Впервые в Ленинград мне довелось попасть в восемьдесят первом году. Сентябрь – обычно тёплый и солнечный дома в Одессе, здесь, на берегах Невы, уже вовсю моросил затяжным осенним дождичком. Однако несмотря на скверную погоду и насквозь мокрые туфли после дня блуждания по улицам и площадям, я не мог налюбоваться на величавый облик столицы Российской Империи. Она меня восхитила и очаровала настолько, что через десять дней пребывания в Северной Пальмире, я доподлинно понял где провёл столь незабываемое время. То есть, приехал как бы в Ленинград, а уезжал из Санкт-Петербурга. Город словно приоткрыл мне неразрывное единство своего названия с именем его основателя, неподвластное большевисткому декрету на роковом повороте истории.
Этой мыслью – очевидной, но, вероятно, абсолютно абсурдной в те годы я, тогда ещё достаточно восторженный молодой человек, поделился с моей бывшей вузовской преподавательницей - Элеонорой Павловной. Наша встреча произошла спустя несколько месяцев, уже зимой в Одессе, в Аркадии. С наступлением холодов туда на прогулки выбирались многие одесситы – побродить по центральной аллее, ведущей к причалу-пирсу, подышать морским воздухом, на так назывемых «плитах» - огромных бетонных блоках, уложенных вдоль короткого участка побережья. Излюбленный пляж бомонда и Фонтанских дачников – летом, по окончанию купального сезона он обретал непревзойдённый шарм тихого и романтического места, присущего иным заповедным уголкам Черноморских курортов. Там то и состоялся наш памятный разговор:
- Уверен, что Ленинград рано или поздно переименуют в Питер, - поделился я главным впечатлением от недавнего путешествия. Элеонора Павловна - женщина начитанная и прогрессивно думающая, лишь снисходительно усмехнулась, мол, что за чушь ты несёшь, дружок. Ещё пять лет назад она знала меня как серьёзного студента, не разгильдяя, и наверное теперь ей было странно слушать такие глупые речи из уст уже не юноши, а от вполне взрослого мужчины.
- Никогда! – воскликнула она. Её сознание, долголетней подписчицы и активной читательницы журнала «Иностранная литература», произведения из которого мы так часто обсуждали, казалось, воспротивилось такой чуть ли не крамоле.
- Этого никогда не произойдёт! – горячо повторила Элеонора Павловна, то ли испугавшись безумному утверждению, то ли воспротивившись ему.
- Увидите, - мне, не ожидавшему подобной категоричности, оставалось тоже спокойно улыбнуться в ответ. Ничего не значащие слова международного пролетарского гимна про возмущённый разум, который кипит, трансформировались из аморфной фразы в пар негодования работника министерства образования.
- А давайте поспорим, - миролюбиво предложил я, повинуясь необъяснимой уверенности в собственной правоте, - на бутылку шампанского.
Стандартный приз в тот период времени за выигрыш в споре – коньяк, мне показался неподходящей наградой победителю. Тем более, в отстаивании своей точки зрения в споре с дамой, во первых, старше меня, а, во вторых, в той степени интеллигентной, чтобы соблюсти необходимые приличия и не опуститься до предмета прозаического и банального. Ну не с товарищем же ровесником заключаю пари, пусть даже и на армянский марочный.
- Не сомневаюсь, что мы оба станем свидетелями этого события. И вы, и я благополучно доживём до этого дня, - заключил я, не взирая на её бунтующий скептицизм. Меня внезапно охватило необычайное волнение. Да так, что внутри случилась конвульсия и я, будто дизелёк, пошедший в разнос, взорвался и безапеляционно добавил:
- Полагаю, что ждать придётся недолго. Максимум, лет десять. Тогда и посмотрим чья правда.
Названный срок сам собой слетел с языка, как бы продиктованный духом дельфийской пифии, впавшей в священный экстаз перед пророчеством. Элеонору Павловну, надо полагать, смутило моё возбуждение и она поспешила распрощаться.
- Вы уж, пожалуйста, подготовтесь заранее! – шутливо крикнул я ей вслед, абсолютно не подозревая, что окажусь провидцем. Городу, так поразившему меня своим гордым великолепием, действительно вернули его первоначальное название – Санкт-Петербург. Впрочем, к тому времени я уже эмигрировал в Америку и осел в Калифорнии, а Элеонора Павловна перебралась в Израиль, в небольшой городок Петах-Тикву. Променяла одесский, пропитанный запахом акации, степной ветерок на пыльные Хамсины и Шарафы, а колоритному Привозу предпочла локальную достопримечательность Петах-Тиквы – шумный восточный базар. И заодно, обзавелась другим мировоззрением. О новом месте жительства Элеоноры Павловны я узнал от её дальнего родственника, гостившего в Лос-Анджелесе. Он то и позвонил мне передать привет от моей случайной оппонентки, собираясь вручить небольшую посылку. Как разыскала своего бывшего студента - прорицателя, да ещё за границей, уже наверняка пожилая женщина, я так и не догадался спросить. Уж слишком изумил меня загадочный гостинец, когда я увидел его в руках родственника Элеоноры Павловны. Он держал бутылку из тёмно-зелёного стекла, характерную по форме, с серебряной фольгой вокруг горлышка и с узнаваемой этикеткой. Это было шампанское! Правда, не настоящее французское, а ностальгический продукт из ушедшей эпохи – незабвенное «Советское», разлива Одесского винзавода. Именно то, на которое мы поспорили...