Полицейская машина встала у ворот со шлагбаумом в садовое товарищество. Залаяли собаки, прыгнули на сетчатый забор.
― Назад, Азорка, назад, Чёрный! ― из каменного дома с плоской крышей вышел сторож, дед Степан. Почти облысевший – только два завитка и осталось, в толстых очках, но для своего почтенного возраста – восемьдесят шесть – очень крепкий и здоровый старик.
― Шлагбаум не работает. Михалыч поехал автобусом в город. Так что извиняйте, дамы и господа.
Майор Николаев Павел Антонович и стажёр Василенова выбрались из машины.
―Ну, и где? ― мотнула головой стажёр.
Николаев подавил тяжёлый вздох. Прошлогодняя напарница, Анна Безликова, нравилось ему куда больше: тихая, едва заметная и, главное, смышленая. Правда, смышлёность её и сгубила. Было у них в конце августа дело о пропавших на болоте любителях шашлыков. Безликова помогла арестовать убийцу, вернее, не убийцу, а того, у кого нашли вещи пропавших, а заодно и вещи всех, кто исчез за последние пятнадцать лет. А в ноябре, когда все нормальные люди по домам сидят, Безликова и говорит майору: «Павел Антонович, вы как хотите, но что-то нечисто с этими болотами». ― «Да что нечисто? Ну, плутают люди в лесу, тонут». ― «Всё равно… И тот домик пустой, где собака лаяла, и этот странный Грибник – всё это мне покоя не даёт. Разрешите ещё раз съездить, к месту приглядеться». Отпустил её, дурак, отпустил. И больше Анну Безликову никто никогда не видел. Майор, конечно, искал, в участке всех на уши поднял, заставил лес прочёсывать, но - ничего. Да и в деревне Безликову никто не видел. Николаев хотел было с Грибником местным, то есть с Афанасием Петровичем, побеседовать, очную ставку провести, но оказалось, что тот ещё в начале октября уехал в город: внук серьёзно заболел.
В общем, в мае к майору приставили Василенову Анфису Георгиевну, девицу, не только глуповатую и лишенную даже намёка на сообразительность, но и в целом странную. Обматывалась вязаным шарфом, вязаным, не шёлковым! Да и шарф был чудной, зверьём вонял и травами, немного лекарствами для стариков, а рисунок на шарфе вычурно пестрил множеством завитков и закорючек, в которых с трудом угадывались ёжик и медвежонок. И при ветре Василенова сразу же натягивала его на голову как капюшон. Начальство ругалось, несколько раз делало выговор за такую форму, но Василенова упорно продолжала носить шарф. В конце концов, в участке все смирились. А вот потерпевшие и свидетели, впервые встретившись со стажёркой, недоумевали.
Вот и сейчас будет так же.
Словом, майор ненавидел этот шарф.
― Пойдём, ― сказал Николаев, ― нам ещё полчаса пилить. Тут ближе не подъехать никак.
Они побрели по лугу, огибая дачные участки и огороды, по густой до колен траве, усиками, листиками, цветочками цепляющейся за форму. Солнце уже припекало. Василенова пыхтела позади, и майор невольно представлял, как она обливается потом и каким взмокшим вязаным комком доберётся до места.
«Да и сам я буду не лучше».
Наконец, миновали и луг, и особняки за высокими заборами, дерзко напиравшие на поле и огороды, и добрались до железной дороги. Засеменили по разбитым трухлявым шпалам в сторону станции.
Наконец, у поворота, почти у самого семафора показалась чёрная точка. Приблизились. Это курил председатель садового товарищества, у ворот которого пришлось бросить машину. Он выглядел недовольным, потому что звонок из управы поднял его ни свет, ни заря, и пришлось тащиться к путям и искать, куда машинист оттащил тело. А это оказалось не так уж и просто! Диспетчер сообщила только то, что электричка остановилась между поворотом и станцией. Машинист, разумеется, не стал дожидаться председателя, отодвинул труп, доложил диспетчеру и покатил дальше.
Труповозка с санитарами ещё не приехала. Звонили, сказали: шину пробили, заменят и через полчаса будут. Как раз солнце ещё напечёт, и труп совсем вздуется. И так уже смердит хуже некуда.
Поздоровались.
― Машинист оттащил его с рельс вон туда, ― Григорий Константинович махнул в сторону двух невысоких ёлочек, непонятно как оказавшихся у железной дороги, вдоль которой если и росли деревья, то осины и берёзы, реже – тополя.
― Понятно. А разве этот участок путей к вам относится?
Майор прекрасно помнил, как в прошлом году, когда из Зелёномховска пришло распоряжение провести субботники и навести порядок вдоль железной дороги, Григорий Константинович и председатель соседнего зверосовхоза взвились петухами и чуть не заклевали друг друга до смерти в попытках решить, кто какую часть дороги убирает. Часть у станции была более загаженной, и никто её не хотел. В конце концов, кто-то добропорядочный и сердобольный вызвал полицию. Николаев принял от председателя садового товарищества взятку козьим молоком, картошкой и самогоном, и присудил ему более чистый и дальний участок.
― Да, вот, видимо, всё это моё богатство, ― усмехнулся Григорий Константинович.
― Вы знали погибшего? Из местных?
― Да как сказать, ― пожал плечами председатель. ― Вроде не узнаю. Хотя, может, из зверосовхоза, или из Кашинки, или из Любавинки, они же тоже на нашу станцию ходят. Так что надо искать, опрашивать. Хотя, может, и видел его где-то, но не помню.
Тело лежало под елями, накрытое старой простынёй, чуть пропитавшейся едкими пятнами. Николаев сдёрнул ткань и услышал, как позади едва слышно взвизгнула стажёр. «Пожалуйста, пусть её не стошнит, пусть её не стошнит. Я не заслужил такого позора!»
Глаза стеклянные с лопнувшими красным сосудами. Лицо восковое, перекошенное. Рубашка у горла была разодрана в клочья и окровавлена.
Майор надел перчатки и отодвинул край рубашки: на коже почти нет повреждений, только на пядь ниже ключиц – две кровавых отметины, точно от рогов. Крови мало. Посмертно.
«Вот Варечке работёнка».
На шее покойника висел серый мешочек. Николаев аккуратно его срезал и открыл. Вдохнул душистый аромат знакомых трав, чуть закружилась голова, закашлялся и завязал мешочек.
«Аир и барвинок. Это аир и барвинок так пахнут», ― в мыслях всплыл голос бабушки.
― А вы уже здесь! Здорово, Павел Антонович!
От садового товарищества через луг два санитара в синей форме несли носилки и покрывало.
― Как нам сегодня-то подфартило-то, да? Уже воняет?
― По такой жаре!
― Будешь осматривать или можно забирать?
Майор и Василенова сделали несколько фото погибшего, и Николаев кивнул санитарам:
― Берите, я уже достаточно видел. И скажите, что подробный отчёт нужен к вечеру.
Когда санитары ушли, майор спросил у председателя:
― Где труп изначально лежал?
«Ну и жарища!»
Григорий Константинович пожал печами. Он тоже запарился. Для встречи с майором он надел накрахмаленную рубашку, но теперь узкий ворот врезался в мясистую шею и поддушивал. Сам председатель был немолод: из тех, которые сначала молодец молодцом, а с возрастом становятся грузными, заплывают, превращаются в шар.
― Да где-то вон там. Диспетчер сказал, что машинист сфотографировал на телефон, вечером пришлют.
Григорий Константинович пожал плечами.
― Может, чаю? Если вы тут всё осмотрели? Вам тут теперь до вечера куковать, если, конечно, хотите опознать тело. Это же сколько народу опрашивать! Да не переживайте. Сейчас слухи сами расползутся. И кто-нибудь заявит о пропаже соседа. Хотя мне этот мужчина не знаком. Может, не местный. Чаю?
Прочесть историю до конца можно по ссылке.
