Каждая точка в истории является развилкой. Из прошлого в настоящее идет одна-единственная пройденная дорога, но от этого момента в будущее их – мириады. Мы изучаем историю не затем, чтобы выяснить будущее, но чтобы расширить свои представления, понять, что нынешняя ситуация сама по себе не так уж естественна или неизбежна. А значит, и сейчас перед нами множество дорог, гораздо больше, чем мы полагали.
Часть первая. Когнитивная революция
Когда мы говорим о кошках или собаках, мы можем назвать множество видов: Британская, Мейн-Кун, Сфинкс; Борзая, Бульдог, Хаски... Но когда мы говорим о человеке, мы говорим только об одно виде – Homo Sapiens. Так было не всегда. Считается, что современные люди появились около 200 тысяч лет назад в Африке. И когда Homo Sapiens добрался до Аравии, большая часть Евразии уже была населена другими видами людей. Что же с ними произошло?
Существуют две взаимоисключающие теории: теория межвидового скрещивания и теория вытеснения. Теория межвидового скрещивания повествует о сексуальном притяжении, общении и смешивании. Люди из Африки, разбредаясь по всему миру, вступали в сексуальные контакты со всеми, кого видели по пути. В итоге различные популяции Homo sapiens унаследовали кое-что от местных генов, чем объясняются различия в наших физических и умственных характеристиках.
Противоположная теория – теория вытеснения – рассказывает совсем иную историю: несовместимости, отвращения, а то и геноцида. Люди из Африки не сочли местных туземцев привлекательным. Или же, если совокупление и происходило, оно не давало потомства, способного продолжить род, потому что накопились уже непреодолимые генетические отличия. А может быть, Homo Sapiens попросту убивали неприятных, на их взгляд, конкурентов всюду, где натыкались на них. В таком случае древние популяции исчезли, не оставив генетического следа в клетках современного человека, и тогда родословную любого ныне живущего человека можно проследить до той замкнутой группы предков, которая 70 тысяч лет назад вышла из Восточной Африки.
От исхода этого спора зависит многое. Если верна теория вытеснения, то у всех людей на Земле должна быть одна и та же генетическая наследственность, а расовые отличия ничтожны. Если же верна теория скрещивания, то генетические отличия между африканцами, европейцами и азиатами могут оказаться гораздо более древними, им многие сотни тысяч лет.
Научные данные пока не позволяют сделать однозначный вывод: все время появляются новые находки и проводятся новые эксперименты, так что мнение экспертов колеблется то в одну, то в другую сторону.
Так или иначе, по вине сапиенсов или это случилось само собой, но вскоре после их появления в новых местах прежние тамошние обитатели вымерли. Самые поздние из обнаруженных Homo soloensis жили 50 тысяч лет тому назад. Вскоре, примерно через 10 тысяч лет, исчез и Homo denisova. Неандертальцы сошли со сцены около 30 тысяч лет назад. В чем причина победоносных успехов сапиенса? Как мы ухитрились столь стремительно обустроиться в отдаленных друг от друга и экологически несхожих регионах? Как сумели вытеснить во тьму забвения все остальные виды людей? Почему не устоял перед нашим натиском даже крепкий, мозговитый, не боявшийся холода неандерталец? Споры не затихают. И в качестве самого вероятного ответа называют то, что делает возможным саму эту дискуссию. Homo sapiens покорил мир, потому что обладал таким уникальным инструментом, как язык.
Большинство исследователей считает, что небывалые достижения сапиенсов в покорении мира обусловлены именно когнитивной революцией.
Когнитивной революцией называется появление в период между 70 и 30 тысячами лет назад новых способов думать и общаться. Наиболее распространенная теория утверждает, что случайные генетические мутации изменили внутреннюю «настройку» человеческого мозга и сапиенсы обрели умение думать и общаться, используя словесный язык. Это был не первый язык. Но чаще всего в качестве основного преимущества человеческого языка упоминается его гибкость. Соединяя в различные комбинации небольшое количество звуков и жестов, мы можем сочинить неисчерпаемое количество предложений с самыми разными смыслами. Это значит, что мы можем воспринимать, хранить и передавать невероятное количество информации об окружающем мире.
Многие животные, в том числе различные виды людей, и раньше умели предупреждать: «Осторожно! Лев!» Благодаря когнитивной революции Homo sapiens научился говорить что-то вроде: «Лев – дух-хранитель нашего племени». Способность обсуждать вымысел – наиболее удивительное свойство языка сапиенсов.
Сам факт, что только Homo sapiens умеет говорить о несуществующем в реальности, бесспорен. Вы не уговорите мартышку поделиться с вами бананом, посулив ей сколько угодно бананов после смерти, в раю для мартышек. Но почему так важен вымысел? Общая мифология наделила сапиенсов небывалой способностью к гибкому сотрудничеству в больших коллективах. Любое широкомасштабное человеческое сотрудничество – от современного государства до средневековой церкви, античного города и древнего племени – вырастает из общих мифов, из того, что существует исключительно в воображении людей.
Два католика, в жизни друг друга не видевшие, могут вместе отправиться в крестовый поход и собирать средства на строительства госпиталя, потому что оба верят, что Бог воплотился в человеке и позволил себя распять, чтобы искупить наши грехи. Государства опираются на национальные мифы. Два незнакомых серба понимают друг друга, поскольку оба верят в существование сербского народа, сербской отчизны и сербского флага.
Все это существует лишь внутри тех историй, которые люди придумывают и рассказывают друг другу. В реальности нет богов, наций и корпораций, нет денег, прав человека и законов, и справедливость живет лишь в коллективном воображении людей.
До когнитивной революции ареал обитания человека (всех видов) ограничивался континентальной Афроевразией и несколькими ближайшими островами, до которых удалось добраться вплавь или на импровизированных плотах.
В результате когнитивной революции сапиенсы обзавелись технологиями, умением жить в коллективе, а возможно, и способностью прогнозировать – и тогда вышли за пределы Афроевразии и покорили весь мир.
Начали они с колонизации Австралии 45 тысяч лет тому назад. До сих пор ученые ломают голову над загадкой, как им это удалось. Чтобы попасть в Австралию, нужно было преодолеть множество проливов, иные – шириной более 100 километров, а затем сразу же вписаться в совершенно иную экосистему.
Согласно наиболее правдоподобной гипотезе, примерно 45 тысяч лет назад сапиенсы с Индонезийских островов впервые в истории человечества сделались настоящими мореходами. Они научились строить суда для плавания в океане и управлять ими, ловили рыбу на большом расстоянии от берега, открывали новые земли, наладили «международную» торговлю. Эти навыки и помогли индонезийцам добраться до Австралии и закрепиться там. Столь кардинальная смена образа жизни не имела прецедентов в истории Земли.
Та первая экспедиция в Австралию – одно из крупнейших событий человеческой истории. Впервые человек оторвался от афроевразийской экологической системы, впервые крупное сухопутное животное сумело добраться из Азии до Австралии. Но гораздо важнее, чем расставание со Старым Светом, стало то, что Homo Sapiens совершил в Новом. С момента, когда первый охотник-собиратель ступил на берег Австралии, человек прочно занял верхушку пищевой пирамиды и сделался самым опасным животным на Земле.
Люди и прежде демонстрировали завидную способность адаптироваться к окружающей среде, однако существенного влияния на эту среду не оказывали. Они научились переселяться на новые места обитания и быстро к ним приспосабливаться, но при этом почти ничего в экосистемах не меняли. Завоеватели Австралии адаптацией не удовольствовались. Они преобразили местную экосистему до неузнаваемости.
На пути человека встречалось множество неведомых зверей, например, двухсоткилограммовый кенгуру ростом под два метра и сумчатый лев, размерами не уступавший современному тигру – крупнейшему хищнику этой новой земли. На деревьях сидели громадные коалы, а по равнинам носились табуны бескрылых птиц вдвое крупнее страуса. В высокой траве скользили ящерицы, смахивавшие на драконов, и змеи пятиметровой длины. В лесах рыскал гигантский дипротодон – вомбат весом в две с половиной тонны. Все эти животные (разумеется, кроме пресмыкающихся и птиц) были сумчатыми: детеныши у них рождались крошечными и беспомощными, словно эмбрионы, а затем донашивались в «кармашке» на животе. Сумчатые животные принадлежат к классу млекопитающих, то есть вскармливают свое потомство молоком. Таких существ в Африке и Азии почти не водилось, но в Австралии они господствовали безраздельно. Прошло несколько тысячелетий – и все это великолепие исчезло. Из двадцати четырех видов австралийских животных – некоторые их представители весили более полутонны – уцелел только один. Погибло и много видов помельче. По всей Австралии прежние пищевые цепочки были разорваны и сформировались новые. После миллионов лет поступательного развития экосистема Австралии стремительно и пугающе преобразилась. Виновен ли в этом Homo sapiens?
Скорее всего, да. Во-первых, крупные животные, которые в первую очередь стали жертвой этой катастрофы, размножаются медленно. Беременность длится много месяцев, детенышей в одном помете мало, между беременностями проходит много времени. Соответственно, если люди убивали даже одного дипротодона раз в несколько месяцев, уже и этого хватило, чтобы смертность в популяции превысила рождаемость и через несколько тысячелетий последний дипротодон скончался в одиночестве, а с его смертью исчез и вид.
Несмотря на свой огромный рост, дипротодоны и другие гиганты Австралии оказались легкой добычей, потому что двуногие охотники застигли их врасплох. В Африке и Азии различные виды людей жили и постепенно эволюционировали на протяжении 2 миллионов лет. Они постепенно оттачивали свои навыки и лишь примерно 400 тысяч лет назад отважились напасть на крупных животных. И животные Африки и Азии имели достаточно времени, чтобы разобраться в человеческих хитростях и научиться избегать неприятностей. К тому времени, когда Homo sapiens превратился в главного хищника Азии и Африки, крупные звери уже знали, что от двуногих следует держаться подальше. А гиганты Австралии не успели этому научиться, они понятия не имели, что нужно спасаться бегством. Люди не казались им опасными – ни острых зубов, ни заметных мышц. Животные Африки и Азии на горьком опыте усвоили, что человек на самом деле гораздо страшнее, чем он выглядит. Но когда огромное сумчатое млекопитающее дипротодон впервые увидело перед довольно мелкую обезьяну, гигант сморгнул и продолжил жевать листья.
Второе объяснение: сапиенсы, добравшиеся до Австралии, уже повсеместно применяли огонь. Столкнувшись с незнакомой, пугающей средой, люди стали намеренно выжигать непроходимые заросли и густые леса. Им больше подходили открытые луга, где и охотиться было сподручнее. Таким образом за несколько тысячелетий люди изменили экологию огромных территорий Австралии.
Третья гипотеза признаёт, что в гибели фауны сыграли свою роль и охота, и использование огня, но учитывает и фактор климата. Те климатические изменения, которые происходили в Австралии 45 тысяч лет назад, дестабилизировали экосистему, она стала уязвимой. При обычных обстоятельствах экосистема сумела бы, скорее всего, восстановиться, как это бывало уже не раз. Но люди явились на новый континент как раз в тот роковой момент и столкнули пошатнувшуюся экосистему в бездну.
Сочетание этих факторов – изменения климата и агрессии человека – особенно опасно для крупных животных, поскольку для них возникает сразу несколько угроз, и в такой ситуации трудно выбрать адекватную стратегию выживания.
Мы не располагаем достоверными фактами, которые позволили бы нам сделать выбор в пользу одной из гипотез. Но есть все основания полагать, что, если бы Homo sapiens не отправился на юг, в Австралии и поныне водились бы сумчатые львы, дипротодоны и гигантские кенгуру.
Часть вторая. Аграрная революция
2,5 миллиона лет с момента своего появления люди кормились, собирая растения и охотясь на животных, которые жили и размножались без участия человека. Homo erectus, Homo ergaster и неандерталец срывали плоды инжира и охотились на диких коз и овец, не пытаясь регулировать их жизнь. Они не решали, где посадить инжир, где пасти стадо или какого барана с какой овцой надо свести. Homo sapiens вышел за пределы Восточной Африки и освоил Ближний Восток, затем всю Азию и Европу, добрался и до Австралии, и до Америки, но, куда бы ни пришел, он по-прежнему жил собирательством и охотой.
Все изменилось около 10 тысяч лет назад, когда сапиенсы всерьез, не жалея времени и сил, занялись немногими видами растений и животных. С рассвета до заката люди стали сеять семена, поливать растения, выпалывать сорняки, перегонять овец с пастбища на пастбище. Они поняли, что эта работа обеспечит их зерном, плодами и мясом в гораздо больших количествах, чем собирательство и охота.
Так произошла аграрная революция.
Переход к оседлому земледелию начался примерно в 9500-8500 годах до н.э. в гористых областях юго-восточной Турции, западной Персии и Леванта в очень небольшом регионе и поначалу шел медленно. Пшеницу и коз одомашнили примерно за 9 тысяч лет до н.э., горох и чечевицу – около 8 тысяч лет до н.э., оливу – около 5 тысяч лет до н.э., лошадь приручили около 4 тысяч лет до н.э., а виноград сделался культурным растением примерно за 3,5 тысячи лет до н.э. И поныне, при всех развитых технологиях, более 90% калорий человечество получает из тех немногих видов растений, которые наши предки научились выращивать в период между серединой X и IV тысячелетием до н.э., то есть из пшеницы, риса, кукурузы, картофеля, проса и ячменя.
Почему аграрная революция произошла на Ближнем Востоке, в Китае и Центральной Америке, а не в Австралии, Южной Африке, на Аляске? Ответ прост: большинство растений и животных невозможно приручить. Сапиенсы могли сколько угодно выкапывать из земли вкуснейшие трюфели и убивать шерстистых мамонтов, но ни тот, ни другой вид не удалось бы одомашнить, как ни трудись. Грибы слишком привередливы, а мамонты чересчур свирепы. Из тысяч видов растений, плоды которых собирали наши предки, и животных, добываемых ими на охоте, очень немногие годились для искусственного разведения. Эти немногие виды имелись далеко не всюду – но именно там, где они были, и происходили аграрные революции.
Когда-то ученые были единодушны: аграрная революция – огромный шаг вперед для человечества. Они рассказывали историю прогресса, где главным героем сюжета был человеческий разум. Эволюция постепенно производила все более разумных людей. Наконец люди сделались настолько умны, что разгадали тайны природы, приручили овец и принялись разводить пшеницу. Как только это произошло, они радостно отказались от трудной, опасной, зачастую голодной жизни охотников и собирателей, перестали кочевать и зажили крестьянской жизнью в сытости и довольстве.
Все это сказка. Аграрная революция отнюдь не стала началом новой, легкой жизни – древним земледельцам жилось куда труднее, а подчас и более голодно, чем собирателям. Охотники и собиратели вели более здоровый образ жизни, не так много трудились, находили себе более разнообразные и приятные занятия, реже страдали от голода и болезней. Благодаря аграрной революции общий объем потребляемой человечеством пищи, безусловно, увеличился, но больше еды – это вовсе не обязательно более полезная диета или больше досуга. Нет, в результате произошел демографический взрыв и возникла элита, но среднестатистический скотовод или земледелец работал больше, а питался хуже, чем среднестатистический охотник или собиратель. Аграрная революция – величайшая в истории афера.
Взглянем на аграрную революцию с точки зрения пшеницы. Десять тысяч лет назад это был всего лишь полевой злак, один из множества, ареал ее распространения ограничивался небольшой территорией на Ближнем Востоке. Прошло всего несколько тысячелетий – и она захватила весь мир. Если исходить из базовых критериев – выживание и репродукция, то пшеница окажется одним из самых успешных растений в истории Земли. Пшеница добилась своего, обманув сапиенса. Сапиенс жил себе счастливо, охотился и собирал растительную пищу, но примерно 10 тысяч лет назад занялся культивированием пшеницы. Прошло едва ли два тысячелетия – и во многих уголках Земли люди с рассвета до заката лишь тем и занимались, что сажали пшеницу, ухаживали за пшеницей, собирали урожай.
Это нелегкая работа. Для земледелия требуются совместные усилия многих крестьян. Пшеница не растет посреди камней, так что сапиенсы, надрываясь, расчищали поля. Пшеница не любит делиться солнцем, водой и питательными веществами с другими растениями, так что мужчины и женщины день напролет под палящим солнцем выпалывали сорняки. Пшеница болеет – сапиенсам пришлось оберегать ее от вредителей, от фузариоза и прочих недугов. Пшеница не может защитить себя от животных, которые вздумают ею полакомиться, будь то кролики или саранча. Поэтому крестьянам приходилось строить заборы и охранять поля. Пшеница – водохлеб, и люди таскали воду из источников и ручьев, поливали свой будущий урожай. Чтобы утолить голод пшеницы, сапиенсы начали собирать экскременты животных и удобрять ими почву, на которой она росла.
Тело Homo sapiens было не предназначено для таких задач. Эволюция приспособила человека лазить на яблоню и гнаться за газелью, а не очищать поля от камней и таскать туда воду. Позвоночник, колени, шеи и стопы платили дорогой ценой. Исследования древних скелетов показали, что с возникновением сельского хозяйства появилось и множество болезней: смещение дисков, артрит, грыжа. К тому же сельскохозяйственные работы поглощали столько времени, что людям пришлось осесть, жить рядом со своими полями. Образ жизни радикально изменился. Нет, это не мы одомашнили пшеницу. Это она одомашнила нас.
Пшеница даже не гарантировала людям безбедную жизнь. Существование крестьянина в этом смысле тяжелее, чем участь охотника-собирателя. Древние люди кормились многими десятками видов растений и животных, а потому могли продержаться и в голодные годы, даже не имея запасов так или иначе законсервированной пищи. Если сокращалось поголовье какого-то животного или исчезал какой-то вид растений, люди собирали другие виды растений или охотились на других животных. Крестьянские же общины до недавнего времени питались ограниченным набором одомашненных растений. В целом ряде регионов это было единственное растение – пшеница, картофель или рис. Проливные дожди, стая саранчи или грибок, мутировавший и сумевший заразить это растение, приводили к повальной гибели земледельцев – умирали тысячи, десятки тысяч, миллионы.
Не защищала пшеница и от насилия. Первые земледельцы оказались столь же (а то и более) агрессивными, как их предки-кочевники. У крестьян уже появляется личное имущество, и им нужна земля для возделывания. Если соседи захватят пастбище или поле, то община погибнет от голода, а значит, теперь уже не оставалось возможности для компромиссов и уступок. Охотники-собиратели попросту перебирались на другое место, если их прижимали сильные соседи, но для деревни переселиться под натиском врага значило бросить поля, дома и амбары. Как правило, беженцы были обречены голодать, а потому крестьяне предпочитали биться до конца.
Почему же люди не отказались от этого проекта, убедившись в его минусах? Отчасти потому, что, пока все минусы стали ясны, сменились поколения, и уже никто не помнил, как люди жили раньше. Выхода уже не было – ловушка захлопнулась.
Погоня за легкой жизнью завела в тупик – это был первый опыт такого рода, но далеко не последний. Как часто молодые люди после окончания учебы поступают на работу в известные фирмы, давая себе при этом слово, что будут работать как проклятые, чтобы накопить достаточно, только до 35 лет. Затем займутся делом своей мечты. Но в 35 у них ипотека, дети в приличной дорогой школе, необходимость содержать две машины, оплачивать домработницу... и ощущение, что без приличного вина и отдыха за границей и жить-то не стоит. Неужто возвращаться к примитивному существованию. Нет, выход один – работать больше и продолжать пытаться откладывать.
Один из немногих «железных законов» истории: роскошь превращается в необходимость и порождает новые обязанности. Как только человек привыкает к новому удобству, он принимает его как само собой разумеющееся, а потому рассчитывает на него. Наступает момент, когда уже и обойтись без привычного невозможно.
Молочная промышленность тоже научилась выжимать из скота все до капли. Коровы, козы и овцы доятся только после рождения телят, козлят и ягнят – и только до тех пор, пока детеныши сосут вымя. Чтобы получать молоко, крестьянин должен был дождаться приплода, но помешать детенышу присвоить все молоко. Самый обычный метод, применяющийся издревле и до сих пор, – попросту убивать козлят и телят вскоре после рождения, доить самку досуха, а затем снова ее оплодотворять. Этот обычай и сейчас распространен. На современных молочных фермах корове, как правило, отпущено примерно пять лет жизни, затем ее отправляют на бойню. Эти пять лет она проводит почти в постоянной беременности, через два-четыре месяца после рождения теленка ее оплодотворяют вновь, чтобы не прерывать производство молока. Телят отбирают вскоре после рождения – из телочек выращивают следующее поколение молочных коров, а бычков отдают на мясокомбинат.
Аграрная революция – одно из самых противоречивых событий в истории. Некоторые ученые твердят, что она вывела человечество на путь прогресса и процветания. Другие уверены: на той развилке человечество выбрало тропу, ведущую в бездну. Так или иначе, то была точка невозврата. Куда бы ни вела эта дорога, обратного пути нет. Население в деревнях росло так стремительно, что развитая аграрная община уже не смогла бы прокормиться, если бы вздумала вернуться к собирательству и охоте.
Привязанность к «своему дому» и отгороженность от соседей – это был новый психологический феномен. Земледельцы жили в рукотворных оазисах, которые усердно отвоевывали у окружавшей их дикой природы. Они вырубали леса, рыли каналы, расчищали землю под луга и поля, строили дома, прокладывали глубокие борозды и стройными рядами сажали плодовые деревья. В результате складывалась среда, пригодная лишь для человека и «его» животных и растений.
Человек начал вести оседлый образ жизни, думать о будущем и делать запасы. Запасы пищи и новые технологии передвижения людей и перемещения грузов побуждали все большие количества людей селиться вместе – сперва в разросшихся деревнях, потом в городах, а затем уже и в мегаполисах. Но даже если в городе могла прокормиться тысяча человек, даже если бы занятие нашлось для миллиона жителей царства, как разделили бы они между собой землю и воду, как улаживали бы споры, как взаимодействовали бы в пору засухи или войны? Без прочного согласия начинаются раздоры, и запасы зерна в амбаре тут не помогут.
Сапиенсы не обладают врожденным инстинктом сотрудничества с большими массами чужаков. Миллионы лет люди жили небольшими группами из нескольких десятков особей. За какие-то тысячелетия от аграрной революции до появления городов, царств и империй инстинкт массового сотрудничества не успел достаточно развиться. Не обладая такого рода биологическим инстинктом, кочевники все же могли объединяться в группы из многих сотен человек: выручала общая мифология.
Когда аграрная революция позволила основать многолюдные города и великие царства, люди изобрели новые сюжеты: о богах, отечестве и акционерных компаниях, и эти новые мифы объединили людей в общество. Воображение строило сети взаимодействия и сотрудничества каких прежде не знал ни один вид живых существ.
Все сети сотрудничества – города древней Месопотамии, китайская и Римская империи – основаны на «воображаемом порядке». Они существовали за счет социальных норм, то есть не в силу инстинкта либо личного знакомства всех участников, а благодаря вере в одни и те же мифы.
Чтобы понять, как целые империи могут существовать благодаря общему мифу, можно рассмотреть два знаменитых мифа: Кодекс Хаммурапи (ок. 1776 до н.э.), на который ориентировались в своем сотрудничестве сотни тысяч древних вавилонян, и Декларация независимости Соединенных Штатов Америки (1776 н.э.), которая и сегодня служит пособием по социальному взаимодействию для сотен миллионов американцев.
Кодекс Хаммурапи – это свод законов и судебных постановлений. Он утверждает, что социальный уклад Вавилона основан на всеобщих и вечных принципах справедливости, установленных самими богами. И первейшим из этих принципов Кодекс считает общественную иерархию. Все люди раз и навсегда разделены на два пола и на три сословия – знать, простонародье, рабы. Представители разных полов и классов ценятся по-разному. За смерть простолюдинки нужно уплатить 30 сикелей серебра, а за смерть рабыни – 20, но мужчина даже из простонародья всего лишь за выколотый глаз получит 60 сикелей.
Кодекс устанавливал строгую иерархию внутри семьи: дети не считались отдельными личностями, они практически являлись собственностью родителей. Поэтому за жизнь знатной женщины аристократ расплачивался жизнью собственной дочери. Нам кажется диким, чтобы убийца разгуливал на свободе, а наказание понесла его ни в чем не повинная дочь, но вавилонскому царю и его подданным это представлялось разумным и справедливым. Составитель Кодекса исходил из убеждения, что если каждый подданный займет в иерархии свое место и будет выполнять предписанные ему функции, то все миллионное население царства сможет эффективно сотрудничать. Общество произведет достаточное количество продуктов, правильно их распределит, сумеет защититься от внешних врагов и расширить собственную территорию, чтобы еще надежнее обеспечить себе безопасность и накопить еще больше богатств.
Примерно через 3,5 тысячи лет после смерти Хаммурапи жители 13 британских колоний в Северной Америке сочли, что английский король обращается с ними несправедливо. Представители этих колоний собрались в Филадельфии и 4 июля 1776 года провозгласили, что жители этой земли не являются более подданными британской короны. Декларация независимости утверждала универсальные и всеобщие принципы, подобно Кодексу Хаммурапи, вдохновленные и санкционированные свыше. Однако американские боги настаивали на иных всеобщих принципах, чем боги Вавилона. Декларация независимости гласит: «Мы считаем самоочевидной истину, что все люди сотворены равными и Творец наделил их неотчуждаемыми правами на жизнь, свободу и стремление к счастью».
Как и Кодекс Хаммурапи, этот основополагающий документ обещает: если люди будут вести себя в соответствии с его священными правилами, то миллионы смогут эффективно взаимодействовать и будут жить мирно и счастливо в справедливом и процветающем мире.
Сравнив эти два текста, мы увидим принципиальную разницу: хотя и Кодекс Хаммурапи, и Декларация независимости апеллируют к универсальным и вечным принципам справедливости, но американский документ исходит из природного равенства всех людей, а вавилонский – из их заведомого неравенства. На самом деле, заблуждаются и американцы, и вавилонский владыка.
И Хаммурапи, и американские отцы-основатели представляли себе мир, где правят всеобщие и неизменные принципы справедливости, будь то принцип равенства или иерархии. Но эти принципы существуют исключительно в богатом воображении сапиенсов, в тех мифах, которые люди сочиняют и рассказывают друг другу. Объективной истиной эти принципы не являются.
Именно в этом и заключается суть «воображаемого порядка»: мы верим в тот или иной порядок не потому, что он совпадает с объективной истиной, но потому, что эта вера позволяет нам эффективно взаимодействовать и преобразовывать общество в лучшую сторону. Воображаемый порядок – не злонамеренный заговор и не пустой мираж. Напротив, это единственный способ, с помощью которого могут эффективно взаимодействовать огромные человеческие массы.
Чтобы сохранить воображаемый порядок, нужны постоянные сознательные усилия, в том числе в форме насилия и принуждения. Армия, полиция, суд и тюрьма – вот основной набор средств, которыми власть вынуждает людей принять воображаемый порядок и следовать ему.
Однако одним насилием воображаемый порядок не удержать. Ему требуются также истинно верующие. Из всех видов человеческой деятельности труднее всего организовать насилие. И когда вы слышите, что общественный порядок поддерживается исключительно вооруженным насилием, спросите: а что поддерживает это вооруженное насилие? Невозможно организовать армию исключительно принуждением.
Как заставить людей искренне поверить в воображаемый порядок – христианство, демократию или капитализм? Первым делом – никогда нельзя признавать, что порядок – воображаемый. Стойте на своем: порядок, на котором держится общество, есть объективная реальность, установленная богами или непреложным законом природы. Люди не созданы равными – и это не Хаммурапи сказал, а провозгласили боги Энлиль и Мардук. Люди созданы равными – но это утверждает не Томас Джефферсон, а Господь. Свободный рынок – лучшая экономическая система, и это не мнение Адама Смита, а непреложный закон природы.
Нужно обучать людей соответствующим образом. С самого детства постоянно внушать детям основы воображаемого порядка, которые присутствуют во всем и повсеместно. Эти принципы люди впитывают через сказки и пьесы, картины и песни, этикет и пропаганду, архитектуру, рецепты и моду.
Вот основные причины, по которым люди не замечают, что порядок, которому подчинена их жизнь, существует только в их воображении.
А. Воображаемый порядок укоренен в реальном мире. Хотя воображаемый порядок существует только в человеческом разуме, он прочно связан с материальным миром. На Западе сейчас большинство верит в индивидуализм. Каждый человек, согласно этому убеждению, – личность, ценность которой не зависит от мнения о ней других людей. В каждом из нас обитает яркий луч света, придающий нашей жизни смысл и цель. В современной школе детям советуют не обращать внимания, когда над ними смеются одноклассники, – ведь только ты сам, а не другие, знаешь, как ты на самом деле хорош. Современная архитектура воплощает этот миф в камне и цементе. Идеальный дом делится на множество маленьких комнат, чтобы каждый ребенок получил собственное частное пространство, укрытое от всех взглядов, – полную независимость. В комнате, разумеется, есть дверь, и сейчас в большинстве семей ребенок, уединившись, закрывает, а то и запирает эту дверь. Даже родители не смеют войти, не постучавшись. Комнату ребенок обустраивает по собственному вкусу – плакаты с рок-звездами на стенах и грязные носки на полу. Человек, выросший в такой обстановке, не может не считать себя «личностью»: его ценность определяется им самим, а не чем-то внешним.
Средневековые аристократы в индивидуализм не верили. Ценность человека определялась положением в социальной иерархии и репутацией среди людей. Быть высмеянным – страшное унижение. Аристократы учили детей: свое доброе имя нужно защищать, хотя бы и ценой жизни. Средневековая система ценностей, точно так же как современный индивидуализм, проистекала из воображения и закреплялась в камне средневековых замков. В замках не предусматривались отдельные покои для детей (да и для взрослых тоже). Он спал вповалку со сверстниками в большом зале. Он всегда был на виду, всегда учитывал, что подумают и что скажут о нем люди. Человек, выросший в такой обстановке, естественным образом приходит к выводу, что ценность человека определяется его местом в социальной иерархии и тем, как судят о нем другие.
Б. Воображаемый порядок формирует наши желания. Наши желания становятся наиболее надежным оплотом воображаемого порядка. Большинство людей не готово признать, что порядок, управляющий их жизнью, всего лишь плод воображения – ведь воображаемый порядок направляет и формирует самые сильные их желания.
Каждый человек с рождения попадает в установленный до него воображаемый порядок, и с раннего детства его желания формируются под влиянием господствующих в обществе мифов.
В. Воображаемый порядок субъективен, но охватывает множество взаимодействующих между собой субъектов. Даже если сверхчеловеческим усилием я смогу освободиться от диктата воображаемого порядка, я – всего лишь один индивидуум. Чтобы сменить воображаемый порядок, мне пришлось бы убедить миллионы незнакомых мне людей поддержать меня в этом начинании. Ибо воображаемый порядок не есть плод лишь моего воображения – он интерсубъективен, то есть существует в сообщающемся воображении тысяч и миллионов людей.
Воображаемый порядок интерсубъективен, поэтому изменить его мы можем, только разом изменив сознание миллиардов людей – а это не так-то просто. Изменения таких масштабов возможно осуществить лишь силами разветвленной организации вроде политической партии, идеологического движения или религиозного культа. Но, чтобы создать подобную сложную организацию, нужно убедить множество посторонних друг другу людей объединиться и действовать заодно. А для этого они должны уверовать в какой-то общий миф. Выходит, чтобы изменить существующий воображаемый порядок, нам понадобится другой, альтернативный ему воображаемый порядок.
Организация больших сложно устроенных коллективов не может обойтись без иерархии. По крайней мере историкам не известно ни одно развитое общество, которое сумело бы обойтись без иерархии и дискриминации. Вновь и вновь люди упорядочивали свое общество, распределяя население по воображаемым категориям: знать, простолюдины, рабы; белые и черные; патриции и плебеи; брамины и шудры; богатые и бедные. Этими категориями регулировались отношения между миллионами людей. Большинство социально-политических иерархий не имеют под собой логического или биологического основания. Они лишь фиксируют случайное стечение обстоятельств, подкрепленное мифами.
У каждого общества свои иерархии. Тем не менее, одной иерархии придается особое значение во всех известных нам обществах – гендерной. Человечество повсеместно делится на мужчин и женщин, и везде – буквально везде – мужчины пользуются заметными преимуществами.
Во многих обществах женщины считались попросту собственностью мужчины – отца, мужа или брата. Во многих законодательствах изнасилование относится к категории имущественных преступлений, то есть жертва не та, что подверглась изнасилованию, а тот, кому она принадлежит. Соответственно, справедливость восстанавливалась путем возмещения имущественного вреда: насильник уплачивал отцу или брату женщины выкуп за невесту и забирал ее себе.
Изнасилование женщины, не состоявшей ни в чьей собственности, и вовсе не считалось преступлением – как поднять с земли оброненную неизвестно кем монету не считается воровством.
Культурное, юридическое и политическое неравенство полов отчасти отражает их очевидные биологические отличия. Деторождение по определению является женской привилегией, ибо у мужчины нет матки. Но это универсальное зерно объективной истины каждое общество обволакивало слоями идей и культурных норм, весьма далеких от биологии. Женскому и мужскому началу приписывается целый ряд свойств, никак не вытекающих из биологии.
Большинство норм, законов, прав и обязанностей, характеризующих «мужчину» и «женщину», представляют собой воображаемую, а не биологическую реальность.
Биологически люди делятся на самцов и самок. Мужская особь Homo sapiens имеет одну X-хромосому и одну Y, а у женской особи обе хромосомы – X. Но «мужчина» и «женщина» – категории не биологические, а социальные.
В подавляющем большинстве случаев и в подавляющем большинстве человеческих обществ «мужчиной» именуют особь мужского пола, а «женщиной» – женского, однако социальная составляющая этих терминов порой весьма далека от биологии. «Мужчина» – не просто сапиенс с конкретными биологическими признаками, такими как набор хромосом XY, тестикулы и избыток тестостерона, а часть воображаемого общественного порядка. Культурные мифы наделяют его определенными «мужскими» ролями (например, «мужчина должен участвовать в политике»), правами (например, избирательным правом) и обязанностями (в частности, обязанностью служить в армии). И «женщина» – не просто сапиенс с двумя хромосомами X, маткой и большим количеством эстрогена в организме. Она тоже часть воображаемого общественного порядка. Культурный миф наделяет ее уникальными «женскими» ролями (воспитание детей), правами (например, правом на защиту) и обязанностями (покорствовать супругу). Поскольку роли, права и обязанности мужчин и женщин определяются в первую очередь мифами, а не биологией, содержание понятий «мужчина» и «женщина» от культуры к культуре меняется.
По крайней мере начиная с аграрной революции большинство человеческих обществ ценили мужчин намного выше, чем женщин. Вне зависимости от того, как определялись в той или иной культуре гендерные категории, всегда было предпочтительно оказаться «мужчиной». Такое общество в науке именуется патриархальным. Патриархальное общество ценит «мужские качества» выше «женских качеств». Оно приучает мужчин думать и поступать «по-мужски», а женщин – «по-женски». Патриархат – норма для практически всех аграрных и индустриальных обществ. Этот уклад пережил и политические перевороты, и социальные революции, и глобальные изменения экономики.
Поскольку патриархальный уклад вездесущ, его нельзя считать элементом порочного круга, возникшего в силу случайности. Гораздо логичнее предположить некий универсальный биологический принцип, который побуждает почти все культуры, при всех различиях гендерных требований, предпочесть мужское начало женскому. В чем он состоит, мы не знаем. Теорий множество, но ни одна из них не кажется достаточно убедительной.
Самая распространенная теория опирается на очевидный факт: физически более сильные мужчины принудили женщин повиноваться. Теория мышечной силы имеет два изъяна. Во-первых, утверждение «мужчины сильнее женщин» верно лишь среднестатически и применительно только к некоторым аспектам физической силы. Женщины, как правило, лучше переносят усталость и голод, не так тяжело болеют. А главное, что подрывает эту теорию: на всем протяжении истории женщин отстраняли как раз от тех работ, для которых физическая сила не требуется (не принимали в священники, судьи, политики), но со спокойной душой отправляли их надрываться в поле, в мастерскую, на завод или «по хозяйству». Если бы положение в обществе определялось физической силой и выносливостью, женщины вполне могли бы захватить власть.
Также в истории не обнаруживается прямая корреляция между уровнем физической силы и уровнем власти. Шахтерам, солдатам, рабам, домохозяйкам, уборщицам мускулы нужнее, чем королям, священникам, гендиректорам, судьям и генералам.
Другая теория объясняет преимущество мужчин не их силой, а агрессией. Миллионы лет эволюции сделали мужчин гораздо более агрессивными, чем женщины. Женщина может сравняться с мужчиной и даже превзойти его в ненависти, жадности и злобе, но в прямом столкновении мужчина гораздо охотнее переходит к физическому насилию. Вот почему в любые периоды истории военное дело оставалось прерогативой мужчин. Поскольку в военное время вооруженными силами командуют мужчины, это дало им также и политическую власть, а политическую власть они употребили на то, чтобы развязывать новые войны. Чем больше войн, тем крепче власть мужчин. Этим порочным кругом можно было бы объяснить и повсеместное распространение войн, и повсеместное господство патриархата.
Но война – это не драка в пивной, это сложный комплексный процесс, для управления которым требуется выдающийся талант организовать людей, наладить сотрудничество, в чем-то идти на компромисс. Обычно ключом к победе становится умение поддерживать мир дома, приобретать союзников и проникать в мысли других людей, особенно в мысли врагов. Очевидно, что худшим командиром будет агрессивный здоровяк. Гораздо лучше справится с ведением войны тот, кто готов к сотрудничеству, умеет примирять конфликты, манипулировать другими людьми и смотреть на проблемы с разных точек зрения. Вот из таких редких людей и выходят строители империй. Женщины в целом считаются лучшими манипуляторами и миротворцами, чем мужчины, славятся они и способностью видеть проблему с разных точек зрения. Из них могли бы выйти прекрасные политики и строители империй, а грязную работу и сражения они бы предоставили накачанным тестостероном простодушным мачо. Но такое порой случается в сказках и мифах, а в реальном мире – крайне редко. Абсолютно непонятно почему.
Существует и биологическая теория патриархата. Она предполагает, что за миллионы лет эволюции мужчины и женщины выработали разные стратегии выживания и воспроизводства. Самцы вступали в жесткую конкуренцию за возможность оплодотворить самку, и шанс каждого мужчины на потомство зависел от его способности превзойти в силе соперников. Из поколения в поколения свои гены передавали самые агрессивные, не боящиеся конкуренции, воинственные мужчины.
А у женщин никогда не было недостатка в мужчинах, готовых сделать ее матерью. Но если она хотела, чтобы ее дети выросли и в свою очередь дали потомство, ей предстояло долгих девять месяцев вынашивать каждого ребенка в утробе, а потом много лет его кормить и воспитывать. На все это время возможности женщины добывать пищу сокращались, ей требовалась помощь, иными словами – постоянный мужчина. Ради собственного выживания и выживания детей женщина вынуждена была соглашаться на любые навязываемые ей мужчиной условия, лишь бы он оставался с ней рядом и брал на себя хотя бы часть обязанностей. В результате из поколения в поколение свои гены передавали женщины покорные и заботливые. В результате столь заметного различия в стратегии выживания мужчины сделались честолюбивыми, склонными к конкуренции, стремящимися к вершинам бизнеса и политики. А женщины привыкли не путаться под ногами и посвящать свою жизнь обслуживанию мужей и сыновей.
Но и эта гипотеза опровергается фактами. Если женщины вынуждены были подчиниться мужчинам, потому что нуждались в помощи, – отчего тогда они не обратились за помощью к другим женщинам? А склонность мужчин к взаимной конкуренции вряд ли могла обеспечить им доминирование в обществе: у многих видов животных та же динамика – потребность самок в помощи и мужская конкуренция – приводят к формированию матриархата. Самки действительно нуждаются в помощи, а потому пускают в ход социальные навыки, учатся заключать союзы и сотрудничать. Они организуют женское взаимодействие и все вместе растят детей, пока самцы растрачивают свое время в драках и других формах конкуренции. У самцов таким образом социальные навыки и связи практически не развиваются.
Сапиенсы – физически относительно слабый вид, их основное преимущество – умение сотрудничать в больших коллективах. И, казалось бы, женщины, даже если они нуждаются в помощи и непременно мужской, могли бы использовать свои социальные навыки и умение кооперироваться и побуждать к сотрудничеству именно для того, чтобы взять верх над агрессивными, эгоцентричными и разобщенными мужчинами и манипулировать ими.
Как же вышло, что вид, чье выживание в первую очередь зависит от сотрудничества, допустил к власти наименее способных к сотрудничеству особей (мужчин), а умеющих кооперироваться женщин поставил в подчиненное положение? Это – ключевой вопрос гендерной истории, и пока что ответа на него у нас нет.
Как отличить непоколебимые законы природы от биологических мифов, которыми люди пытаются освятить произвольно установленные нормы? Есть хорошее выражение: «Биология разрешает, запрещает культура». Природа охотно открывает перед нами самый широкий спектр возможностей. Но культура принуждает людей ограничиться лишь некоторыми и отказаться от всех остальных. Биология позволяет женщинам иметь детей – некоторые культуры принуждают их к реализации этой способности. Биология дает мужчинам возможность получать сексуальное удовлетворение друг с другом – некоторые культуры запрещают им реализовать эту возможность.
Культура обычно твердит, что запрещает лишь противоестественное, однако с биологической точки зрения противоестественного не существует. Все, что возможно, по определению естественно.
Наши понятия о «естественном» и «неестественном» почерпнуты не из биологии, а из христианского богословия. В богословии «естественно» то, что «совпадает с замыслом Господа, сотворившего природу и ее законы». Христианские богословы утверждают, что Бог сотворил человеческое тело и каждому органу назначил конкретную функцию. До тех пор, пока мы используем члены и органы своего тела в предусмотренных Богом целях, мы живем естественно, если же используем их вопреки Божьему замыслу – это противоестественно.
Культурные нормы во многих современных обществах также определяют, что для мужчины естественно испытывать сексуальное влечение к женщинам и только к женщинам, вступать в сексуальные отношения исключительно с противоположным полом. Это убеждение они относят не к числу навязанных культурой норм, а к биологическим реалиям: отношения между противоположными полами естественны, однополые же связи – противоестественны. Однако матушка-природа вроде бы не имеет ничего против, если мужчины влюбляются друг в друга.
Часть третья. Объединение человечества
После аграрной революции человеческие сообщества становились все сложнее и больше, соответственно развивались и поддерживающие социальный уклад воображаемые конструкции. Мифы и другие формы вымысла чуть ли не с момента рождения приучали человека рассуждать определенным образом, действовать в соответствии с определенными стандартами, хотеть конкретных вещей и соблюдать конкретные правила. Так формировались вторичные инстинкты, позволявшие миллионам незнакомцев успешно сотрудничать. Эта сеть искусственно прививаемых инстинктов называется культурой. Представитель шумерской культуры одевался как шумер, говорил как шумер, ходил как шумер, шутил как шумер, тупил как шумер и на своей шумерской кухне готовил, ел и пил как шумер.
Со времен Французской революции в мире постепенно распространялись идеалы равенства и личной свободы. Но эти две ценности опять-таки вступают в противоречие. Равенство можно обеспечить, только ограничив свободу тех, кому повезло больше, чем прочим. А если гарантировать каждому гражданину полную свободу поступать как вздумается, на том равенство и закончится. Политическую историю мира с 1789 года можно представить как ряд непрерывных попыток разрешить это противоречие. Поскольку неразрешимые дилеммы, напряженность, конфликты – соль любой культуры, человек в любой культуре вынужден сочетать противоречивые убеждения и разрываться между несовместимыми ценностями. Это вездесущее состояние, и оно давно получило имя: когнитивный диссонанс. Многие считают когнитивный диссонанс фатальным изъяном человеческой психологии, но на самом деле – это важное свойство человека. Если бы человек не мог сочетать противоречивые убеждения и ценности, то едва ли было бы возможно создание и развитие какой бы то ни было культуры.
Любая человеческая культура находится в постоянном движении. Случайное ли это движение или в нем есть свои закономерности? Иными словами, есть ли у истории определенный вектор развития? Ответ: да, есть – путь к единству.
Основы современного единого мира – деньги, империя, религия
Деньги – это система доверия, и более того: деньги – всеобщая и самая совершенная система взаимного доверия за всю историю человечества.
В основе денег лежат два универсальных принципа:
1. Универсальная конвертируемость: деньги могут превращать землю в верность, справедливость в здоровье, грубую силу в знания.
2. Универсальное доверие: деньги играют роль посредника, позволяющим любым двум людям сотрудничать в работе над любым проектом.
Империя – это политический уклад с двумя непременными свойствами. Во-первых, чтобы считаться империей, нужно объединить под своей властью множество разных народов, у каждого из которых есть своя культура и собственная национальная идентичность, а также отдельная территория. Во-вторых, у империи подвижные границы и ненасытный аппетит. Она готова заглатывать и переваривать все новые народы и территории, не лишаясь при этом своей фундаментальной структуры и самоидентичности. Благодаря империям человеческое разнообразие существенно сократилось. Имперский каток проехался по многим народам, стирая уникальные черты и создавая новые, гораздо более крупные сообщества.
Религия – это система человеческих норм и ценностей, основанная на вере в высший, сверхчеловеческий порядок.
1. Религия предполагает сверхчеловеческий порядок, который устанавливается не прихотью и даже не общечеловеческим согласием.
2. На основании этого высшего, надчеловеческого порядка религия устанавливает безусловные ценности и нормы.
Чтобы объединить под своей эгидой большие территории с неоднородным населением, религия должна соответствовать еще двум критериям. Во-первых, она должна предлагать универсальный сверхчеловеческий порядок, истинный для всех и всегда. Во-вторых, она должна стремиться сообщить свои истины каждому. Иными словами, объединяющая религия должна быть универсальной и миссионерской.
В современную эпоху появились многие новые религии «законов природы», такие как либерализм, коммунизм, капитализм и нацизм. Эти учения не любят, чтобы их называли религиями: они, мол, идеологии. Но это лингвистические тонкости. Поскольку религией мы называем систему норм и ценностей, основанную на вере в высший, не от человека, порядок, то коммунизм надо считать религией с таким же правом, что и ислам.
Согласно убеждениям либеральных гуманистов, священная человеческая природа пребывает в каждом представителе вида Homo sapiens. Эта внутренняя сущность человеческого индивида придает смысл вселенной и служит первоисточником всякого морального и политического авторитета. Решая любую нравственную или политическую задачу, нужно заглянуть в собственную душу, прислушаться к внутреннему голосу – голосу гуманизма. Основной принцип либерального гуманизма – защищать святость внутреннего голоса от внешних помех, от любого насилия. Заповеди либерального гуманизма в совокупности называются «права человека».
Для социалистов носителем человеческого является коллектив, а не отдельная личность. Священным они считают не внутренний голос каждого, но вид Homo sapiens в целом. В отличие от либеральных гуманистов, добивающихся максимальной свободы для каждого человека, социалистический гуманизм стремится не к свободе, а к равенству. Неравенство социалисты считают грехом против святости человеческой природы, поскольку неравенство придает второстепенным свойствам человека большее значение, чем универсальной человеческой природе. Например, если богатые имеют больше возможностей, чем бедняки, это означает, что мы ценим деньги выше универсальной человеческой природы, единой у богачей и бедняков.
Часть четвертая. Научная революция
Последние 500 лет были свидетелями феноменального и беспрецедентного роста могущества человека. Ничего подобного – ни по скорости, ни по размаху – никогда не было.
В 1500 году во всем мире насчитывалось едва ли 500 миллионов представителей Homo sapiens. Сегодня их семь миллиардов. В 1500 году почти не было городов с населением более 100 тысяч человек. Жилье строили из глины, дерева и соломы, трехэтажное здание сочли бы небоскребом. Улицы, пыльные летом и слякотные зимой, заполнены пешеходами и всадниками, козами, курами и редкими повозками. Основные звуки в городе – людские голоса и крики животных, стук молотка да визг пилы. На закате город погружается во тьму, лишь изредка мелькнет в глухом мраке свеча или факел. До XVI века ни одному человеку не довелось совершить кругосветное путешествие. Все изменилось в 1522 году, когда корабли Магеллана, преодолев 72,000 километров, вернулись в Испанию. 20 июля 1969 года люди высадились на Луне. То было событие не просто историческое – но эволюционного, буквально космического значения.
Но самый значительный, определяющий момент последних 500 лет настал в 5:29:45 утра 16 июля 1945 года. В это мгновение американские ученые взорвали первую атомную бомбу (над Аламогордо, штат Нью-Мехико). С этого момента у человечества появилась возможность не только менять ход истории, но и положить ей конец.
Исторический процесс, приведший человека к Аламогордо и на Луну, называется научной революцией. В результате этого переворота человечество, вложившись в научные исследования, приобрело неизмеримые новые возможности. Мы называем это революцией, потому что вплоть до 1500 года н.э. человечество всего мира глубоко сомневалось в своей способности приобрести новые экономические, военные или медицинские знания.
В последние полтысячелетия люди постепенно уверились, что смогут существенно расширить свои возможности, если потратятся на научные исследования. Почему современное человечество уверилось в своей способности приобретать с помощью исследования новые возможности?
Современная наука принципиально отличается от традиционного знания по трем параметрам.
1. Готовность признать свое неведение. Современная наука строится на латинской заповеди ignoramus – «мы не знаем», то есть исходит из предпосылки, что нам известно далеко не все. Что еще важнее: допускается, что известное нам, принятое за истину, окажется ложным, когда накопится больше знаний. Не существует теорий или идей вне критики.
2. Ключевая роль наблюдений и вычислений. Признав свое неведение, современная наука стремится к новому знанию. Его она добывает, собирая данные опыта и наблюдений и применяя математические методы, чтобы соединить наблюдения в непротиворечивые теории.
3. Расширение возможностей. Современная наука не удовлетворяется созданием теорий. Она использует теории, чтобы приобрести новые возможности, в особенности чтобы развивать новые технологии.
Научная революция не была революцией знания, она была в первую очередь революцией невежества. Великое открытие, которое привело к научной революции, – мысль, что людям неизвестны ответы на самые важные вопросы.
Такие традиции досовременного знания, как ислам, христианство, буддизм, конфуцианство, исходили из убеждения, что всеми нужными сведениями об устройстве мира человек уже располагает. Великие боги, один всемогущий Господь или мудрецы прошлого обладали полноценной мудростью, открытой нам в писаниях и устных преданиях. Простые смертные обретали знания, погружаясь в эти древние тексты и традиции и стараясь их правильно понять. Не допускалось и тени подозрения, что в Коране, Библии или Ведах упущена какая-нибудь тайна вселенной и эту тайну предстоит открыть своими силами созданиям из плоти и крови.
Современная наука представляет собой уникальную традицию знания, ибо признает коллективное невежество в самых важных вопросах. Готовность признавать свое невежество сделала современную науку более динамичной, любознательной и гибкой, чем все прежние традиции. Существенно расшились возможности познавать мир и изобретать новые технологии.
На протяжении большей части времени Европа оставалась на задворках мира. Однако под конец XV века Европа превратилась в кузницу современных военных, политических, экономических и культурных идей. В 1775 году доля Азии в мировой экономике составляла 80%. Одни только Индия и Китай в совокупности производили две трети общемировой продукции. Европа рядом с ними оставалась экономическим карликом.
Центр тяжести сместился в Европу лишь между 1750 и 1850 годами, когда европейцы после ряда войн ослабили могущество азиатских держав и овладели значительной частью Азии. К 1900 году европейцы надежно контролировали мировую экономику и большую часть суши. В 1950-м Западная Европа и Соединенные Штаты в совокупности производили более половины мировой продукции, а вклад Китая сократился до 5%. Сегодня почти все обитатели Земли смотрят на политику, медицину, войны и экономику глазами европейцев, слушают музыку, написанную на европейские мотивы, со словами на европейских языках. Даже быстро растущая китайская экономика, надеющаяся в скором времени вернуться на прежний глобальный уровень, строится по европейской производственной и финансовой модели. Как удалось народам с холодной оконечности Евразии вырваться из глухого угла Земли и покорить весь мир?
На этот вопрос есть два взаимосвязанных ответа: наука и капитализм. Европейцы привыкли думать и вести себя по правилам науки и по правилам капитализма задолго до того, как получили первые технологические плоды такого мышления. Когда началась золотая лихорадка открытий, европейцы сумели воспользоваться нежданным богатством лучше, чем другие цивилизации. Неудивительно, что наука и капитализм стали главным наследием, которое европейский империализм передал постевропейскому миру XXI века.
Современная наука процветала в европейских империях благодаря самим империям. С самого начала европейские исследовательские экспедиции были завоевательными походами, а походы – научными экспедициями. Этим европейский империализм отличался от всех прежних экспансий. Раньше строители империй не сомневались, что и без новых знаний прекрасно разбираются в устройстве вселенной, и по мере того, как расширялись их территории, попросту распространяли свое мировоззрение. Так, арабы, покоряя Египет, Испанию и Индию, не интересовались, нет ли у покоренных народов каких-то неведомых им знаний. Римляне, монголы и ацтеки жадно захватывали новые земли и приобретали власть и богатство, но знания их не интересовали. Европейские же империалисты, напротив, стремились к дальним берегам в надежде приобрести не только новые территории, но и новые знания.
Еще одной важной составляющей прогресса европейцев стал капитализм и присущая ему вера в лучшее будущее.
В 1484 году Христофор Колумб явился к королю Португалии с заманчивым предложением: снарядить флот на Запад с целью разведать новый торговый путь в Восточную Азию. Подобные экспедиции были делом дорогим и рискованным. На строительство кораблей, покупку припасов, жалованье матросов и солдат требовались большие деньги, и не было никаких гарантий, что вложения окупятся. Португальский король отказал.
Но Колумб не сдавался. Он пытался «продать» свою идею многим другим потенциальным инвесторам в Италии, Франции, Англии и снова в Португалии. Безуспешно. Наконец он обратился к Фердинанду и Изабелле, повелителям только что объединившейся Испании. На этот раз он нашел опытных лоббистов и с их помощью убедил-таки королеву Изабеллу. И, как известно, Изабелле достался выигрышный билет: благодаря открытиям Колумба испанцы покорили Америку, принялись разрабатывать там золотые и серебряные рудники, устроили плантации табака и сахарного тростника. Король, банкиры и купцы Испании обогатились баснословно.
Сто лет спустя короли и банкиры с готовностью предоставляли преемникам Колумба куда больший кредит. Благодаря добытым в Америке сокровищам они располагали теперь огромным капиталом. Что не менее важно, теперь они верили в пользу экспедиций и новых знаний и гораздо охотнее расставались со своими деньгами.
Кредит дает нам возможность строить настоящее за счет будущего, исходя из предположения, что в будущем у нас заведомо появится намного больше ресурсов, чем в настоящем. В той или иной форме кредит действовал во всех известных нам цивилизациях как минимум с Древнего Шумера. Беда прежних эпох заключалась в том, что никто не знал, как правильно пользоваться кредитом. Люди не хотели ни предоставлять большие кредиты, ни брать их, потому что не надеялись на лучшее будущее. Обычно они думали, что лучшее время осталось в прошлом, а будущее может оказаться хуже настоящего. Говоря экономическим языком, люди полагали, что совокупный объем богатств ограничен, а возможно, и убывает. Следовательно, не имелось оснований рассчитывать, что через десять лет у царства, у всего мира или у отдельного человека средств прибавится. Бизнес воспринимался как игра с нулевым результатом. Разумеется, доходы какой-то пекарни могли и вырасти, но только за счет убытков соседней пекарни.
Если всемирный пирог всегда остается одного размера, то нет маржи для кредита. Кредит – это разница между сегодняшним и завтрашним пирогом. Если разницы нет, зачем выдавать кредит?
Последние 500 лет вера в прогресс побуждает людей все более полагаться на будущее. Из доверия рождается кредит, кредит ускоряет реальный рост экономики, а благодаря росту экономики укрепляется вера в будущее. И растет кредит.
В 1776 году шотландский экономист Адам Смит опубликовал трактат «Исследование о природе и причинах богатства народов» – вероятно, важнейший экономический манифест в истории. В восьмой главе первого тома Смит сформулировал принципиально новую идею: «Когда землевладелец, ткач или сапожник зарабатывает больше, чем считает необходимым для содержания своей семьи, избыток он использует на то, чтобы нанять работников и таким образом еще более увеличить свой доход. Чем более растут его доходы, тем больше он нанимает работников. Отсюда следует, что увеличение доходов частных предпринимателей есть источник роста общего богатства и процветания».
Магический цикл имперского капитализма: кредит финансирует новые открытия, на открытых землях возникают колонии, которые приносят доход, доход укрепляет доверие, доверие – это кредит. Неевропейские завоеватели, такие как Нурхаци и Надир-шах, выдыхались, одолев несколько тысяч километров – у них заканчивались ресурсы. У капиталистических предпринимателей финансов от завоевания к завоеванию только прибывало.
Современная экономика растет благодаря нашей вере в будущее и готовности капиталистов вкладывать доходы в производство. Но этого недостаточно. Для экономического роста нужны также энергия и сырье – а их запасы небезграничны. Когда (и если) они закончатся, вся система рухнет.
Опыт прошлого свидетельствует, правда, что запасы ограничены лишь в теории. Как это ни странно на первый взгляд, но, хотя потребление энергии и сырья в последние столетия росло по экспоненте, пригодные для разработки и использования ресурсы увеличились.
Всякий раз, когда из-за недостатка энергии или сырья возникает угроза экономическому росту, дополнительные средства вкладываются в научно-технологические исследования, в результате появляются не только более эффективные способы использования существующих ресурсов, но и принципиально новые виды энергии и сырья.
По сути промышленная революция была революцией конвертация энергии. Она открыла нам, что пределов количеству доступной нам энергии нет. Вернее, существует единственное ограничение – наше невежество. Каждые 30-40 лет мы находим новые источники энергии – таким образом, общие запасы энергии только растут.
Способность эффективно конвертировать энергию устранила другую проблему, замедлявшую экономический рост: недостаток сырья. Когда люди сумели овладеть большим количеством дешевой энергии, они добрались до недоступных прежде источников сырья, смогли поставлять сырье из дальних стран. Одновременно научные открытия одарили человечество совершенно новым сырьем – например, пластиком – и обнаружили неведомые или не использовавшиеся раньше природные материалы, такие как кремний и алюминий.
Промышленная революция дала человечеству неведомое прежде сочетание дешевой доступной энергии с дешевым доступным сырьем. Результатом стал беспрецедентный скачок продуктивности.
Современная капиталистическая экономика вынуждена постоянно наращивать продуктивность, иначе ей не выжить. Человечество должно все время производить все больше товара, или наступит коллапс. Но этого мало: кто-то ведь должен покупать произведенную продукцию, иначе все промышленники и инвесторы разорятся. Чтобы предотвратить катастрофу и гарантировать, что люди будут всегда покупать создаваемые промышленностью новинки, пришлось разработать и внедрить новую этику: консьюмеризм. Чем больше мы производим, тем больше потребляем, тем больше надо производить.
Благодаря капитализму и развитию транспорта сегодня наш мир состоит из бесчисленного множества связей между различными территориями. Как следствие, новая культура привела нас к миру. Независимые государства, образовавшиеся на месте империй, категорически не склонны воевать. За редким исключением, после 1945 года одни государства уже не вторгаются в другие с целью покорить их и поглотить. Война сделалась убыточной, зато мир выгоден, как никогда прежде. Угроза ядерного апокалипсиса усиливает пацифистские настроения, с распространением пацифизма война отступает и расцветает торговля, торговля повышает доходность мира и убыточность войны. Со временем этот цикл порождает еще одну, возможно, самую надежную защиту от войны: плотная сеть международных связей лишает большинство стран свободы действий, снижает до минимума вероятность того, что они смогут единолично спустить с цепи псов войны.
Главный вопрос, стали ли мы счастливее наших предков? И что вообще такое счастье?
Согласно расхожему мнению, на всем протяжении истории человеческие возможности неуклонно расширялись, а поскольку своими возможностями человек, как правило, пользуется затем, чтобы избавиться от несчастий и осуществить свои желания, у нас есть все резоны быть счастливее наших средневековых предков. А те, в свою очередь, были счастливее, чем собиратели каменного века. Но этот прогрессистский взгляд на историю вызывает сомнения. Новые подходы, новые типы поведения и новые навыки не всегда улучшают жизнь. Когда в ходе аграрной революции люди освоили сельское хозяйство, их власть над окружающей средой возросла, но участь многих из них стала тяжелее. Крестьянам приходилось работать больше, чем охотникам и собирателям, а добывали они в результате менее разнообразную и калорийную пищу, не говоря уж об их беззащитности перед болезнями и эксплуатацией. Так же распространение европейских империй заметно увеличило коллективную мощь человечества – начался интенсивный обмен идеями, технологиями и местными ресурсами, открылись новые рынки. Но едва ли все это было приятно коренным жителям Африки, Америки и Австралии. Учитывая склонность человека злоупотреблять силой и властью, есть основания подозревать, что отождествление мощи со счастьем по меньшей мере наивно.
Существует диаметрально противоположная точка зрения. Ее сторонники предполагают обратную зависимость между человеческими возможностями и счастьем. Чем больше власти и богатства накапливает человечество, тем оно ближе к холодному механистическому миру, равнодушному к нашим реальным потребностям. Эволюция предназначила наш разум и тело к жизни охотников-собирателей. Переход к сельскому хозяйству, а затем к промышленности вынудил нас вести неестественную жизнь, в которой не могут раскрыться наши природные склонности и инстинкты, не находят удовлетворения самые глубокие мечты. С каждым новым изобретением мы увеличиваем расстояние между собой и Эдемом.
Существует и средний, более нюансированный подход. До научной революции не отмечалось однозначной корреляции возможностей и счастья. Средневековые крестьяне, быть может, и в самом деле оказались несчастнее своих предков охотников и собирателей. Но за последние несколько столетий люди научились более разумно использовать свои возможности. Триумф современной медицины – лишь один пример. Другие беспрецедентные достижения – заметное сокращение насилия, практическое исчезновение международных войн, отсутствие угрозы массового голода. Но даже эта версия – упрощение. Во-первых, оптимистические оценки основаны на очень небольшой выборке. Подавляющему большинству людей плоды современной медицины достались не ранее 1850 года, а успешная борьба с детской смертностью – заслуга и вовсе XX века. От массового голода человечество страдало вплоть до середины XX века. Во-вторых, мы еще не знаем, не посеял ли наш краткий золотой век (последние полстолетия) семена грядущей катастрофы. За эти десятилетия мы столь многократно и разнообразно нарушали экологический баланс планеты, что нам это, скорее всего, еще аукнется. Множество фактов свидетельствует о том, что в оргии безответственного потребления мы уничтожаем самые основы человеческого благосостояния.
Наконец, радоваться беспрецедентным успехам современных сапиенсов можно, лишь закрыв глаза на судьбу всех прочих живых существ. Те запасы и те знания, которые защищают нас от голода и болезней, получены за счет лабораторных обезьян, молочных коров, инкубаторных цыплят. За последние два столетия сотни миллиардов этих созданий провели свой краткий век в условиях промышленной эксплуатации, по жестокости не знающей равных за всю историю планеты Земля. Если хоть десятая доля того, о чем вопиют защитники прав животных, справедливо, то современное индустриальное сельское хозяйство – величайшее преступление в истории.
Таким образом, оценивая всеобщее счастье, нельзя учитывать лишь счастье элиты, европейцев или мужчин. Возможно, столь же несправедливо принимать во внимание исключительно счастье человека.
По всей видимости, счастье не зависит от объективных условий, от богатства, здоровья и даже от отношений. Скорее от корреляции между объективными условиями и субъективными ожиданиями. Историю счастья невозможно изучать, не принимая в расчет такого важнейшего фактора, как индивидуальные ожидания.
В этом плане наша оптика определенным образом искажена: когда мы прикидываем, насколько счастлив тот или иной человек сейчас или в прошлом, мы невольно подставляем на его место себя. Но такой подход не срабатывает, поскольку мы переносим в чужие материальные обстоятельства собственные субъективные ожидания. Средневековый крестьянин месяцами не мылся, и переодеться ему было не во что. От одной мысли о таком существовании – в жуткой грязи – современному человеку дурно, а средневековый крестьянин ничего не имел против. Он привык к запаху и прикосновению грязной нестираной рубахи. Не то чтобы он хотел ее сменить, а сменной не было – нет, он даже и менять ее не хотел. То есть собственная одежда его, по крайней мере, вполне устраивала.
И это, если вдуматься, не так уж удивительно. Наши родичи шимпанзе купаются еще реже, а одежду и вовсе не меняют, но ведь не жалуются. И нам не противно, что живущие с нами в одном доме собаки и кошки не принимают душ и не переодеваются. Мы все равно с ними обнимаемся и целуемся. Все определяется ожиданиями.
Социологи задают в анкетах вопросы о субъективном «самочувствии» и соотносят ответы с социально-экономическими факторами, такими как богатство и политическая свобода. Биологи задают те же вопросы, но ответы соотносят с биохимическими и генетическими факторами.
Биологи считают, что нашими мыслями и эмоциями управляют биохимические механизмы, отточенные миллионами лет эволюции. Как любое состояние души, субъективное ощущение счастья определяется не внешними параметрами – жалованьем, системой отношений, политическими правами, – а сложной системой нервов, нейронов, синапсов и биологически активными веществами: серотонином, дофамином и окситоцином.
Вопреки всем помыслам создать рай на Земле наша биохимическая система, по-видимому, запрограммирована на поддержание определенного уровня счастья. Счастье и несчастье играют роль в эволюции лишь постольку, поскольку в какой-то момент способствуют или препятствуют выживанию и воспроизводству. Не приходится удивляться тому, что эволюция сделала нас не слишком счастливыми и не слишком несчастными. Биологически мы приготовлены к тому, чтобы насладиться кратким моментом приятных ощущений. Но долго они не продлятся: рано или поздно счастье схлынет, сменившись менее приятными ощущениями.
Некоторые ученые сравнивают нашу биохимическую систему с кондиционером, который удерживает в помещении температуру на заданном уровне, даже когда нагрянет жара или налетит снежная буря. События могут ненадолго изменить температуру, но кондиционер обязательно восстановит статус-кво.
Некоторые системы установлены на 30°С, другие на 20°С. И у людей эти «кондиционеры» тоже различаются. Одни люди от рождения обладают такой «жизнерадостной» биохимической системой, что их настроение колеблется от 6 до 10 баллов по десятибалльной шкале и чаще всего стабилизируется на отметке 8. Такой человек будет бодр и весел, даже живя в безумной столице, потеряв все деньги на бирже и заболев диабетом. У других биохимия угрюмая, настроение колеблется от 3 до 7, стабилизируется на 5. Такой пребывает в депрессии, даже когда у него вроде бы есть все: поддержка родни и друзей, миллионные выигрыши и здоровье олимпийца.
При этом биологи признают, что счастье главным образом определяется биохимией, но они учитывают также психологические и социальные факторы. Наш эмоциональный кондиционер все же может достаточно свободно переключаться внутри отведенных ему границ. Нарушить верхнюю и нижнюю планку практически нереально, но брак и развод могут повлиять на положение стрелки внутри этой зоны. Человек со средним уровнем счастья 5 не будет скакать от радости, но время от времени он может достигать вполне приятного уровня 7 и избегать тоски уровня 3.
Судя по всему, счастье не сводится к превалированию приятных элементов над неприятными. Скорее, счастье в том, чтобы наполнить жизнь смыслом и придать ей цель. В счастье присутствует заметный когнитивный, этический компонент. Как говорит Ницше, тот, у кого есть зачем жить, легко выдержит любое как. Даже в испытаниях осмысленная жизнь приносит удовлетворение, а бессмысленная превращается в пытку при самых комфортных условиях.
Хотя удовольствие и страдание люди в любой стране и в любую эпоху чувствуют одинаково, смысл своему опыту они придают совершенно разный. А значит, история счастья – намного более сложная, чем видится биологам. Если оценивать жизнь эпизод за эпизодом, то, конечно, тяжелых моментов у средневековых людей было гораздо больше. Но если они верили в вечное посмертное блаженство, то вполне могли обрести в своей жизни куда больше смысла и содержания, чем современный атеист, которого в конце не ждет ничего, кроме полного и бессмысленного забвения.
Так значит, наши предки были счастливы, ибо находили утешение в коллективной иллюзии потусторонней жизни? Вероятно, да. И пока у них не отобрали эту фантазию, с чего им было печалиться?
Что касается смысла жизни, насколько мы можем судить, с сугубо научной точки зрения смысла в человеческой жизни маловато. Человечество возникло в результате случайного эволюционного отбора, не имевшего ни разумной причины, ни цели. Наши поступки отнюдь не часть божественного космического плана, и если завтра планета Земля взорвется, вселенная будет себе существовать дальше, ничего не заметив. Пока у нас нет научных причин полагать, что наличие человека – субъективного наблюдателя – так уж необходимо вселенной. А потому любой смысл, что люди приписывают своей жизни, иллюзорен, и мечта о потустороннем блаженстве, наполнявшая смыслом жизнь средневекового человека, столь же обоснованна, как те смыслы, что в своей жизни находят современные гуманисты, националисты и капиталисты. Ученый видит оправдание собственного бытия в том, что умножает сумму человеческих знаний; солдат – в том, что сражается за отчизну; предприниматель – в создании новой компании; и все они так же заблуждаются, как средневековые схоласт, крестоносец и строитель собора.
Получается, наше счастье – в самообмане?
Мои контакты
Facebook: https://www.facebook.com/a.kolomatskiy/
Телеграм: @akolomatskiy
Копирование материалов разрешается исключительно при условии ссылки на источник.