Учитывая, как важно быть должным образом любимым своими родителями, чтобы иметь эмоционально здоровую взрослую жизнь, можно с некоторой настойчивостью задаться вопросом, почему-в случаях, которые варьируются от прискорбных до поистине трагических – процесс может пойти так неправильно. Почему некоторые родители, которые в других областях могли бы быть порядочными и вдумчивыми персонажами, так плохо умеют любить маленьких людей, которых они принесли в мир?
Среди множества возможных вариантов особенно выделяются два. Первая проистекает из одной из самых очевидных и неизбежных особенностей раннего детства: младенец прибывает на землю в совершенно и почти шокирующе уязвимом состоянии. Он не может двигать своей головой, он полностью зависит от других, он не понимает ни одного из своих органов, он находится в полутени хаоса и тайны, он не может регулировать себя или какую-либо свою функцию. В таких беспомощных обстоятельствах он должен смотреть на других снизу вверх и умолять их о милосердии: он должен просить их принести ему пищу, погладить его по голове, омыть его конечности, утешить его после еды, понять его ярость и печаль. Эта первобытная беспомощность действительно рассеивается очень долго. Даже по прошествии двух или трех долгих лет отпрыск остается совершенно слабым, растерянным, некомпетентным и хрупким. Его пальцы не толще веток, его могла бы убить семейная собака, его ум наполнен множеством ослепительно странных, нереалистичных и сентиментальных представлений: он думает, что плюшевые мишки живы, он разговаривает с растениями, он ждет, когда Санта спустится по трубе, он хочет стоять кругами, держась за руки с другими миниатюрными людьми, и петь песни о феях, мумиях и папахах – а позже рисовать картины гигантских цветов и дружелюбных бабочек, прежде чем заснуть, сосать свой большой палец и нянчить свое уютное одеяло.
Для большинства людей все это просто чрезвычайно мило. Но для того, чтобы позаботиться об очень маленьком человеке, взрослый вынужден предпринять очень специфический эмоциональный маневр, который происходит так интуитивно и быстро у большинства из нас, что мы склонны даже не замечать его разворачивания: мы должны получить доступ к нашим собственным воспоминаниям о себе, в каком бы возрасте ни был наш маленький и нежный ребенок, чтобы затем более точно доставить ему необходимую заботу и внимание. Со стороны это выглядит так, как будто мы просто неизбежно становимся на колени, чтобы поиграть в принцесс с ребенком, отвечая на его призыв вкусно поесть, терпеливо застегивая его кардиган, чтобы защитить его от холода, и поправляя его маленькую кашемировую шляпку для поездки в магазины. Но для того, чтобы сделать такие шаги, часть нас должна копаться в своем прошлом и представлять себя в роли маленького человека, о котором мы заботимся, опираясь на наши очень личные воспоминания о себе и своем теле, чтобы сочувствовать печалям, разделять радости, оставаться сочувствующими неуклюжести и склонными к срочному плачу.
Хотя временами уход за детьми может быть практически изнурительным, у большинства взрослых нет проблем с подключением к детской версии самих себя. Но эта способность далека от естественной или спонтанной: она является функцией здоровья и следствием определенной степени эмоциональной привилегированности. Однако для более неблагополучных родителей, которые сами того не ведают, задача ухода через идентификацию чрезвычайно сложна. Где-то внутри них была построена стена, много метров толщиной и увенчанная колючей проволокой, между их взрослым и детским "я". Что – то в их детстве было настолько трудным, что они не могут – и не могут-вернуться туда творчески. Возможно, кто-то из родителей умер, или прикоснулся к ним так, как они не должны были, или оставил их одинокими и униженными. Вещи в их детстве были неудобны до такой степени, что вся их взрослая идентичность была основана на полном отказе когда-либо вновь столкнуться с беспомощностью и уязвимостью своих ранних лет. Никогда, даже в течение двадцати минут, пока ужин в духовке, они не встанут на пол и не вспомнят о ребенке, которым они когда-то были, чтобы поиграть с ребенком перед ними.
Этот тип взрослых может стать чрезвычайно компетентным в профессиональном мире, их манеры, вероятно, будут решительными и сильными, их мнения будут твердыми, а их характеры будут тяготеть к иронии, цинизму и стоическому (или явно жесткому) подходу к проблемам, их собственным и чужим. Им может нравиться говорить, что они "ни о чем не жалеют" и что "нет смысла плакать". Теоретически они ничего не имеют против того, чтобы присматривать за ребенком, они хотят быть родителями и, возможно, упорно боролись за то, чтобы быть одним из них в первую очередь, просто когда дело доходит до этого, они не понимают, что они не могут быть родителями должным образом, пока и до тех пор, пока они не придут к согласию с детской версией себя. До тех пор, пока их собственная уязвимость пугает их, они будут – тайно и бессознательно – противостоять и не затронуты уязвимостью своего собственного ребенка. Они не смогут быть терпеливыми с неуклюжестью и растерянностью маленького человека, у них не будет никакого интереса играть с плюшевыми мишками, они будут думать, что жалко, как плачет их ребенок, потому что четырехлистный клевер смят или любимая книга имеет слезу. Они могут-вопреки себе-в конечном итоге сказать "не будь таким глупым" или даже "Перестань быть таким детским", когда ребенок плачет, что один из глаз слоненка сломан; они могут очень резко купать ребенка и отказываться читать ему сказку на ночь, которую он просит.
За этим может последовать вторая характеристика и связанная с ней неудача в родителе: неразрешенная зависть. Как бы странно это ни звучало, родитель может завидовать своему собственному ребенку в том, что у него может быть лучшее детство, чем у них, и бессознательно гарантирует, что этого не произойдет. Несмотря на то, что родители якобы заботятся о ребенке, они будут бороться с импульсом причинить ему некоторые из тех же самых препятствий, с которыми они столкнулись: то же пренебрежение, та же безразличная школа, то же отсутствие помощи в их развитии… Внешние детали могут измениться, но эмоциональное воздействие останется прежним. Новое поколение будет страдать заново.
Чтобы правильно воспитывать детей, нам нужно не только получить доступ к нашим воспоминаниям о собственном детстве, но и уметь примириться со своими лишениями, чтобы не испытывать зависти к тем, у кого, возможно, есть шанс не пережить их в свою очередь. Но определенный тип травмированных родителей остается на каком-то уровне идентифицированным в их сознании как нуждающийся, разочарованный ребенок, которому невыносимо, что у другого ребенка было больше, чем у них. Они подобны измученному и мучительному брату в неблагополучной семье, который вымещает свою боль на ком-то более беспомощном, тщательно следя за тем, чтобы другой ребенок был таким же печальным и нуждающимся, как и они.
Мы не можем не иметь того детства, которое у нас было. Но если мы планируем завести ребенка, мы несем высшую ответственность за то, чтобы иметь нормальное отношение к своему прошлому: иметь возможность обращаться к нему за запасами нежности и сочувствия и не испытывать зависти к тем, кто не должен участвовать в их страданиях. Мы станем по-настоящему взрослыми, когда окажемся в состоянии дать нашим отпрыскам то детство, которого мы заслуживали, а не то детство, которое у нас было.