В пятнадцать лет чужая трагедия любви – сплошь тоска и наказание. Несчастного героя звали Рустем, его возлюбленную Альмира. Ему было двадцать с небольшим, ей тоже слегка, но за тридцать. Он был шофером бежевой "Волги", она – любовницей начальника, которому полагалась служебная машина. Середина 90–х, провинциальный городок в Узбекистане – оба, по разным причинам, считали, что им повезло. Роковое знакомство могло раствориться в серых буднях, но Альмире захотелось молодого мяса, а Рустем в ответ – без памяти и категорически решил жениться.
Прилетев за неделю до этого из России на каникулы, я монотонно подливал Рустему пиво, затем остатки вина и каждые полчаса переворачивал кассету "Любе". Магнитофон играл их альбом уже в пятый раз. Ровно столько времени я знал человека, который нещадно ел мой юный мозг. Мне было не понять его страданий – Альмире, как минимум тридцать лет и она представлялась мне старой. Эффектная, привлекательная и безрассудная тетка в годах, подружка моей мамы.
В тот вечер она и мама собирались на свадьбу к друзьям. Рустема, во избежание случайностей и ужасов, необходимо было надежно нейтрализовать. Идея сбагрить на меня "своего пахтокорчика" пришла Альмире накануне. Я тоже был приглашен на мероприятие, но ее очарование было сильнее. К тому же она обещала сводить меня в закрытое ташкентское казино, куда "простым чебурекам вход с рожденья заказан". Легенда с напутствием укладывалась в две минуты и крепкое объятие:
- Когда Рустемчик приедет, скажи, что мы с мамой скоро вернемся. Посиди с ним, расскажи про Россию, послушай про меня. Но сам обо мне ни–ни, не дай Бог чего лишнего сболтнешь. Главное – не пускай его за руль, но если вдруг, особенно, если он станет сильно пьян – ни в коем случае не езди с ним. Он трезвый водит как бешенный, а если выпьет – полный псих.
Рустем появился час спустя - искристый как две бутылки шампанского и блестящий, как зеленый виноград. "Хотел купить цветы, но денег уже не хватило" - он был весь в подробностях, которые интересовали меня меньше всего. "Она же меня и так любит! Я скоро кольца куплю – только долг за аварию отдам...". Следом шла душедробильная история про семейное золото, которое он тайно хотел переплавить, чтобы скорее сделать предложение: "... так и сказал отцу: что тебе дороже — золотые зубы в старости или счастье сына сейчас и навсегда?". В ходе беседы выяснилось, что коронки из драгметалла котируются выше захеров младшего сына.
Он часто выходил на лоджию проверить свою "кизымочку" – "Волгу" с бежевым отливом. Закончилось пиво, затем остатки вина из холодильника, пришла очередь первой бутылки шампанского. Магнитофон голосом Расторгуева вновь провыл "...луна, луна, луна, луна и волк в ночном лесу... возьми к себе меня луна...". Кассета закончилась, после щелчка кнопки "плей" наступила тишина, а через секунду с улицы отчетливо:
- Ну, чо встали? Давай колеса снимать...
Рустем мгновенно подскочил и вылетел из квартиры. Я замешкался, озираясь по кухне – схватил пустую бутылку из–под шампанского и за ним. У машины трое пьяных парней и Рустем. Обнимаются. Город маленький все друг друга знают. Даже меня:
- О! Ты же этот... Ленька из 17–й школы. Ты еще в одном классе с Виталиком Хван учился?
Второй подозрительно смотрит на бутылку:
- А вы чо, шампанское что ли бухаете? Пойдемте с нами – мы тут через двор сидим.
Третий, самый радостный:
- Почему идти?! Рустик, заводи машину, поехали!
Классический восточный дворик. В углу под деревьями вкопан самодельный деревянный стол, лавочка и бесхозные табуретки. Чисто, прибрано, с уютом. Днем бабушки и сплетни; вечерами мужики – карты, пиво, домино; ночью молодежь — тоже выпивает. Компания человек в десять. На столе трехлитровая банка с домашним вином. Разномастная посуда. Рустему наливают в дежурный стакан, мне достается кружка. По край.
- За встречу!
- Э, ты же этот... с того двора... У тебя еще погоняло было – Московский.
(кличка случилась за шапку, на которой было вышито "Олимпиада Москва 1980")
Киваю, делаю глоток в полкружки, слышу удивление: "во Москва дает..." — понимаю, что это не брага, а забористая чача отвратного цвета и вкуса. На выдохе слышу девичье удивление:
- Лёлик, это правда, ты?
Первое слово будто показалось. Поднимаю глаза на звук. Второй раз сбиваюсь с воздуха. Олеся. Моя речь отключается. Пытаюсь не выдать удивления. Повзрослевший взгляд, но прежняя детскость на лице. Леська. Пристальная улыбка с тем же ехидством. В руках пиалушка, мелкими глотками, по–кошачьи. Глоток и снова мурлычит:
- Чего молчишь – неужели не узнал?
Вокруг все переводят взгляды от нее ко мне.
-Узнал, конечно.. Просто... это... Привет, Олеся!
Она протягивает свою пиалку, вытягиваю руку с кружкой. Дзыньк:
- С приездом, Лёлик...
Два года назад мы учились в одной школе. Олеся была на класс младше. Подружились случайно. Мой одноклассник, задиристый узбек Дильшот, однажды спросил, где я живу и, предложил составить компанию после школы. Я поначалу удивился, но разгадка была проста и заключалась в Олесе. Решив проводить ее до дома, он хотел подстраховаться в чужом и незнакомом районе. Так мы стали гулять парами – я провожал ее подружку – хрупкую кореянку Таню. Олеся и Таня ходили на бальные танцы и помимо прогулок до дома, мы отводили их во Дворец пионеров, где пытались подглядывать через окна раздевалки.
Обычным местом сбора была моя квартира. Как–то раз мы решили устроить праздник на 8 марта. Все неделю мы копили деньги и даже сдавали бутылки, чтобы купить две бутылки портвейна. 777. Чем обусловлен выбор алкоголя – фиг знает. Девчонки принесли какие–то салаты и, все было будто по взрослому. Вторую бутылку они от нас спрятали и увели гулять. Прихожу вечером домой, счастливый и влюбленный. Мама зовет ужинать и невзначай интересуется:
- Сына, ты не знаешь, откуда у нас в холодильнике бутылка портвейна?
Отпираться не стал и честно отметив, что девочки портвейн пить отказались, поэтому бутылка и осталась. Но маму интересовал другой вопрос:
- А какая из них "твоя" — Олеся или Таня?
- Таня.
- Она всем хороша и мне нравится - ладненькая, стройненькая, воспитанная. Только есть момент – у кореянок вся красота живет до определенного момента, а потом резко исчезает. Они, в большинстве своем, красивые только в молодости. Оно тебе надо?
Я не нашел, что ответить, ибо так далеко не загадывал.
- Олеська, красавица: и кровь, и порода – все при ней. Растет на зависть многим, но жалко девчонку – не дай Бог никому такую судьбу.
История её семьи была трагичной. Отец – крымский татарин, мать – хохлушка. Смешение кровей в безумной любви – красота дочери была предопределена природой. Через полтора года после ее рождения родители на мотоцикле попали в аварию. Урал с коляской вынесло под грузовик. Отец остался жив, а мать в люльке срезало насмерть. Он остался один с двухлетней дочерью. Держался и жил ради нее. Попытался жениться. Потом еще раз. Дворовая молва гласила, что все женщины, которых он приводит в дом, погибали. Он сломался после тридцати, когда дочь стала взрослеть – начал пить и сходить с ума. Отец выживал в ней все женское, чтобы как можно дольше оставить ее при себе, но это лишь ярче подчеркивало в ней материнское начало.
Дильшот сдался быстро и перекинул внимание на одноклассницу Юлю. У нее было два преимущества – немыслимая для своего возраста грудь и жила она в трех минутах от школы. Плюс полная семья. Наша четверка распалась и я переехал в Пермский край. За месяц до отъезда Леська пришла ко мне и уговаривала пойти погулять, а я тупил и тупил, отнекиваясь важными делами и прочей чушью. Дурак.
И вот Олеся сидит напротив. Далекая и близкая. Мое оцепенение прошло и наша болтовня едва уловима сквозь общий гомон. На столе появляется вторая трехлитровка, а Олеська все цедит из своей пиалы. Рустем, потерявшись из обзора, нависает над ухом и шепчет:
- Ты чо, на самом деле ее знаешь? Бери ее, поехали, я вас покатаю. Такая девка – она же тут пропадет...
Все резко заканчивается бабьим криком из подъезда:
- Леська, иди домой – отец пришел. Тебя нет, пойдет искать пьяным - скандал до утра будет. Опять по мордам получишь...
Она уходит ни с кем не прощаясь и пытаясь задержать на лице улыбку. Без нее столик разбредается по домам, остальные рассасываются в темноте. Из кустов появляется Рустем и заявляет, что мы едем искать его женщину. Начинается двухчасовой экшен. Мотания по городу, с крики под окнами, попыткой вышибить дверь. Везде проклятия и обещания вызвать милицию. К пяти утра он выдыхается. Мы возвращаемся куда–то обратно.
Посередине пути Рустем останавливает "Волгу":
- Сейчас будет фокус.
Рассвет. Линия пустой дороги. Параллельно ей течет арык – бетонная канава в два метра глубиной и шириной почти в три. Где–то вдалеке за километр–полтора через арык перекинута плита с бордюрами по краям – типа мостик для грузовых автомобилей, которые возят продукты в соседние магазины. Он повторят:
- Сейчас будет фокус.
Заводит машину. Давит на газ. Тяжелая "Волга" медленно набирает скорость. Я не понимаю, о каком фокусе речь, а на спидометре почти сотня. Мостик через арык все ближе. Почти поравнявшись с ним, Рустем жмет тормоз, хватается за ручник – вскидывает его и выворачивает руль наизнанку. Это примерная последовательность действий – в точности мне не вспомнить. Я упираюсь руками в бардачок и на всякий случай пытаюсь сгруппироваться. Машину разворачивает почти наискосок плиты, одно колесо выезжает за бордюр, под ногами что–то трещит и еще раз качнувшись вперед автомобиль замирает.
Секунда, две, три. Разжимаю белые ладони. Набираю воздуха, чтобы заорать матом. Поворачиваюсь на Рустема, а он ревет беззвучными крупными слезами. Молча вышел из машины. Курил и ждал пока он придет в себя. Потом снимали машину с выступа. "Волга" больше не завелась. Несколько километров до самого дома мы толкали ее навстречу утреннему солнцу.