У этого рассказа есть небольшая предыстория. Однажды решилась из любопытства пойти накануне Пасхи в церковь вместе с группой знакомых. Не знали, что двери вечером закрывают до самого утра. Так и вышло, что осталась на всю ночь внутри церкви. Много людей, благовония, служба... Все это было под утро уже как в тумане. А утром мы высыпали все на улицу и вдруг ударили колокола. Не запись. Настоящие. Старинные. И тут со мной что-то произошло. Думала - умру прямо там. Внутри что-то билось и рвалось наружу, перед глазами - стена огня и ужас, и гнев, и ярость... все вместе. Растерялась тогда. Чего угодно ожидала, но не этого. Шла-то просто посмотреть на службу, а...
Уже после, спустя какое-то время, стали в полуснах/полуявях проявляться кусочки этого рассказа. Как слайды, но не по порядку, а то один, то другой... Не могла понять - что это. Потихонечку выставляла их в одну историю. А потом просто записала. Как умела, так и записала. Вот так и появился на свет этот рассказ.
Слушать: https://slavradio.org/public/byl-ochischenie-grif/
Она лежала возле самой стены, в углу, на ворохе прелой соломы и то ли спала, то ли грезила-вспоминала...
Солнечное утро, весь дом уже полон шорохов и веселой беготни, негромких возгласов и радостных повизгиваний: братья спозаранку занимаются кто чем - кто лошадям корм задает, отцу помогает, кто с щенком играет - ласково теребит его за уши и шутя пытается отобрать у того сладкую косточку. Каждому есть чем заняться, каждому есть место и дело. Слышно позвякивание - то старшие сестры на кухне орудуют, сытно пахнуло запаренными отрубями и дразняще-аппетитно - вареными овощами...
Так и есть! Опять проспала! Сколько раз хотелось встать до того как все проснутся... Пройтись по тихому, сонному еще дому и сделать что-то такое, отчего мама похвалит, а отец сдержанно улыбнется. Её, последыша, баловали больше всех - не давали даже брюкву чистить! Мол - успеется еще, вона сколько работников в доме! Трое братьев и две сестры - есть кому делами заняться, они и постарше и порасторопнее будут, а младшенькой - в куклы играть...
Сколько раз ей казалось, что она сама словно кукла - старшие сестры любили её и причесать и одеть на особицу, а отец с ярмарки без красивого платочка или новых сапожек еще ни разу не возвращался. Да только милее ей было босой по лугам бегать, по деревьям лазать, в речке барахтаться, а в красивых одежках да тщательно причесанной ой как несподручно этим заниматься! Оттого тихонько натягивала она старенький, латаный сарафан, далеко не самый чистый и красивый, тихонько выскальзывала из окна...
Там открывался мир, полный неожиданных открытий... Солнечные лучи просвечивали сквозь листья бурьяна, словно играя, по травинке полз толстый жук, которого можно было взять в руки, а он притворялся мертвым, бабочки лениво перепархивали с цветка на цветок, не торопясь, кружились стрекозы. У неё была одна знакомая большая стрекоза - днем, когда все, разморенные жарой, обычно отдыхали, стрекоза охотилась. Всегда на одном и том же месте - с засохшей веточки куста. Сама как ветка, серая, тонкая и очень крупная, стрекоза, если к ней подойти тихонько, не взлетала, а позволяла полюбоваться своими удивительными глазами и разноцветными крылышками, переливающимися на солнце. Девочке казалось всегда, что стрекоза узнает её. Часто можно было видеть, как та стремительно взлетала и, поймав мушку, садилась на ту же веточку пообедать, держа добычу передними лапками, а иногда возвращалась ни с чем. В ручье уйма мальков грелась стайками на мелководье, а если свеситься над омутом (там как раз старая ива так удобно протянула свои ветки!) то можно видеть, как в глубине величественно проплывают чьи-то тени, огромные и непонятные, немного страшноватые, но такие загадочные...
Она вздрогнула - звякнули ключи, гулко отозвалась на пинок тяжелая дверь, нехотя распахиваясь, пропуская неряшливо одетого мужика, в руках у которого была еда - слегка уже зачерствевшие обломки темного хлеба в тряпице и глиняная кружка с водой. Обед, а вернее - и обед, и завтрак, и ужин прибыл. Молча поставив это всё почти у самой двери, мужик, зыркая глазами в её сторону и стараясь не поворачиваться к ней спиной, вышел, захлопнув плотно дверь, не забыв дважды повернуть ключ в замке. Есть уже почти не хотелось - за несколько дней, что она тут провела, ей надоел и этот хлеб, и эта тепловатая, явно несвежая, вода. Но она была благодарна, что её, хоть она целыми днями ничего не делает, почему-то кормят...
Все закончилось неожиданно и поначалу непонятно...когда она пришла в себя, то ощутила, даже еще не открывая глаз, что находится не дома. Пахло терпко и незнакомо. Чуть сладковато тянуло духом сушеной малины, звуки были приглушенными и хоть и узнаваемы, но непривычны...
Собака брехала не высоким заливистым лаем, а густым, низким то ли клекотом, то ли кашлем, голос мужской звучал вроде бы не совсем чужой, а и не знакомый...но ласковый...что он там шепчет? Словно бусинка за бусинкой, словно ниточка за иголочкой, дымком обвивает, сон навевает... мою девочку оберегает...
Второй раз она проснулась ярким днем, сквозь щели прямо в глаза били солнечные лучи, приглашая выбежать вприпрыжку на улицу. Он было села, но голова закружилась и чьим-то крепким ласковым рукам пришлось поддержать её. Резко обернувшись, она увидела улыбающегося деда. Так вот в чьем доме она оказалась! Вот почему смутно знакомы были и запахи полыни, и ягод...
Дед... загадочный и чуть страшноватый (только не для неё! ей разрешалось и теребить его за бороду, и кататься верхом на шее)... Но когда шел по деревне дед, люди расступались молча, пряча в сторону глаза и опуская головы. А когда проходил - позади, словно шелест, оставался след от тихих разговоров и набожных шептаний, шорох от одежд, от рук, творящих крестное знамение... То непонятно ей было всегда - дед же никогда ни голоса ни на кого не повысил, ни скотинки ни одной не обидел, отчего же так боятся его люди? Что за трепет рождает он в их душах? И ведь знает она точно - приходят люди к нему, приходят! Когда наступает нужда. Видала не раз, как упрашивали его помочь в беде - то ли скотинка заболела, то ли внук чей-то ногу распорол - все бегут к деду, и никому не было отказу, хоть в этой деревне, хоть в соседней. Хотя, нет - было однажды.
Как раз гостили они у деда той осенью...Пришла ночью молодуха, что-то жарко шептала деду на ухо, умоляла и каялась, просила и клялася, но камнем стоял дед, спокойно глядя куда-то сквозь неё, и под этим невидящим взглядом сбивалась женская скороговорка на невнятное бормотание, сбивалась, да и умолкла. Тихо, понурив голову, шла обратно тенью молодая баба, так и не добившись чего-то своего, затаенного, только деду и высказанного...
Очнувшись у деда в хате она поначалу растерялась - в гости к нему ходили редко, долго согласовывая и договариваясь, когда и сколько их будет. Но после даже обрадовалась - тут и лес близко, и дед никогда не запрещал ей заниматься тем чем ей хочется, одеваться как вздумается и бегать где заблагорассудится. Только удивило, что никого из родителей не было - одну её никогда к деду не отпускали. Лишь несколько недель спустя сердобольная полная баба, приходившая помочь деду по хозяйству, смахнув непрошенную слезу, назвала её сиротинушкой и пыталась прижать к толстому, колыхающемуся животу, прикрытому не очень опрятным передником. Она тогда вывернулась из этих непрошеных объятий, но слово резануло... Когда пришел дед, она прямо его спросила - где же все?
Тогда и узнала, что всех родных и почти всю их деревню покосила зараза заморская, единицы уцелели, а сама она пролежала много дней между жизнью и смертью, между беспамятством и явью... Дед её выхаживал и отвоевал у мора. И так он тихо про это рассказывал, что поняла она, что дед и сам не знает - к добру ли она жива осталась, что не знает он, он - такой сильный и всезнающий, как ростят маленьких девочек, что им говорят, чему учат... Она прижалась к нему зареванной щекой и попыталась объяснить что она уже большая и все-все умеет делать сама - и чашки мыть, и обед варить, и что ту бабу толстую больше не надо бы больше звать...
Так и стали жить. Привольно было ей, интересно! Много дед знал про повадки зверей, про то, какая трава от какой хвори, когда у птиц в гнездах птенчики вылупляются, когда лисята возле норы играть выходят. Что он там сказал той бабе ей так и осталось неведомо, но в хату она к ним больше не заходила.
Хозяйство вели как умели - сами веничком заметали, сами кашу в чугунке варили, по воду ходили. Все дед разрешал, ни в чем не неволил, никогда даже голоса не повышал, не то чтобы за хворостину взяться. Одно только было под запретом - дедова книга заветная, прятал он её от всех, читал редко, таясь ото всех... Но подглядела как-то, куда он её упрятывает, и когда дед ушел в очередной раз в лес - таки вытянула книгу из укромного уголка, с трудом, чуть не уронив, такую неожиданно тяжелую. Забралась на лавку с ногами и с упоением раскрыла...
Читать полностью можно на сайте https://slavradio.org/public/byl-ochischenie-grif/
Авторские публикации 03 января 2021
Читает - Григорий Грибов (Гриф)