Предыдущая глава
Сцену эту прервал тревожный, многократный звонок в дверь. Затем на лестничной площадке громко вперебой заспорили голоса - мужской и женский. Дверь со стуком отворилась. Елена Сергеевна, мать Миши, спокойно и даже торжественно объявила на всю квартиру: " Граждане, у вас потоп!"
Елена Сергеевна, не сняв шубы, бросилась к ванной. Оттуда из-под двери по всему коридору растекалась лужа. За Еленой Сергеевной следом шел бледный мужчина в пижаме и жалобно восклицал: " Две недели назад я сделал ремонт! Кошмар!"
Нюра Львовна на пороге столовой стучала палкой и кричала: " Разгильдяи, позор!"
Елена Сергеевна отворила дверь в ванную — оттуда хлынула вода. За высоким порогом вода стояла чуть не по щиколотку. Кран тихо журчал, и вода плавно лилась через край ванны.
Миша с ужасом вспомнил, что это он не закрыл воду, и стал лихорадочно разуваться. Николаю Павловичу звонил в домоуправление. Один Пусик не участвовал в общей суматохе, стоял с невидящим взглядом и застрявший на лице улыбкой.
Из Кухни вышел студент Степанов, бесстрашный перешагнул через порог в ванной и закрыл кран. Затем не закатывая рукава, сунул руку в переполненную ванну, выдернул затычку и попросил передать ему ведро. Николай Павлович принес ведро.
Елена Сергеевна вооружилась тряпкой. Через час с наводнением было покончено. Степанов невозмутимо стоял посреди ванной в мокрых туфлях и мокрых брюках, один из рукавов пиджака промок насквозь. Но он этого не замечал он с удовлетворением оглядывал запыхавшихся Вавилиных и улыбался: " Как будто всё, вот что значит коллектив!"
Бледный мужчина в пижаме снова сказал:" Две недели назад я сделал ремонт, я художник, сырость для меня — смерть. Мои холсты!"
Елена Сергеевна принялась успокаивать мужчину: "Конечно, конечно, мы возместим весь ущерб, Вы только подсчитайте — сколько."
Мужчина ушёл, бормоча что-то под нос, видимо подсчитывая. Степанов потянулся к вешалке за своей курткой, но Елена Сергеевна запротестовала: в мокрых брюках, с мокрыми ногами, в промокшем пиджаке — на Мороз! Верная пневмония! Нет, нет всё нужно высушить.
Мишу ужасно раздражало, что все так и пляшут вокруг Степанова: ах, какой Молодец! Прямо в воду, не мешкая, не жалея костюма! Ах, если бы не он, протекло бы на два этажа! Ах, ах, герой!.. И как спокойно принимает он эти ахи, точно заслуженное!
Мишу это всеобщее восхищение бесило ещё и потому, что сам-то он растерялся, зачем-то стал разуваться и теперь видит, как был смешон со стороны. А его вине никто не заговаривал, и это еще больше унижало его, нестерпимо.
Потом все сидели в столовой, долго пили чай. Впервые за последнее время семья собралась вместе, и получилось, что поводом был Степанов. Его расспрашивали об институте, учёбе... Николай Павлович расхаживал по комнате, изредка задавал вопросы. Нюра Львовна откровенно подлизывалась и льстила. Миша молчал насупившись. Елена Сергеевна то и дело бегала на кухню посмотреть, сохнет ли обувь не сгорел ли пиджак над газом.
Елена Сергеевна возвращаясь из кухни, каждый раз сокрушалась, что одежда медленно сохнет, а уже так поздно. И Степанов, каждый раз оглядывая всех, с наивной улыбкой говорил: " Ничего, мне здесь уютно, честное слово! Сидел бы и сидел..."
Потом Пусик ушёл, и Нюра Львовна таки сунула ему в карман трешку на такси. Потом Елена Сергеевна объявила, что Степанов останется у них ночевать, и ему поставили раскладушку в комнате Миши. Они оба молча разделись, Миша погасил свет, и в темноте, так же молча, оба улеглись.
В квартире всё постепенно утихло. Стали слышны знакомые полночные шумы засыпающего дома. Где-то жалобно пропела водопроводная труба, прогудел лифт, на каком-то этаже гулко с большими промежутками застучали в дверь. Миша не спал. Слушал невыносимо ровное дыхание Степанова, который, конечно, сразу безмятежно уснул.
О, как он ненавидит эту породу людей — всё им жизни ясно, никаких сомнений, полная уверенность в себе, в своём праве на благополучие, любовь, признание! Вот уж кто входит в жизнь как хозяин!
Принципы у них чёткие твёрдые, как армейский устав. И главное, они умеют укладывать свою жизнь в эти рамки, и им не тесно, удобно. Мало того, рамки эти они считают обязательными для всех — вот что ужасно, и Миша опять стал думать о бесчеловечной нивелировки поступков и чувств. И о бесцельности самой жизни. И о том страшном, что чуть не произошло. И не было ни страха, ни раскаяния, только страшная усталость.
Он подумал об Оле, которая наверное, тоже безмятежно спит сейчас, довольная жизнью. За окном стояла чёрная морозная ночь. Маленькая белая Луна ничего не освещала. И ему было зябко и страшно, Точно он не дома, а один в этой чуждой, бездомной пучине неба. На него пахнуло космическим холодом.
Следующая глава