не убоишься!
- Не боюсь, матушка, делай что хочешь! Раз у меня могут свои быть, так я все сделаю! - упала на колени Марья перед Сулаихой.
И поведала ведунья, как быть следует, что делать. В бане обряд тот следовало провести, с куриным яйцом на Крещение. У Древних праздник этот назывался Водосвет, вода обретала магические свойства, вот той водой из проруби и следовало обливаться Марье в натопленной бане. Силы света и тьмы будут помощниками. Яйцо, как символ жизни. Одно только Сулаиху смутило, почему дети в видении, в одной зыбке лежали. Не ведала она, что в яйце два желтка будет.
Как и задумалось Марья понесла, радости их с Григорием не было предела. Дуняшка от барыни не на шаг, так Сулаиха наказала. На то время, покуда самой не будет. Быстро пролетели семь месяцев, тяжела стала Марьюшка совсем, живот огромен, ходит, тока по стеночке. Послали за Сулаихой.
- Вот что делается! - причитала ведунья над лежащей Марьей, -двойня! Ну ты подумай. Но ты не переживай мы справимся, справимся!
Дети родились крепкими, мальчик и девочка. Мальчик в отца, глазищи зеленые, волосенки курчавые золотистые, а девчонка с черными глазами и волосами, как мать. Только Марью прихватила горячка, две недели она горела и бредила, к концу второй , вроде в себя пришла, детей попросила, и Григория позвать.
- Гришенька, бериги их! - говорила она, державшему ее за руку мужу. Лизой и Алешенькой назови. Только береги! – А к вечеру ее не стало, унесла горячка.
Григорий горевал по любимой жене сильно. Пить стал по-черному, на дворовых мог и руку поднять. Дуняшка, оставшаяся при детях, глядя на это Сулаиху позвала, может та, что присоветует.
Сулуаиха быстро привела в чувство молодого папашу, сказав, что Марья жизнь за детей отдала, а он тот дар поганит.
Взял Григорий себя в руки, воспитал славных детей. Все село в них души не чаяло. Росли они умными и добрыми всем на радость. Красавцы оба. Алешка статью и ростом отца почти догнал, руками подковы гнул. Девки за ним по пятам ходили. Лизонька вылитая мать, тонка, стройна, весела. Сваты приезжали со многих весей, да пока батька отсылал всех, мала еще!
А на шестнадцатую их весну, остались они дома одни, несколько человек челяди только. Отец уехал по делам, а остальные на праздник пристольный ушли. Было то в начале мая. Гроза началась сильная, все село видало от церкви, как у барского дома в сосну молния попала. Раскололась та сосна пополам, и макушка упала на дом. Кинулись люди туда, да пока с другого конца села добежали, а дом горит во всю. А там Лизонька, с Алешенькой! Челядь, остававшаяся дома, на смогли добраться до ребят. Залили тот пожар, комнаты детей не пострадали, вот только нашли их мертвых, угорели.
Похороны были богаты, Лизоньку как невесту обрядили, платье ей бело подвенечное надели, фату, да драгоценностей видимо не видимо наложили, лежит в гробу, как живая. Алешеньку то же во все лучшее одели, цепь с крестом золотые. Дуняшка, заменившая им мать в могилу за ними кидалась, еле удержали. Она, ведь их выкормила, своих трое было, а эти, словно роднее. Григорий почернел от горя, осунулся, широки плечи поникли, стал на старика похож. Сулаихи не было, ушла на дальнюю заимку по травы. Похоронили. Все село в траур оделось. После поминок разошлись по домам.
А на кладбище, ночью воры решили поживится, раскопать барские могилы, да золотишко прибрать к рукам, оно ведь, покойникам ни к чему. Как потухли в селе огни все, они отправились.
- Михалыч, копай шибче! А то так до утра промешкаемся! – подбадривал подельника рыжий бородатый детина. Впятером пришли, чтоб не так жутко было. Погост старый, давно тут местные последний покой находят. Где-то плачет филин, как дитя, ветер поднялся, завывает в деревьях, ночь темна, только факел отбрасывает зловещие тени.
- Погодь, стук слышишь? – показал на наполовину разрытую могилу Михалыч.
- Да причудилось то тебе! - расхохотались подельники.
А как, до гроба докапали, стон услышали все.
- Что за чертовщина? – перекрестился Васька Крест. Самый набожный был.
- То, пить меньше надобно, коль на дело идем, - прогундосил длинноносый худой мужик, Каланчой звали. Достали гроб, крышку сняли. А обивка, шелкова вся клочьями висит, а из гроба девка в белом поднимается, вся в крови. И руки, и лицо, словно кожу с него содрали. Мужики лопаты побросали, и тикать со страшными воплями. А девка, юбки подобрала и побежала до села. Стучится в избы, к погосту что ближе стояли. А туман уже стелиться по лугу. Из изб люди глядят, да только крестятся, в ужасе отскакивая от окон, да ставни крепче закрывая. Девка то вся в белом, туман, платье клоками повисло, пока бежала, через кусты продиралась, изорвала, да все в кровавых разводах. Да лица нет, маска, крови застывшая. Изодрала себя, пытаясь дышать и выбраться из темноты тесного гроба.
Побежала Лизонька дальше, к дому отчему. Стучится в ворота, кричит сорванным, хриплым голосом.
- Поди прочь! Нечистыя! – кричит старый сторож.
- Михеич, да я это, Лиза! – прокаркала девушка.
- Какая ты Лиза! То? Лизу мы схоронили, на погосте она, а ты нечисть, пошла, пока кнута не всыпал, да водой святой не окатил!
- Зови папку, живая я, с погоста пришла, откопали меня воры, да как встала, разбежались кто куда. Помнишь, дед, как мала я была, а ты мне куклу, макошку сделал, да велел не говорить не кому? Храню ту макошку в сундуке, да только ты и я про то знали, - устало прислонилась девушка к воротам.
- Лизонька, - прослезился дед. – Григорий Иванович! Скорее, скорее! - дедок звонил в колокол, привязанный у его сторожки.
- Что ты старый, что еще случилось? - появился отец на крыльце.
- Папка! - кинулась девка к нему.
-Что за?! – поднял руку, крестясь Григорий, - изыди!
- Погодь, барин, кресты не помогут, дочь то твоя Лиза. Отрыли ее разбойники, жива, радуйся! – кинулся к барину старый сторож.
- Срочно, нужно бежать! - шептала Лиза, Лешку спасать, я чувствую он жив… - и провалилась в беспамятство.
Меж тем барин, пришел в себя, Лизу в покои отнесли. Собрали мужиков, с лопатами и вилами, пошли на кладбище. Вдруг разбойники вернуться. А они и вернулись, Алексея наполовину выкопали, да как увидели тот крестный ход мужиков с факелами, топорами, опять пустились на утек. Лешку достали, гроб не успели открыть, крышка отлетела на пол метра, А Алексей поднялся во весь рост.
- Сынок, - кинулся Григорий к сыну. Тот покачнулся и начал падать, отец вовремя успел поддержать.
Алексей быстро оклемался, вроде и не мучило его не чего, весел стал, как был. А вот Лизонька, слегла, кошмары ее терзали, видения. Доктора руками разводили. Дуня денно и нощно, у вновь обретенной девочки своей, не отходит. А через неделю Сулаиха прибежала. Уж сколько ей годов минуло не знал никто, на какую заимку пошла не сказала. Вот и не ведала о случившемся, а как узнала, возникла во дворе с налетевшим ветром.
- Эх и на чуть - чуть оставить нельзя! Чуть внуков не угробили! Да что ваши доктора не знали, что у угоревших дыхание зеркалом проверяють? Оно кажет! Да закапывают в землю, до половины, чтобы угар вышел! – пеняла она Григорию.
- Грешен мать, натворил, да от горя все в разуме помутилось, помоги, спаси дочь! – кинулся барин ведунье в ноги.
- Эт, чего удумал, в ноги мне кланяться, не по чину тебе ! А так как в рождении их я непосредственное участие принимала, да бабушкой они меня величают. Я из без твоих просьб, внучку вытащу! Лихоманку прогоню, то она ею завладела. И не мудрено, живых похоронили, благо что похуже не прицепилось!
Лизоньку вылечили, воспринимала она теперь все, как страшный сон. Замуж через год вышла, детей трое народила. Алешенька женился, когда двадцать ему минуло. Дела отцовские перенял, у него пяток детишек был. Григорий нарадоваться не мог на внуков и детей. Хорошо село при них жило! А Марья, наблюдая за ними с небес, то же радовалась.