Во всем мире Рождество один из самых светлых и семейных праздников. Мы собираемся вместе, поздравляем друг друга, делимся впечатлениями от прожитого года, дарим подарки.
Поскольку это глубоко семейный праздник, я хочу рассказать про свою подругу детства - Юлию фон Хелленс. Она из творческой семьи, папа и мама -архитекторы. Сколько помню себя, мне очень нравилось бывать в ее доме, духом творчества было наполнено всё пространство квартиры.
Много лет назад Юля рассказала мне о традиции в семье прадедушки и показала книжицы с рассказами и иллюстрациями. Небольшого размера, отпечатанные в типографии.
Это был семейный журнал “Винегрет”, где публиковали истории, загадки, ребусы, шутки и даже объявления.
Их приятно было держать в руках, я чувствовала, что они пропитаны теплом семейного очага и сделаны с любовью.
По традиции, которую ввела прабабушка, каждый ребенок и она сама имели псевдоним. Кроме текста каждый мог еще и проиллюстрировать своё сочинение.
Это здорово, что их сохранили и они не канули в пустоту.
Что может лучше развить воображение ребенка и подарить ему любовь к творчеству, как ни само писательство?
Кроме того, это сделано в игровой, азартной и интригующей манере.
Когда ты читаешь книгу, написанную автором, ты погружаешься в созданный им мир, идешь его тропами, анализируешь его ценности.
Более увлекательное занятие писать самому.
Будучи автором,
ты сам создаешь пространство, придумываешь героев.
Ты наделяешь их чертами внешности и характерами.
Ты ведешь их тропою времени.
Ты - творец всего.
Сегодня Рождество…
Рождайте в себе Творца!
Читайте рассказ из семейного журнала "Винегрет" . Подписан под псевдонимом “Сплав” от 15 мая 1909 года. Текст без изменений.
История серебряной ложечки
Нас было 12 сестер. Ах какия мы были хорошенькия, блестящия и изящныя! Как мы сияли на темно зеленом бархате нашего футляра и как гордились, когда приказчик называл цифру нашей стоимости какому- нибудь покупателю.
Недолго нам пришлось побыть в магазине. Однажды нас показали пожилой даме, которая тотчас же нас выбрала, заказала монограмму и велела принести по данному адресу. Очень было больно, когда резец гравировал на моей голове две замысловатыя буквы - но, когда операция выскабливания кончилась я с удовольствием заметила, что стала еще изящнее. Я приняла совершенно законченный вид и с нетерпением ждала знакомства с новыми хозяевами. Тщательно протерев нас замшей и заперев в футляр нас унесли из мастерской. Несли долго.
Наконец нас снова открыли и я увидала ту же почтенную даму, которая с видным удовольствием пересматривала нас каждую в отдельности. «Ну Грета будет довольна»- пробормотала она и опять закрыла и завязала.
Когда я снова увидела свет, то тут же увидала и свою новую хозяйку. Как она была молода и как мила! Розовенькая, с ямочками на щечках, с веселыми карими глазками, всегда смеющаяся и щебечущая-такова была Грета. «Михельхень, Михельхень, смотри какая прелесть! Тётя нам привезла на новоселье. Михель, Михель, да иди же скорее!» И не дожидаясь того, кого звала, она схватила МЕНЯ и помчалась в кабинет. «И вензель такой красивый и ложечки так красиво чеканены»- восторженно выкрикивала она совсем по детски. Она и была почти ребенок. Ей было всего 17 лет и не было еще трех месяцев, что она была замужем. Михель был тоже совсем юный, служил он где-то в банке у дяди и потому часто пользовался родственным правом, чтобы не ходить на службу, а сидеть дома со своей маленькой Гретхен.
И что за славная это была парочка! Вот уж настоящее гнездышко. Все у нас в доме дышало любовью. Гретхен не смотря на молодость была очень аккуратна и сама перетирала нас после кофе, так что мы всегда блестели как новыя.
Год прошел как чудный сон.
Однажды мы услышали детский слабый писк и крик. У моих милых хозяев появилась дочка, маленькая крикунья Майка. С первого крика девочки МЕНЯ прикомандировали к ея постельке и никто другой, как только Я дотрагивалась до ея нежнаго ротика, чтобы напоить ночью сахарной водой или дать микстуру во время болезней. Сколько тут я увидала счастья и радостей!
Михель и Гретхен боялись отойти от ребенка и ничья чужая рука не коснулась бархатного тельца малютки.
И веселенькая же была моя Майка! Чуть подросла, так весь день гуляла на руках Гретхен, или в своей кроватке за решеткой. Кажется из спальни не выходили мои молодые, только и дышали своей Майкой. Уже весна наступила, было девочке около девяти месяцев; стали её вывозить в парк. Раз к вечеру захрипела Майка, уложили в кроватку-не спит. Гореть стала. Михель съездил за доктором, тот приехал часа через два-а девочка мечется в кроватке, плачет и все больше хрипит и задыхается. Взял меня доктор, чтобы открыть ея ротик, еле разжал ея засохшие губки- и только головой покачал.
Боже, что было после... Того не перескажешь. Только увидав меня в чашке, Гретхен схватила меня и жадно прижалась губами... я ведь была последняя, которую Майка трогала.
На другой день унесли нашу девочку. Я так и осталась в спальне на столе. Только к вечеру вернулись мои хозяева домой и Гретхен опять, увидав меня, покрыла судорожными поцелуями. К утру у Гретхен появился жар и заболело горло. Михель встал, чтобы распорядиться и ноги у него подкосились. Приехал доктор, нахмурился освидетельствовав горло больной, ничего не сказал и только немного погодя вернулся опять, чтобы сделать прививку-Гретхен заразилась от Майки...
О как я себя чувствовала несчастной! Ведь она меня целовала, а я была в самом ротике нашей умершей девочки, я еще была влажная от ея слюнок... Конечно это я заразила.
Пришлось нам пережить второе горе. В три дня и Гретхен не стало. Как пережил это Михель я не знаю, так как меня унесли на кухню, облили спиртом, еще прокипятили и положили в футляр, где я не бывала уже целых 10 месяцев.
Нас открыли на другой квартире у матери Михеля, а сам Михель, как я узнала из разговоров, поехал за границу с сестрой-горбуньей. Здесь меня очень редко вынимали, гостей бывало не много и как-то всегда вынимали сестриц и потому я мало что видела.
Да я была этому страшно рада так как могла в тишине переживать свое горе.
Через год Михель с сестрой вернулись, Михель не грустил и мне было больно и обидно, что он так скоро забыл милых Гретхен и Майку.
Дома стало люднее, оживленнее. Только моя старушка-хозяйка стала задумчивее, беспокойнее. Разговоры стали резче у нея с Михелем. Сестра уговаривала его; ему что-то доказывали - но он упрямо стоял на своем, грозил с ними разссориться и даже раз уехал на две недели из дома.
Старушка плакала, вздыхала, горбунья упрекала ея в малодушии, настаивала не соглашаться. Старушка же грустно качала головой и наконец не выдержала-написала сыну письмо.
Тут нас все серебро перемыли, перечистили, натерли замшей (как во времена доброй Гретхен), вынули новую посуду и приготовили парадный обед-только гостей то ждали не много-всего два лишних прибора стояло на столе. Я попала на кофейную чашечку и весь обед не спускала глаз с присутствующих. Гости были-Михель и его невеста Анна...
Да, да. Он изменил памяти скромной, любящей Гретхен и привел новую невесту. Но какая же она была неприятная. Тут я поняла почему все эти месяцы вся семья ссорилась. Разве можно было радоваться выбору Михеля? Высокая, полная- точно гренадер в юбке-хоть и красивая, но такая несимпатичная и надменная-Анна конечно не могла быть принята семьей тепло и радушно.
Свадьба было скоро. Михель опять сиял и по видимому был счастлив, Анна же всегда имела надутый, заносчивый вид.
Нас опять перевезли к Михелю.
Боже,что это был за кавардак у нас в квартире! Ни одного дня без гостей, шум, крикливые разговоры, вечно чай или кофе на столе и потому никогда не прибранная посуда…
Сначала Михель принимал участие в разговорах и в приемах, но скоро стал уходить в спальню и иногда и просто из дома. Детей у них не было и вот года через два такой безалаберной жизни, Анна объявила, что она желает уехать в Париж учиться, что дома это не жизнь, а прозябание и надо заняться делом.
Тут у нас настал ад. Ссоры, споры, слезы, крики-всего я наслушалась. Прекратились они только тогда, когда Анна, собрав свои тряпки, уехала в Париж.
Михель не мог бросить службу и потому остался дома один. Мрачнее тучи видела я его при возвращении домой, а вскоре стал он возвращаться ужасно странный. Тут переехала к нам Горбунья, все привела в порядок и я стала реже появляться на столе. Сперва Михель как бы успокоился, но зато глубокая грусть не сходила с его лица, а потом странное настроение вернулось и я, к своему отчаянию поняла, что он стал пить. Заметила и Горбунья и опять поднялись упреки и уговоры.
Приходила и старушка-мать. Как она постарела! Видно горе сына тяжело на нее налегло. Ничто не подействовало: он пил, пил и пил. Пробовала Горбунья отбирать деньги, тогда он стал пробовать и закладывать вещи и вот однажды, когда Горбуньи не было дома, он взял нас с футляром и унес. - Мы очутились в закладе…
Что-то очень долго пришлось нам пробыть в заперти.
Наконец!..
Открыл наш футляр бедно одетый господин, осмотрел, сосчитал, заплатил деньги и унес нас.
Первыя слова, что мы услышали были Ну, Катря, вот тебе и ложек кофейных я достал, не будешь теперь сердиться?» Я быстро оглянулась: обстановка была из плохеньких, даже бедных и женщина, к которой относились слова, выглядела тоже бедной. «Точно нам одни ложки нужны?- ворчливо отозвалась Катря-и все нужно: и посуда, и мебель, и платья, и обувь»... Господин грустно улыбнулся-«Авось бог даст! И все будет. Вот работу сдам профессору и тогда много чего еще накупим.
В соседней комнате была детская, в ней стоял несмолкаемый писк и визг. Их было пятеро, -мал-мала-меньше. Почему понадобились кофейные ложечки Катре? Я никак не могла понять. Гостей бывало всего раз или два в месяц, да и то не к обеду, а вечером, и я наблюдала моих хозяев только потому, что большею частью мы все валялись в безпорядке, то на столе, то в детской, изображая палочки для прорванного барабана.
Не долго провалялась я в этой семье. Вскоре заболел младший мальчик и что-бы заплатить доктору, пришлось нас снести в заклад.
И жалко мне их было...,но за себя я была безконечно рада, что попала опять в спокойное место.
Еще прошел год. Уже я не была блестяща, потускнела, поцарапана и даже слегка погнута, а главное-нас так мало мыли последние годы, что мы стали пахнуть старым серебром! Ах как это было противно!
Опять нас выкупил какой- то господин и к несчастью дом был опять безалаберный. Все везде валялось, ничто не запиралось, хозяйка (она была необразованная купчиха) вставала днем, пила целый день чай, зевала, ничего не делала, пухла не по дням, а по часам, и оживлялась только когда забегала к ней кумушка посплетничать; или еще, когда обсуждала с кухаркой меню.
Прислуга у них менялась чуть не каждый месяц и обыкновенно тащила себе «на память» что-нибудь из хозяйства. Постепенно исчезли шесть моих сестер и вот настал мой черед. Молодая горничная, уходя из дома моих купцов-хозяев, взяла меня с собой в кармане передника. С нею я пропутешествовала по нескольким кухням: тут мне совсем не весело жилось.
Ни разговоров поумнее, ни интересов у них никаких не было, кроме как послаще поесть, побольше поспать, поменьше-бы поработать или обмануть господ. Раз только моя хозяйка-горничная пустилась в философию: «Ну и на что мне своя ложка? Да еще кофейная? Была бы чайная, по крайности пить с нея ловко. А то такая малюсенькая, того и гляди проглотишь с кофеем. Дрянь-ложка; отдам ее старухе тетке на именины. Она-то корыстная старуха и радехонька будет подарку-ведь все же серебряная-то вещь!»
Я покорно ожидала перемен в моей судьбе и в одно прекрасное утро была перенесена Машей в чистенькую каморку «тетки».
Как я-то обрадовалась, увидев чистоту и порядок! Давно приходилось мне видеть только грязь и безпорядок, случалось даже самой покрываться целым слоем пыли...Брр... Тетка Ненила очень сдержанно приняла подарок и Маша, немного сконфуженная, поспешила уйти.
По ея уходе старуха громко заворчала, вертя меня в руках. «Ишь-ты, что выдумала! Краденое дарить? А ну как хватятся? Ведь ложка-то не простая-меченая. И ложка-то видать дорогая. Ах и вертопрахи-же они-эти молоды девчонки! Ну как тут быть-то? А как увидят, да пойдут разспросы да вопросы? Нет, тут можно и попасться. А красивая ложечка-то. Жаль отдавать...А придется.
И тщательно завернув меня в бумагу, старуха припрятала в коммоде. Должно быть несколько дней прошло с тех пор, но я не жаловалась; пахло хорошо камфорой и лежать на белье было мягко, да и разве я могла предвидеть, что мне предстояло в скором будущем?
Тетка Ненила вспомнила наконец обо мне, или просто нашла подходящее время, только вынула меня из комода, еще раз полюбовалась- хотя вся моя красота и блеск давно уже поблекли и понесла к знакомому золотых дел мастеру.
«Вот Захар Семеныч, принесла я вам ложечку, про которую говорила. Ну куда мне старухе такую вещь? Выдумала же племянница чем дарить тетку?!
Мастер взял меня, разглядел и стал выхваливать-«Уж и хороша же ваша ложечка, Ненила Васильевна. Хорошаго она мастера да и чеканка какая! Эх как бы она не меченая была! Дал бы я вам за нее много, обновил бы её и дорого продал; а вот метка -то все дело испортила;- теперь она только на слом годится.
-Я содрогнулась. Неужели конец моей жизни? -Слом?- значит хлам, значит он хочет меня уничтожить?
И я напряглась вся, чтобы услышать и увидеть, что будет дальше. Мастер свесил меня на весах, дал старухе тетке денег; она с ним поговорила о дороговизне продуктов и попрощавшись ушла. Меня же кинули в корзинку со всякими сломанными серебряными вещами.
С неделю провела я с ними очень весело. Все рассказывали где кто бывал, кто что видал. Были счастливцы, которые видали много счастливого и веселого; были такие, что могли только вызвать слезы своими рассказами. Через неделю, значит, нас всех снесли в плавильню и там-о как нестерпимо горячо было, пока я таяла и обращалась в жидкость.
Теперь я больше не существую. Сперва я обратилась в слиток серебра, а затем мастер выковал из меня... Ну как вы думаете что?
...а затем мастер выковал из меня... Ну как вы думаете, что?
Чарочку, из которой мы выпьем, чтобы чествовать нашего почтеннаго любимаго юбиляра.
Ура!
В этот день был выпущен последний юбилейный 25-й номер журнала.
Так вот об этом юбиляре и идет речь в конце истории о ложечке.