Это пишет человек, который долгое время провёл в этих… не столь отдалённых местах, где кроме тамбовского волка – нет других товарищей, и который хорошо знает запах тюремной баланды. Я имел удовольствие отбывать часть своего срока на «крытке» особого режима в самой чернючей - 52 командировке, что возле Донецка.
Надо сказать, что по сравнению с другими зонами, здесь контингент сидельцев был в массе своей… особенно суровый. Люди, как правило, через многое прошли, и не терпели какой-либо фальши в словах и делах; и если ты грязь или отморозок – тебя вычислят сразу, как переступишь порог.
Кто-то коротал свои дни, листая стос (играл в карты), кто-то ходил на приколе, а кто-то… всерьез задумался о Боге, читал Библию и молился крохотным, присланным с воли, иконам. Движ (дела) в тюрьме всегда очень оживлённый, но сокамерники обычно старались не мешать молящемуся человеку. Даже если он бубнел среди ночи у зажжённых самопальных свечей, народ как-то понимал, что человек, разговаривающий с Богом, делает что-то серьёзное и нужное.
Хоть это было и «Помещение закрытого типа», но желающим разрешалось выходить на промку (рабочая территория зоны). У мужиков выбор был не очень большой… разматывать шахтные троса или шлифовать плитку из дикого песчаного камня. Но даже и такой работы было не много, и чаще всего работяги просто сидели по шуршам (небольшое рабочее помещение) и мастерили ширпотреб.
Я в бригаде каменщиков, вырезал для нашей лагерной церквушки иконы. Хоть это было малость не канонически (объемные лики святых на камне не особенно приняты в христианстве), но наш батюшка отец Матфей забирал их у меня для оформления интерьера церкви. В награду мне обычно доставались конфеты- леденцы, и если работа ему очень нравилась, он таскал их мне килограммами. Конечно, батюшка не знал, что из этих конфет мы потом варили отличный самогон.
Но однажды, в один из таких визитов, привязался к нему Мартын – один из мужиков нашей бригады.
- Батюшка, не откажите Бога ради… - умолял он, держась за его рукав - Исповедаться мне нужно! Грехов на мне много!
Отец Матфей сначала вырывался из его цепких рук, а потом посмотрел ему внимательно в глаза и спокойно ответил.
- Ладно. Подойду к тебе на обеденной перекличке.
И ушёл. Я, будучи свидетелем этого диалога, не удержался.
- Ты, что дурак, Мартын? – говорю. – Или срока тебе мало?
- Та будь, что будь… - ответил он, стиснув зубы – Не могу эту гадость в себе больше терпеть! Всю жизнь сижу за фонари, а вина на мне одна… что жизнь отнял у близкого мне человека.
После переклички, действительно, подошёл к отряду батюшка, и они вдвоём побрели в церковь. Вернулся он на промку только часа через два. Присел возле меня, и молча курит.
- Ну что, легче стало? – спрашиваю.
Он только улыбается и кивает.
Что же – дело хозяйское. Особенно верующим, я его никогда не считал. Пусть это проявилось у него как-то спонтанно, но лучше поздно, чем никогда.
А на утро случилось ЧП. После подъема, все уже нары свои застилают, а он лежит себе на спине, смотрит в потолок, и улыбается. Я толкаю его в плечо ладонью… а он холодный.
Все сразу окружили его, и кто-то сказал: «Надо же, никогда не видел, чтоб жмурик улыбался». Я закрыл Мартыну глаза, а посмертная гримаса, так и осталась на нём.
«Мартын представился!»- эхом прокатилось по бараку. А мы стояли возле его нары, как зачарованные. Вид его настолько поражал, что все до единого вдруг стали креститься.
«Видать легко ему было…» - сказал кто-то. А я так думаю, что услышал, наверняка, его Господь; принял его исповедь… и отпустил, наконец, грехи.