До Надиной деревни я добралась без приключений. Из Петербурга автобус довёз меня до райцентра, а там ходили маршрутки. Сама деревня находилась в паре километров от довольно большого посёлка - как раньше говорили,"городского типа". В центре- десятка полтора панельных многоэтажек и двух-трёхэтажных домов из серого силикатного кирпича, по окраинам- частные дома. Сельсовет, школа, клуб, магазины. На холме над посёлком возвышалась церковь, одетая в строительные леса. Как оказалось, она была построена в конце 19 века по проекту известного петербургского архитектора и сейчас в ней шли реставрационные работы.
Улица, на которой жили Валька с Пашкой, вытянулась на косогоре вдоль небольшой речки. Найдя нужный мне дом, я толкнула незапертую калитку и вошла во двор.
Первое ,что я увидела- чьи-то ноги, обутые в резиновые сапоги. Ноги вытарчивали из-под куста смородины и принадлежали неподвижному телу. Затем тело пошевелилось, видимо, услышав скрип калитки.
- Дай сто рублей,- вполне вразумительно обратилось тело ко мне.
- Не дам,- ответила я.
- Ну, и дура,- заявило тело и снова впало в субпассионарное состояние.
Тут откуда-то во дворе появился гусь и загоготал. Следом за ним шла гусыня.
Дверь в дом оказалась заперта. Я постучала, но в доме было тихо.
- Да нет их, ушли в посёлок макароны на винище менять,- услышала я чей-то женский голос.
У забора стояла сухощавая старушка лет семидесяти с гаком и с любопытством меня рассматривала. На обветренном морщинистом лице голубели глаза, прозрачные, как льдинки.
- Я от Нади, из Петербурга, - сообщила я,- За грибами приехала.
- А...Ну, коли так, пойдём ко мне, хоть чаю с дороги попьёшь, а то эти оглоеды ещё не скоро явятся.
Старушку звали баба Аня. В её доме было чисто и пахло старым деревом и какими-то травами. Баба Аня включила электрочайник, а я стала разглядывать красивый самовар, стоявший там же на кухне. Самовар был украшен множеством медалей и, как оказалось, был изготовлен тульской фабрикой Капырзина сто с лишним лет назад.
- Я им не пользуюсь, возиться долго, - сказала баба Аня,- Живу одна, много ли мне кипятка надо. А купили его ещё мои дед с бабкой, вот, память осталась.
- А что за тип там во дворе валяется?- не удержалась я.
- А, так это Лёха. У него дед тут жил, помер недавно и Лёхе дом оставил. Так Лёха по пьяне этот дом спалил, только баня и уцелела. Теперь он в этой бане живёт да по деревне таскается, ищет, где нальют. Да ну его, полицайское отродье.
- Почему полицайское?- удивилась я.
- Да как почему. Папаша-то Лёхиного деда в войну тут у нас полицаем был. Потом его посадили как предателя по 58-й, но он недолго сидел, лет десять всего. Вернулся, голубчик, семья-то здесь осталась, куда ему было идти? Ещё пожил, сволочуга. А вот дед Лёхин ...
Тут я поняла, что известный советский лозунг "Никто не забыт и ничто не забыто"- вовсе не пустой звук.
- А Лёха этот весь в их породу. Раньше в городе жил , явился только, когда дед помер. А у деда в доме целый иконостас был. Прикопали они когда-то иконы в сундуке, подвал сухой, так всё и сохранилось. Ну, Лёха обрадовался. Одну икону продал, ему много денег за неё дали, Лёха и загулял. Гоголем ходил, миллионером себя чувствовал. А потом и полыхнуло. Ни дома, ни иконостаса. А мы ведь говорили его деду- отдай иконы в нашу церковь, она теперь снова действует. Не захотел, жадюга. Ну, и вот...
Чай был вкусный. Ещё бы- на колодезной воде.
- А теперь этот Лёха что удумал? - продолжала баба Аня,- На бобров капканы ставит и потом их мясо жрёт. А бобры мучаются в этих капканах. Ну, ничего, накажет его ещё Бог. Если не наш, то бобриный.
- А у бобров есть Бог?- удивилась я.
- Конечно. Бобры же как люди, только лесные. И Бог у них есть, а он всё видит.
Тут в окно я увидела Вальку и Пашку, которые возвращались домой, и , поблагодарив бабу Аню за чай, пошла к ним.
- О, Марина, привет,- обрадовалась Валька,- А мы ходили тебя встречать, но ты как-то мимо нас проскочила. Слушай, у тебя есть сто рублей?
Я подумала, что отказывать в такой мелочи людям, в доме которых я собираюсь жить несколько дней, как-то неудобно, и дала Вальке стольник. Валька тут же куда-то резво умчалась, а мы с Пашкой пошли к ним в дом.
Лёха всё так же лежал под смородиной. Сентябрьская земля была не очень тёплой.
- Он не простудится?- спросила я Пашку.
- Это его дело,- заявил Пашка,- Я ему в няньки не нанимался.
И то верно.
Потом я узнала, почему именно сто рублей у меня просили и Лёха,и Валька.
( Продолжение следует).