Часть 16.
Под ворохом тряпья оказалась низенькая дверца, сквозь щели пробивался тусклый свет. Я толкнула дверцу. Не поддаётся. Сердце колотилось так громко, что, казалось, оно готово выскочить из груди и помчаться прочь от этого места! Я со всей силы ударила ногой в хлипкую дверь, и она распахнулась. Было очень страшно шагать в темноту, и я не знаю, как мне удалось пересилить себя.
Глаза не сразу привыкли к темноте. В углу я разглядела какой-то топчан. В комнате царил полумрак, сгущавшийся с каждой минутой. Два маленьких оконца под самым потолком, окрашенные уже облупившейся краской, едва пропускали свет. Я боялась сделать шаг в эту полутьму. В это время на топчане произошло какое-то шевеление. Я перевела взгляд, и...
О, боже мой! На топчане лежал... На топчане лежал Степан! Его пышную рыжую шевелюру я бы узнала за километр!
- Степа-а-а-а! Ураааа! Ты жив? - я орала, как резаная. Мои вопли тонули где-то под крышей, в сводах полуподвала. Какое счастье, что я его всё-таки нашла! На радостях я бросилась к нему, не глядя под ноги, и тут же растянулась во весь рост. Я больно ударилась обо что-то, но всё это были такие мелочи по сравнению с тем, что Степан был жив! На радостях я принялась его целовать, всхлипывая и обливаясь слезами.
Степан застонал. Он даже не пошевелился! Только тут я обратила внимание, что он какой-то вялый, и вроде даже совсем не обрадовался моему появлению. На табуретке перед топчаном валялись пустые блистеры от каких-то таблеток. Я машинально сунула их в карман. В темноте что-то звякнуло. Я посветила зажигалкой и обнаружила упавший шприц. Осколки от ампул валялись тут же, на полу.
Так, значит, ситуация начала проясняться. Я оглянулась на топчан. Степан был жив, и, значит, пять минут мог подождать. А вот чем его накачали, узнать не помешает. Я достала свои пакетики, в один упаковала блистеры, в другой шприц, а в третий аккуратно собрала осколки ампул. Потом всё это положила в боковой карман рюкзака.
Всё, пора выбираться отсюда, пока окончательно не стемнело. Я осмотрела убежище, где держали Степана. Комнатка, примерно три метра на четыре, с высоким сводчатым потолком. Когда-то она, скорее всего, использовалась для хранения необходимых для службы предметов.
Аккуратно приподняв Степана, я поднесла к его губам бутылку с водой. Похоже, он находился в каком-то дремотном забытьи, потому что он даже попить толком не смог. Я смотрела, как вода льётся ему за шиворот и плакала.
- Ничего! Ничего, Стёп! Главное, ты жив! А здоров будешь, откачаем! Давай подниматься, давай-давай-давай! Во-о-от, давай! Обопрись об меня, поднимайся!
Непонятно, кому я это говорила - Степану, который не слышал меня, или себе, успокаивая свою дрожь. Легко сказать - поднимайся! Надо было ещё убедиться, что он меня вообще слышит и понимает!
Короче, в итоге мне пришлось на себе, как санитарке на войне, вытаскивать Степана на свежий воздух. Несмотря на свою худобу, почти недвижимый Степан оказался очень тяжелым. Я еле выволокла его. Хорошо еще, что мне не пришлось спускать его с какой-нибудь высоты, я бы его точно не удержала!
На улице уже совсем стемнело. Я поудобнее усадила Степана на ступеньках крыльца, прислонив его к ограждению. Села рядом. Я начала рассказывать Степану события трёх последних дней. Степан сидел с закрытыми глазами. Прошло, наверное, около часа. На свежем воздухе он немного оклемался. По крайней мере, он открыл глаза, а его взгляд начал приобретать осмысленность. Он явно обрадовался, увидев меня рядом. Но его лицо тут же выразило озабоченность.
- Ты ...откуда тут?! А этот где? Ннн...надо уходить... - с трудом разлепляя губы, проговорил он.
- Циркач? Он не появится, не переживай! Он сейчас удирает от Виктора, я потом расскажу. Виктор, наверное, уже поймал его. Нам надо убираться отсюда, уже совсем темно. Ты идти сможешь? - я затушила сигарету встала, чтобы размять затёкшие ноги.
- Не знаю, - честно ответил Степан, - Как-то надо выбираться отсюда...
Я была рада, что отыскала Степана, и у меня, как у марафонца, словно второе дыхание открылось. Выбираться отсюда? Это совершенно не противоречило моим желаниям, но как? Степан ослаб от инъекций, это же ясно, как белый день!
И мы пошли... Спотыкаясь и падая на каждом шагу, поддерживая друг друга, вытирая пот и слёзы и падая через каждые пару шагов. Наверное, также санитарки выводили раненых с поля боя. Как же это оказалось тяжело! Степан, даром что худощавый, был, как чемодан без ручки - нести тяжело и бросить жалко! Идти он, конечно, не мог. Его заносило, как пьяного боцмана на палубе, он совершенно не держал равновесия, и по прямой мог сделать от силы два-три шага, а потом валился на землю, как куль.
Так, с горем пополам, мы еле-еле добрались до домов, и, обессиленные, рухнули на траву. Путь, на который у меня ушло от силы минут сорок, мы преодолевали почти четыре часа!
Я зашла в дом. Фёдор обрадовался мне, как родной. Он уже думал, что умирать здесь придётся. Освободиться от пут он или не смог, или со страху даже не пытался. Я объяснила ему, что у него есть час, чтобы приготовить горячий, питательный ужин и крепкий сладкий чай.
- А чтобы не удрал, я буду держать тебя под прицелом! Ферштейн?
Фёдор ферштейн. Настрадавшийся, ничего не понимающий, он был согласен на всё. Надо сказать, бежать он и не пытался. Последние душевные силы у него отняло появление Степана в окружающем пейзаже.
Фёдор встал, как вкопанный, столкнувшись с сидевшим на завалинке Степаном. Он переводил взгляд со Степана на меня, потом опять на Степана, и даже не пытался изобразить мыслительную деятельность. Его просто замкнуло.
- Ну чего уставился? Брат мой, не видишь, что ли?
Ещё через час мы с аппетитом поедали густую похлебку из курицы с картошкой и наслаждались ночной тишиной и покоем. Звуки вокруг были исключительно природные - где-то вдалеке квакали лягушки, иногда в лесу кричала какая-то птица, тонко звенели комары. Говорить никому не хотелось.
Степану значительно полегчало после горячего сытного ужина и пары кружек горячего сладкого чая. Молодость брала своё, и он уже не выглядел человеком, собравшимся навестить ушедших предков. Даже наоборот, чувствовалось, что он только сейчас начинает постигать вкус жизни.
Я отправила их обоих спать в дом. Фёдора предварительно связала и опять привязала к кровати. Да он и не сопротивлялся, уяснив, что убивать его никто не собирается. Сама решила остаться снаружи, ведь кому-то же надо было охранять. Спать мне совсем не хотелось.
Я перекатила чурбачок в заросли лебеды и устроила себе там наблюдательный пункт. Костёр медленно догорал, и в отсветах пламени площадка передо мной была, как на ладони. Мне видно всё, а меня не видит никто! Если учесть все события сегодняшнего дня - то совсем не лишняя предосторожность.
(Продолжение следует...)