По молодости я был одержим океаном. Да и может ли человек сопротивляться такой величественной силе? Столь же неизмеримо чарующей, сколь губительно опасной. Любой, кто выходил на большую воду дольше, чем на пару дней – поймёт меня.
Шум волн ласкает слух нежнее нот самых искусных музыкантов, а палуба становится роднее земной тверди. Время перестаёт иметь какой-либо смысл, и начинаешь чувствовать себя частью чего-то гораздо большего.
Отец впервые взял меня в плавание, когда мне было семь. Шрам от каната на правой ладони до сих пор вызывает тёплые воспоминания о первом пережитом шторме на борту. Вид надвигающейся волны, закрывающей собой небо, бешено разгонял моё сердце. Но не от страха, я никогда не боялся бурь. Всё что я чувствовал – лишь непреодолимое желание столкнуться с ней, побороться за право находиться тут, победить саму природу и доказать что достоин. Даже оглушающий рёв гневающегося Посейдона не смог бы заглушить мой смех.
Однако, океан не прощает ошибок. И в возрасте двадцати четырёх лет, я впервые осознал всю беспомощность и никчёмность человека перед лицом стихии.
Первая мировая ещё не началась, но все понимали, что скоро настанет судный час. В мире наступало время серьёзных перемен. Проворные получали всё, медлительных же ждала лишь смерть под поршнями прогресса. Я, не желая терять свою жизнь в приближающейся бойне, искал любую работу, надеясь успеть сколотить хоть небольшой капитал и осесть подальше от Европы.
Майкл Вернетти был славным парнем, хотя королевский флот считал иначе и вышвырнул его спустя три года службы. Он не шибко отличался умом, но всегда утверждал, что для матроса это и не главное. Зато был надёжен и крепко сложен. Мы познакомились в баре на западном побережье Британии и быстро сладились, благодаря нашей общей страсти к мореплаванию. Сперва я помогал ему доставать товары с чёрного рынка, а он свёл меня с несколькими офицерами, которые охотно платили тому, кто не задаёт вопросы.
Через несколько месяцев этот засранец нашёл одно прибыльное дело и понял, что стоит поманить меня трёхнедельным вояжем до нового света, вдобавок с возможностью заработать, как я соглашусь без малейших раздумий. Выбраться на воду, для моей закостеневшей на суше души, было желанней всех дам Лондона и Парижа вместе взятых. Возможно, я согласился бы на это плаванье и за бесценок, но Майкл недооценил мою одержимость, так что по завершении мне причиталась круглая сумма.
В общем-то, работа была непыльная. Забрать груз, переплыть Атлантику на шхуне с командой таких же авантюристов как мы и забрать свои нечестно заработанные. Уже через неделю, две дюжины бравых контрабандистов и отставных моряков, отплыли из Саутгемптона на стареньком паруснике. Ни кока, ни квартирмейстера, лишь капитан-владелец судна и банда падких на деньги безрассудных приключенцев. О содержимом плотно заколоченных ящиков наниматель решил умолчать, да и никого из нас особо не терзало любопытство. Холодный британский ветер наполнял только что заменённые паруса, унося нас, прочь, от Альбиона.
Первые пару дней я осваивался среди попутчиков. Тут были рыбаки, бывшие заключённые, отребья из трущоб и, даже, один китаец, знавший лишь несколько слов по-английски. Однако, большую часть экипажа составляли уволенные с флота рядовые. Вернетти быстро спелся с ними, проводя немногочисленное свободное время за игрой в карты и травле баек со службы. Я же предпочитал пьяной хохме в трюме, бескрайнее чёрно-синее полотно. В этом мире нет ничего прекрасней шума бьющихся о борт волн и запаха промокшей парусины.
Первая неделя была спокойной. Слишком спокойной. Я уже успел заскучать за корабельной рутиной. Бесконечная чистка картофеля и драинье палубы. Даже вид водного простора постепенно переставал воодушевлять. В спокойном океане нет никакого величества и мощи. Жалкое зрелище, сродни запертому в клетку льву.
Раскаты грома и вспышки молний на горизонте в восьмую ночь подарили мне надежду, что вояж разбавится хотя бы небольшой бурей, но уже к утру небо вновь было кристально голубым, словно дразня моё неусидчивое нутро.
Картофель закончился на одиннадцатый день, и мы перешли на консервы. Один из ящиков в трюме начал подгнивать, немного воды просочилось за ночь сквозь старые доски на правом борту. Провозились полдня, вычерпывая её и заколачивая трещину.
Четырнадцатый день знаменовал две трети пройденного пути. Мы преодолели середину Атлантики и приближались к Новому Свету. Похоже, в тот же вечер Нептун услышал мои молитвы.
Я был глуп и самоуверен, а это – крайне опасное сочетание. С приходом темноты поднялись волны, и капитан созвал всех на палубу, объявив штормовую готовность. Ни луны, ни звёзд на небе, лишь чёрное полотно грозовых туч и ураганный ветер, врезающийся в одинокое судно. Всё спокойствие последних двух недель теперь обернулось безудержной силой, разбиваясь о борт сотнями тонн воды и норовя расколоть старый корабль в щепки. Ливень то и дело заливал глаза, не давая видеть дальше пары метров перед собой. Природа ликовала, наказывая надменных насекомых, посмевших отправиться в столь самоуверенное плавание.
Сперва шхуна справлялась со своей задачей, стойко выдерживая натиск и неся нас прямо сквозь бурю. Но человеческие творения слишком хрупки для этого мира. После одного из ударов, недавно заколоченные трещины дали течь, трюм начал постепенно заполняться водой. Именно в тот момент, впервые за всё плаванье, я ощутил почти забытое чувство. Желание нырнуть прямиком в бездну и доказать свою силу.
Кругом началась паника. Трое рыбаков впали в истерию, безуспешно пытаясь вычерпать воду. Один из моряков, спускающий паруса, свалился с мачты и тут же бесследно растворился среди волн. Капитан что-то кричал, пытаясь вырулить штурвал, но шум воды поглощал все звуки. А я… а я был просто в восторге. У меня не было даже мимолётной мысли о смерти. Наивный глупец возомнил себя достойным. Пока я внутренне ликовал от хаоса вокруг, тело двигалось само, по памяти. Натянуть канат, обрезать тросы, пока ветер, рвущий паруса, не выдрал крепежи. Вернетти и ещё четверо солдат сумели оттащить и моряков и принялись заделывать пробоину. У корабля ещё был шанс остаться на плаву.
К несчастью, не только океан был против нас. Небеса тоже желали судну гибели. Словно врата в преисподнюю они извергали тысячи молний, бьющих в воду вокруг нас, пока одна не попала в основание грот-мачты. Массивная деревянная опора раскололась, словно спичка и рухнула на палубу, сбрасывая ещё четверых матросов в пучину волн. Капитан, как и ещё один несчастный, оказались раздавлены обломками упавшей конструкции. Майкл вынырнул из уже полностью затопленного трюма. Очередная волна без труда разломала доски, расширяя пробоину. Судно начало быстро погружаться под воду. В это мгновение, глядя на растекающуюся из-под мачты по доскам кровь, я, наконец, осознал всю обречённость нашего положения.
Я не был достоин океана. Ноги почувствовали ледяную воду.
Всё тело будто окаменело, вот вода уже достигла колен. Вернетти пытается отвязать крепёж и спустить на воду спасательную шлюпку, но, похоже пальцы не слушаются из-за холода.
Я уже по пояс в могиле. Шрам на руке жжёт, будто калёным железом.
Шея. Не могу вздохнуть.
Вода заливается в горло, уши и глаза.
Следующее, что я помню – лазарет на линкоре королевского флота. Меня совершенно случайно заметили за бортом ранним утром и успели вытащить за несколько минут до полного обморожения. Мы прибыли в порт Бостона через шесть суток.
Я даже не помню их имён. Всех тех, кто был в том плавании. Ни капитана, ни тех идиотов, что запаниковали, как только начались проблемы. Ни вечно храпящего азиата. Только Майкла, да и то, когда пытаюсь представить его лицо – сплошная пустота.
Умерли ли они все из-за меня? Шторм начался из-за моих молитв и желаний или же это обычное проявление стихии? Хотел ли он показать мне всю мою никчёмность?
Я не был достоин океана, но, возможно, он посчитал, что я достоин жить.