Теперь уже нельзя было двигаться. Малейший шорох мог выдать мое присутствие. Только бы лошадь не подвела, не стала бы шуметь и ржать. Она стояла спокойно, вероятно спала. Как окаменелый, стоял я на валу, скрытый кустами и глядел на всадников. Непривычные глазу фигуры в фуражках с прямыми козырьками, высокие костлявые чужие лошади - стоят понуро, очевидно тоже сильно устали. Офицеры - один массивный, очевидно пожилой, другой - тоненький, молоденький. Вдруг ярко вспыхнул электрический фонарь у старого офицера, осветилась голова лошади, седло и сложенная карта. «Ржепинце», - проговорил, коверкая славянское имя, грубый жесткий бас. «Так, на сегодня довольно. Русские должны быть в этой деревне», - он показал молодому на карте. Молодой попал в кружок фонаря, осветилось белобрысое, безусое иностранное лицо, серо-зеленый китель с блестящими пуговицами. Он что-то заговорил, быстро указывая на карте. «Нет, - резко отрубил бас. - Мы остаемся здесь. Надо еще выглянуть, не торчит ли кто здесь», - указал он рукой на парк. «Шлейер!» - резанул он как ножом. Один из солдат пододвинулся, приложа руку в козырьку как-то не по-нашему, и вытянулся. Что-то ему скороговоркой было приказано, и он, как автомат, повернулся и поехал по полю вдоль парка, огибая его справа. Офицер подъехал к канаве. Мы были в каких-нибудь пяти шагах друг от друга! Сердце у меня так колотилось, и я думал: вот он сейчас непременно увидит. Жидкие кусты так плохо скрывали. Ни шелохнуться, ни тем более лечь на землю было невозможно. Фонарь скользнул по кустам, по мне, ослепив мeня, затем опустился по канаве. «Здесь нельзя проехать», - проговорил он и отъехал назад. От сердца отлегло. Немцы тронулись и поехали по шоссе, огибая парк, о чем-то переговариваясь. Сейчас они въедут в фольварк и тогда я уже не выберусь – пронеслось в голове и я стал пятиться, чтобы спуститься с вала. Нога оступилась, земля под нею посыпалась, я хотел ухватиться за кусты и, потеряв всякую точку опоры, кубарем покатился вниз с треском сухих веток. Испугавшаяся лошадь захрапела и шарахнулась, ломая ветви.
«Что там такое?» - раздался с шоссе испуганный окрик. Я вскочил на ноги и попытался сесть в седло. Лошадь дрожала, вертелась и не давала садиться, наконец я справился и галопом поскакал по дорожке. Тревожные свистки раздались с шоссе. Свисток Шлейера отозвался издалека. Что же я делаю! Этим галопом я окончательно выдаю себя и свое местонахождение. Я осадил лошадь и поехал тихо шагом, стараясь ехать по траве. Зная парк, я успею выехать к дому по подъездной дороге, пока они еще не въедут в него или обогнут. Вот лужайка и дом. Все тихо, с шоссе не доносится ни звука. Луна опять ярко светит.
Я уже выехал на открытое место, как вдруг вздрогнул, осадил лошадь, повернул и снова вскочил в темноту парка. Под одним из огромных дубов на лужайке мне почудилась мелькнувшая, движущаяся тень. Скрытый в парке, я остановился и стал вглядываться. Ясно разглядел конную фигуру, осторожно пробирающуюся под тенью дуба к дому. Очевидно, это был один из немцев, уже втянувшихся в парк по пешеходному мостику. О проезде через лужайку мне нечего было и думать, приходилось огибать ее слева по дорожкам парка. Это был большой крюк, но делать было нечего. Может быть, еще успею выехать незамеченным на подъездную дорогу. Осторожно, я шагом начал пробираться в кромешной тьме по лабиринту дорожек между купами кустов и чаще деревьев. Хотя я и хорошо помнил парк, но все же два раза ошибся и, свернув не на ту дорожку, снова выезжал на лужайку. И оба раза ясно различал конную фигуру, застывшую неподвижно в тени одного из уступов дома. Было жутко, но вместе с тем интересно, чем кончится эта охота за мной. Было очевидно, что немцы догадались о присутствии в парке немногочисленного и потому нестрашного врага и теперь делали для него облаву. Мною овладело приподнятое, веселое чувство, волнение сочеталось вместе со спокойным, спортивным расчетом. Наконец я добрался до флигеля. Теперь оставалось проскочить небольшое открытое пространство между флигелем и домом, и, юркнув за дом, выехать на аллею. Облачко подходило к луне. Я подождал и, когда на все набежал его темный покров, осторожным шагом проехал за дом. Раздался резкий свисток в ночной тишине и стук копыт за мной. Я замечен! Тогда уже, не скрываясь, я тронул крупной рысью, и, вскочив в аллею, нос с носом столкнулся с двумя стоявшими под тополем всадниками. «Кто там?» - испуганно заревел дикий бас. Изо всей силы осадив лошадь, и еле удержавшись в седле, одним скачком бросился я за куст и пошел прочь от этого страшного места, ломая кусты и продираясь в чаще, как крупный зверь на охоте. Сзади грянул выстрел. Затем все смолкло. Умная лошадь поняла опасность и лезла вперед по чаще не останавливаясь. «Куда же я там денусь?» - мелькнуло в голове. Я оказался как мышь в мышеловке, все выходы закрыты, они меня сейчас где-нибудь прижмут. Они уже догадались, что имеют дело лишь с одним человеком. И я продирался все вперед и вперед со страшным треском и отчаянием. Вдруг промелькнула отчаянная мысль: есть ведь еще выход из парка! Где-то здесь, среди этой чащи, от флигеля идет тропинка к полуразвалившейся старой риге, и возле нее расположена канава, наполовину заваленная обвалившимися стенами этой самой риги. Там можно выехать несколько левее главного выезда с подъездной дороги. Но где найти эту тропинку? Останавливаюсь. Кругом чаща, деревья, кусты с пятнами лунного света. Тихо. Я совершенно потерял направление и не могу ориентироваться. Куда же ехать? Теперь, когда первый испуг спал, кажется невозможно пробраться дальше сквозь эту мрачную поросль. Но все равно надо ведь ехать. И я уже боязливо и нерешительно пробираюсь вперед, раздвигая ветви руками. Забираю немного направо наугад. И вдруг, совершенно неожиданно, пробившись сквозь огромный куст, выезжаю на заветную тропинку.
Теперь уже не придется ехать по шоссе, думал я, как-то уже совсем успокоенный, что сейчас выберусь и буду в безопасности; немцы увидят и - либо догонят, либо пристрелят. Надо пересечь шоссе и по дорожке, идущей вниз по полю к Ольховцу, там, где мы купались, устремиться за реку и вдоль леса по проселку - к Язловцу.
Вот и белые стены риги. С трудом перебираюсь через канаву по грудам острых камней и щебня. Я за парком! Яркий лунный свет, небольшой выгон и - шоссе. В эту минуту грянул сухой выстрел слева со стороны гумна, и я увидел скачущего ко мне темного всадника. Это их Шлейер уже обогнул парк. Еще несколько минут моего запоздания, и он бы уже сторожил и этот последний выход. Я проскакиваю выгон. Прыжок через шоссейную канаву. Я на шоссе. Двумя скачками пересекаю его. Еще прыжок, и я несусь по отлогому скату поля. В эту минуту резкие выстрелы справа. Ззз... проносятся пули. Кучка всадников выезжает у белых столбняков из парка. Уже нельзя забирать направо, чтобы попасть на дорожку к переправе через Ольховец: они мне сразу перережут дорогу. И я скачу прямо по жнивьям, забирая влево. Вижу, как два всадника отделяются от кучки, и, изогнувшись на своих долговязых лошадях, летят по полю за мной; слева тоже, стараясь пересечь дорогу, несется Шлейер. Трах, трах - раздаются где-то выстрелы: дзинь - уже близко и злобно проносятся пули. Но их мало слышишь, в ушах бурлит. «Дункан, не выдай!» Скорее до реки и того леса, который стоит за ней спасительной черной стеной. Но всадники быстро нагоняют, их костлявые клячи очевидно машистее. Я уже скачу по топкому лугу к реке, движение замедляется. «Дункан, еще немного!» Трах, трах, дзинь, дзинь… Совсем близко над ухом. Вот река. Незнакомое место, может быть, есть переправа, может быть, трясина. Ну все равно…