Роман. Продолжение
* * *
Влад позвонил через две недели. Голос грустный, будто все-все в жизни плохо.
- Лада, я завтра улетаю.
- Завтра уже?...
- Я же говорил тебе…
- Говорил, да… А рейс в котором часу?
- Рейс? В 17-30. В Москву, а оттуда в час ночи – в Крайстчерч…
- Крайстчерч – как край земли… Можно, я приеду тебя проводить?
- Приезжай, конечно, я буду очень рад.
В аэропорту было людно и гулко. Лада и Влад стояли у стеклянной стены, смотрели, как садятся и взлетают самолеты. Влад снова был такой, каким был всегда до их последней встречи. Он прикасался губами к ее холодным, как сосульки, пальцам, и смотрел ей в глаза.
- Я – дурак, Ладусь, я – дурак! Ну, как я мог так глупо тогда все преподнести?! Ну, ты должна меня понять, слишком все неожиданно было. Но мы можем все исправить, Лад! Я позвоню тебе, оттуда, сделаешь визу и прилетишь. Прилетишь ведь, правда?!
Лада не ответила.
А он все говорил и говорил о том, что они все равно будут вместе, потому что это судьба. Ну, а Димка…а что, Димка? Димка взрослый мужик. Такой взрослый, что Лада уже вполне бы могла быть бабушкой. Это у него сын маленький! А у нее – большой! Да?
- Да! Влад, твой рейс, слышишь?
- Да, слышу!
И он снова, слово в слово повторил трижды то, что только что было сказано. И про то, что они будут вместе, и про то, что у него маленький сын, и… И только ни слова о том, что любит ее. Что не сможет там без нее – сказал, а что любит – нет! Как же так? А как же тогда замуж выходить, если главные слова не сказаны???
Ладу оттеснили от входа, и она из-за спин не видела, как Влад снимает свои туфли из мягкой кожи – такой порядок теперь в аэропорту. Никто не возмущается – мера безопасности.
Она отошла к стеклянной стене, за которой стояли в полной готовности к полету сразу три самолета. В каком-то из них полетит Влад. Наверное, навсегда. Страшное слово – «навсегда», от которого тянет холодом. Разве можно вот так вот: взять и навсегда улететь, оставив ее, привыкшую к его запаху, к его шраму над верхней губой, прирученную к его рукам?
Лада скользнула пальцами по тому месту, где в последние две недели у нее красовалось колечко, подаренное Владом. Безымянный на правой руке так и не успел привыкнуть к такой непосильной ноше…
- Уважаемые пассажиры, пристегните ремни! Экипаж самолета Ту-154 Пулковских авиалиний, совершающий рейс по маршруту Санкт-Петербург – Москва, приветствует вас на борту нашего авиалайнера. Время вылета из Санкт-Петербурга – семнадцать часов тридцать минут. Время прибытия в Москву…
Влад устало прикрыл глаза. В груди противно давило. Он опустил руку в карман пиджака, нашарил там крошечный стеклянный пузырек с белой пластмассовой пробочкой, вытряхнул на ладонь крошечную таблетку. Пузырек упал в карман, звякнул, стукнувшись с чем-то.
Влад выгреб из кармана все. Раскрыл ладонь.
Пузырек с таблетками «от сердца», булавка для галстука, кольцо с камнем. То самое, которое не успело прижиться на безымянном пальце правой руки Лады Стрелецкой, не улетевшей с ним навсегда на край света.
* * *
- Димка, мы с тобой – брошенки, - задумчиво сказала за ужином Лада.
Димка не понял.
- Ну, Белка бросила тебя, а меня оставил Влад, и улетел сегодня в свою Новую Зеландию.
- Да, мам, все еще устроится! Ну, позвонит он тебе, и ты полетишь следом. А, кстати, почему ты не улетела? Из-за меня?
- Из-за тебя, да. И еще… Знаешь, нам женщинам хочется от мужчин дел, а не слов. Но вот и дела есть, а слов нет, и нам от этого плохо!
- Мам, наладится все! Вот увидишь!
- Нет, Дим, уже не наладится, - Лада вспомнила, как аккуратно опустила в карман Владу кольцо. – Не простит…
- Ма, ну, хочешь, съезди куда-нибудь?
* * *
Внизу, словно собранный из игрушечных кубиков ослепительно-белого цвета, раскинулся на холмах вечный город. Экскурсовод обещал, что с этой точки он будет виден особенно хорошо. Не обманул. Красиво.
Город переползал с горки на горку, меняя цвет, теряя постепенно зеленые островки – еврейская и арабская части Иерусалима отличаются друг от друга. Как сказал экскурсовод, арабы наплевательски относятся к ботаническим изыскам, посему арабская часть города – каменные джунгли.
Слева – зеленое, справа – белое, и посредине - золотой купол Скалы на Храмовой горе.
Картинка, которая давным-давно будоражила воображение Лады Стрелецкой, вдруг «ожила»: вдали по серым ленточкам дорог катили автомобили, небо над городом прочертил белым легкий спортивный самолет, внизу под горой носились и орали черномазые детишки, аплодировали серыми от пыли листьями-ладошками придорожные кусты, и зудел в траве невидимый израильский шмель.
Это было особенное путешествие, в котором время сжалось в пружину. Неделя на знакомство со святыми местами Израиля – это капля в море. В Мертвом море… А если еще учесть, что по стране туристы передвигались исключительно на автобусе, то можно представить, сколько времени ушло только на дороги.
Но любая дорога рано или поздно заканчивается, и та, самая длинная, что вела ее так долго в вечный город, тоже закончилась. И ранним утром пятого февраля она стояла на вершине холма, с которого хорошо был виден Иерусалим. Он лежал перед ней, как на ладони. И был впереди целый день в этом городе, по улицам которого ходил Богочеловек, в реальное существование которого она очень верила. Она не сказала Веронике, что рванула в этот тур не только из-за заевшей ее текучки, дикой усталости и промозглой зимы. Просто пришло время отправиться за чудом в этот город, посещение которого – уже волшебство. Порой ей казалось, что она и жива-то еще только потому, что верила в чудеса.
И стоя на пороге этого дня, она мысленно просила Его о помощи, и ждала той минуты, когда ступит на плиты улиц старого города, и пройдет неспешно армянским, а потом арабским кварталом к Храму. Ей хотелось проверить себя: зная этот маршрут по описаниям путеводителей, узнает ли она его в реальности? Таков ли он, этот путь, каким она себе его представляет?
- Вы не могли бы меня сфотографировать? – услышала Лада прямо под ухом.
- Могу, - Лада повернулась к просителю.
Он не был знаком ей. Хотя на свитере у него был опознавательный знак их группы – бейджик с названием турфирмы «КэтринТур». Среднего роста, неприметный, сероглазый, не худой и не толстый, в стильных очках, которые он поминутно поправлял. «Дужки надо поджать», - моментально подумала Лада.
Впрочем, это вряд ли избавило бы хозяина стильных очков от привычки. Это было такое движение, как черта характера, как родинка на правой щеке, как застенчивая улыбка, с которой он попросил Ладу сфотографировать его на фоне вечного города.
В нем было все, и не было ничего. Ничего особенного на первый взгляд. Незаметный герой оркестра, какая-нибудь крошечная дудочка, флейта-пикколо или скрипочка-альт. Скромная. Незаметная. Но убери ее, и расстроится ансамбль, и пропадет изюминка.
Сама она была совсем другой. Ее замечали всегда. Длинноногая, пепельноволосая, с правильными красивыми чертами лица и красивой, совсем не оплывшей с возрастом, фигурой, которой годы добавили только изумительной женственности, она одинаково привлекала оценивающие ее взгляды женщин и прикидывающе-озабоченные – мужчин.
А еще у нее были удивительные глаза, светлые-пресветлые, серые, чуть-чуть не дотянувшие до определения «стальные», но близко к этому. И взгляд соответствующий. «Насквозь вижу» - это как раз про такие глаза, обладательница которых была женщиной проницательной. Вероника ей даже советовала носить ложные очки, те, что с простыми стеклами, без диоптрий.
- Лад, ты как посмотришь, так знакомиться с тобой отпадает всякое желание! Ты извини,- говорила подруга,- но всякий человек, глядя в глаза другому человеку, желает видеть в нем расположенность к общению, как минимум. А у тебя тут вывеска – «Все ушли на фронт!». Или еще хуже – «Пива нет, и сегодня не будет!»
Выслушав в сотый раз замечания подруги по этому поводу, Лада, в правила которой входило помимо всего прочего и такое – «Не посылать никого в задницу, чтобы туда не послали тебя!», - с нежной улыбкой сказала:
- Верусик! Знаешь что?...
- Что? – с готовностью выслушать откликнулась Вероника.
- А не пойти ли тебе в … далеко, с очками и замечаниями?!...
И так, в противовес заметной Ладе, он был незаметным героем оркестра. Он протянул ей сверхтоненький цифровой фотоаппарат и сказал:
- Паша.
- Что? – переспросила Лада.
- Меня зовут Паша. Фамилия – Гронский. Адвокат Гронский. Может быть слышали…
- Не слышала. Вы хотите, чтобы я вас сфотографировала?
- Совершенно верно! Тут все просто, – адвокат Гронский потыкал кнопки своего фотоаппарата, отчего объектив выехал с характерным звуком «пи-и-и-и-у-у-у!» - Вид красивый, очень хочется на память, на фоне города…
Лада взяла протянутый «цифровичок», Паша Гронский красиво привалился к балюстраде, Лада установила картинку на экране и мягко надавила на кнопочку.
Он улыбнулся в последний момент, и она увидела, что у него очень симпатичное лицо. «Добродушное и порядочное», - подумала Лада. – Хотя… лицо не может быть «порядочным». Это человек бывает порядочным, а бывает – не очень. А лицо бывает симпатичным или нет, и еще бывает «кавказской национальности». Смешно! Лицо определенной национальности!»
- Спасибо! – Гронский забрал у Лады фотоаппарат, посмотрел снимок. - А вас?
- Что «а вас»? – переспросила Лада.
- «А вас» как зовут, и «а вас» не надо ли сфотографировать?
Лада внимательно посмотрела на Гронского:
- Зовут меня именем отечественного автомобиля, а фотографировать меня не надо – меня уже сфотографировали.
- Простите, «отечественный автомобиль» - это «Жигули»?
- Да, не КамАЗ.
- Ну, тогда вы – Лада. Красивое имя! Редкое.
Такой непосредственности, какой-то детской коммуникабельности Ладе давно не приходилось видеть. Она всегда завидовала тем, кто вот так легко способен завязывать разговор. Лично для нее это всегда было большой проблемой. Почему-то думалось, что таким образом она собеседнику навязывает свое общение, пристает, отвлекает. Это был ее маленький «пунктик», доставлявший ей порой немало неудобств, с которым она безуспешно боролась. Правда, ей не скучно было в компании себя любимой, поэтому она не очень страдала от «пунктика».
Наверное, из-за этого она и не замечала в течение трех дней Пашу Гронского, как впрочем, и остальных путешественников. Она слишком погружена была в свои собственные мысли, и совсем не присматривалась к соседям по автобусу и общему столу за завтраками и ужинами. Да и завтраки с ужинами были, как говаривала бабушка, «без церемониев». Скорое поедание пищи со «шведского стола», когда завтракало и ужинало одновременно сразу несколько туристических групп, не способствовало обстоятельным знакомствам.
Ее новый знакомый не был сильно разговорчивым. Когда после завтрака в ресторане на горе их группа загрузилась в автобус, он просто сел рядом с ней. Нельзя сказать, что это было очень удобно. До этого Лада сидела одна на двух местах сразу, как это бывает, если путешествуешь в одиночестве. Но возражать против соседства она не стала. Гронский был ей интересен. И внешне совсем не противный, что было очень важно для нее. Как раз наоборот. Ей даже хотелось сказать ему, чтобы он чаще улыбался. И будь они знакомы подольше, она бы непременно сказала ему: «Паша, улыбайся на ширину приклада!» У него от улыбки, при которой он забавно не разжимал губы, появлялись симпатичные ямочки на щеках. Ладе это очень нравилось. У нее самой, по словам Веронички, улыбка была холодной, как у Снежной королевы, за что подруга критиковала ее:
- Тебя же все боятся! – говорила Вероника по этому поводу.- Ты бы хоть перед зеркалом, что ли, потренировалась!
Гронский Ладу не боялся. Он вообще относился к ней так, как будто они были знакомы всю жизнь. Скоро она поняла, почему он, пересев к ней в автобусе, не нарушил ее личное пространство. Они оба умели молчать, когда это было нужно.
Лада очень боялась, что он станет ей помехой. Предстоял день, который ей хотелось пережить по-особому, прочувствовать его. И меньше всего хотелось, чтобы к ней приставали с расспросами, мешали слушать экскурсовода и донимали ерундой, которая будет отрывать от главного. Но у него был талант: он умел молчать. Лада сразу оценила это уникальное качество. Когда ее Димка был маленьким, Лада так уставала от его болтовни, что даже придумала игру.
- Давай немножко послушаем тишину, а потом расскажем друг другу, что слышали. Годится?
- Годится,- радостно соглашался сын, и они ударяли по рукам. Игру придумала Лада. Где-то слышала, что в море устраивают такие минуты тишины, чтобы услышать чьи-то сигналы SOS. И песня ей такая нравилась, про то, как на судне «Кострома» должны «услышать три минуты тишины».
Так что тишину Лада очень ценила. К счастью, даже в большом городе ей с этим повезло, потому что ее дом на окраине находился вдалеке от дорог, окна выходили в парк, под окнами – никаких футбольных полей и стихийных автостоянок. И, самое главное – сверху над квартирой был только чердак, который запирался на большой навесной замок, и если нога человека когда-то и ступала по чердаку, то это была нога сантехника или электрика из их жилконторы, а не пьяного соседа.
Именно умение красноречиво молчать она и оценила в своем новом знакомом.
Вот так утром пятого февраля у Лады образовался спутник, сосед, собеседник, он же – сомолчальник, Павел Андреевич Гронский – питерский адвокат. Наверное, известный, раз он при встрече сказал, представляясь: «Может, слышали?!»
Нет, она не слышала. Лада далека была от его мира. Но, наверное, даже очень известный, если он так сказал – «может, слышали?!»
- … мы будем сегодня много ходить, поэтому советую тем, кто еще не переобулся, сделать это, – услышала Лада обрывок фразы – экскурсовод давал туристам рекомендации по экипировке.
Экскурсовод им попался отличный. Бывший соотечественник, естественно, еврей, Леонид Нельман из Ленинграда. Поговорив немного с туристами о родном городе, он аккуратно перевел разговор на Иерусалим, и более к воспоминаниям о родине не возвращался. Только грустно заметил:
- Я очень скучаю по Ленинграду. Когда я уезжал из СССР, мой город назывался так, и к другому имени я так и не привык. Но сегодня вы в гостях у меня, и я покажу вам другой город. Он удивительный. Он не похож на Ленинград, но, надеюсь, он вам тоже понравится.
Потом они ехали совсем недолго, вертели головами по командам – «Посмотрите налево! Посмотрите направо!». Город этот, который до сего дня казался Ладе игрушечным, волшебным, большой декорацией к театральному спектаклю, оказывается, жил современной жизнью. Стояли на перекрестках, пережидая красный свет, автобусы и частные авто, спешили по своим делам горожане, неспешно прогуливались в сквериках мамаши с колясками, и пожилые люди – смешными и трогательными парочками.
Раньше Ладе представлялось, что в Израиле живут сплошные выходцы из республик бывшего Союза, из больших городов и крошечных местечек огромной некогда страны, которая поперла граждан с насиженных мест, заставила вспомнить их про «историческую родину» только за то, что по паспорту они были не Ивановы и Петровы, и выговор имели с упором на «таки да». Да мало ли кого за что поперли! В СССР, а потом и в России они были евреями, иль того хуже – жидами, а тут по иронии судьбы стали русскими!
За завтраком Лада познакомилась в ресторане с охранником. Словоохотливый Семен Моисеевич за пять минут рассказал ей, что живет в Иерусалиме уже почти три десятка лет.
- Я люблю Израиль. Это моя родина, хоть и родился я в Москве. Но я не скучаю. Москва мне жизнь сломала. Я учиться хотел! Я, если хотите, с отличием супер-пупер физико-математическую школу окончил. А в Университете меня завернули. Не поверите! Даже взятку не взяли! Просто завернули, и все. Так что я не скучаю, нет! Я не стал физиком, хотя мог бы. Но я счастлив тем, что внуки мои будут учиться в тех университетах, в которых захотят. И работать будут там, где им захочется.
Лада слушала этого не молодого уже человека, и ей было страшно. Она скучала по своему городу, скучала по Димке, даже по работе своей скучала. И хоть все это осточертело ей до зубовного скрежета, и в отпуск она убежала и от хмурого города, и от Димки с его проблемами, и от работы, но она знала, что подойдет к концу эта туристическая неделя и самолет доставит ее в родной город. А там вместо солнца – до самого июня дожди со снегом, Димка, с которым она устала нянькаться, работа с сумасшедшей и не адекватной директрисой Светланой Генриховной, но там ей хорошо и спокойно, даже если день начинается с тревожного звонка или пониженного давления. Просто, там, в этом городе, - ее дом, и, уж простите за патетику – родина! Или, если проще, то место, где родился и вырос.
А у представителей этого народа есть место, где появился на свет, а есть – историческая родина. И первое – это весь мир, по которому раскидало сынов Израиля, и откуда они стремятся на землю предков, а второе – крошечная полоска суши, где с одной стороны море, с остальных – враждебно настроенные соседи. И ехать некуда…
Лада смотрела в окно и не верила, что все это сейчас происходит с ней, что проносящиеся за автобусным окном пейзажи – это не сон и не кино, и не телевизионный «Клуб кинопутешествий», а реальная жизнь вечного города. И он не снится Ладе Стрелецкой, детскому психологу из Санкт-Петербурга. Она просто взяла и прикатила сюда на современном комфортабельном автобусе, похожем на муравья из-за зеркал заднего вида, забавно торчащих, будто усики рыжего трудяги. В салоне автобуса кондиционер, телевизор и кофеварка, как в номере отеля. Все земное, и пейзаж за окном, хоть и не похож на слякотный петербургский, но все же реальный.
И все же было в этом что-то ненастоящее, потому что ей всегда казалось, что Иерусалим – это чудо-город из детской библии с картинками. И совершенно фантастическим, невероятным оказалось то, что они перешли неширокую улочку и попали в Гефсиманский сад, где росли оливковые деревья, с толстенными стволами, словно страшной ревматической болезнью искореженными, с небольшими кронами из серо-зеленых листьев.
- Они не помнят Иисуса Христа, - как о чем-то совершенно обыкновенном самозабвенно вещал Леонид Нельман. - Им всего тысяча лет…
Странно было Ладе слышать это «всего» по отношению к деревьям Гефсиманского сада. Еще совсем недавно ей казалось, что и сад этот – некое придуманное сказочником место, наподобие гриновского Зурбагана. Может ли такое быть, чтобы две тысячи лет тому назад по ступенькам сада поднимался необычный человек, чтобы на белом камне вблизи сада обратиться с молитвой к Всевышнему – «…да минует меня чаша сия», а потом покорно закончить – «…а впрочем – на все Твоя воля…»
Отсюда им открылся красивый вид на стену Старого города: белая широкая каменная лента ползла по холму в обе стороны, отделяя современность от библейской истории.
Продолжение следует