С орнитологом Владимиром Морозовым мы предприняли из Воркуты поездку на Рай-из и имели счастье вблизи познакомиться с этой природной достопримечательностью Полярного Урала.
В середине августа добрались на поезде из Воркуты до разъезда 135 км, где обосновалась наша другая экспедиция ботаников во главе с Анатолием Кулиевым. На третий день пребывания в долине Соби, под вечер надули лодку, погрузили в нее вещи. Наш «ковчег» быстро подхватила горная река, стала кружить ее и кидать на камни. Стоило некоторых усилий, а я сидел на веслах, чтобы лодка стал послушной. Часа полтора, черпая понемногу в лодку воды, мы неслись среди камней и поваленных деревьев, утонувших кустарников, предательски подтопленных и представляющих большую опасность.
За траверсом бывшего разъезда Красный Камень, на правом берегу Соби мы заметили подходившую к урезу воды старую вездеходную дорогу. Возможно, в этом месте была ранее переправа. Ведь по старой карте 1950-х годов примерно в этом месте, напротив, на левом берегу реки был железнодорожный разъезд Медвежий. Решили чалиться здесь. Но вылезать из лодки, где между нашими ногами были буквально вбиты два рюкзака, было непросто, тем более в корму постоянно подливало бившейся в берег струей воды. Вылезли на берег, с трудом разогнули спины, они затекли от сиденья в лодке.
Собрали лодку и двинулись к домику. От реки к нему тянулась тропа, и мы без труда нашли жилище. Нашей целью был старый геологический балок, который поставили геологи МГУ в период лихих походов по Полярному Уралу у самого подножья гор. О нем они рассказали нам еще в Москве, но просили никому о нем не сообщать, видимо, боясь за сохранность надежного жилья в таком суровом месте.
Достигнув балка, мы были очарованы открывающимся вокруг пейзажем. От домика открывался незабываемый вид на север – разреженная лиственничная тайга, сплошь заросшая понизу живописным разнотравьем, да мелькающие между стволами лиственниц склоны сопок на левом берегу Соби. Особенно праздничными выглядели окрестности избушки во второй половине августа – начале сентября, когда днем, после первых ночных заморозков прихваченные холодом листья герани и чемерицы, купальницы и горца-«раковых шеек», расцвечивались оранжево-желто-красными тонами. Довершала эту цветовую палитру начавшая желтеть хвоя лиственниц.
Лиственничник на склоне долины реки и редкий березово-осиновый лес по ее террасам были богаты грибными местами и ягодниками. Август в этих местах – удивительный месяц, когда все созревает одновременно, и грибы, и все возможные на Севере ягоды. Прочесывая эти угодья, мы собирали только отборные подберезовики и подосиновики, других не брали, хотя, помимо них, манили к себе нас, москвичей, жителей огромного города, уже отвыкших от таких чудес природы, «россыпи» множества «солюшек» – груздей, волнушек, сыроежек. Незабываемыми оказывались и уральские ягодники. Заросли красной смородины в приречных ивняках, морошечники на моховых подушках между озерками, с их перезревшими и слегка забродившими ягодами, обсыпавшими своим оранжево-желтым цветом темно-зеленые с коричневцой листья. А какими чудесными выглядели зеленые пустоши с ерником (карликовой березой) к этому времени они покрывались сизо-синим налетом от огромного количества созревших черники и голубики.
Отворив дверь, вошли внутрь. В предбаннике, на ящиках лежало несколько поленьев, на полу валялись ящики из-под угля. Пройдя в «спальню», обнаружили двухъярусные нары, занимавшие все стены. Пара оконцев: одно – на гору, другое – на реку, оба застекленные. За стенами шумели могучие лиственницы, порывы ветра били в стекла, отчего те позвякивали, в десяти-пятнадцати метрах неназойливо шумел по камням небольшой ручей, откуда мы брали хрустально-прозрачную, холодную воду. Сухой дом с полом и крышей, спальными местами, да еще у подножия заманчиво зовущей горы. Романтика, да и только! О такой первозданной идиллии можно было лишь мечтать. Ведь всего в каком-нибудь километре, может чуть больше проходит железная дорога, этот непреходящий продукт современной цивилизация. Могут ли догадаться проезжающие в своих вагонах пассажиры о том, что совсем рядом с ними возможно существование подобного волшебного уголка дикой природы. Походив по домику, вдруг обнаружили, что он будто живой, слегка покачивается от любого нашего шевеления. Причина выяснилась быстро. Снятый с колес балок когда-то поставили на деревянные «кубики», один из них просел. Расположились на лежаках, сварили легкий чай. Впереди, утром, нас ждал подъем. Поэтому мы невольно постоянно возвращались к предстоящему событию, представляя, как оно сложится.
Все это напоминало строки из рассказа «Дом для бродяг» писателя и геолога, выпускника Московского университета Олега Куваева, в 1950-1960 годах работавшего на Чукотке, и настраивало на философские рассуждения. И оттого, что на свете есть еще немало подобных мест, становилось приятно; значит, и там путешественники испытывают подобные чувства…
На следующее утро от домика мы начали наше восхождение на Рай-из. Часа полтора, и почти 600-метровая круча позади. Кому-то может покажется, что мы слишком медленно поднимались, это и понятно, у меня в рюкзаке была спущенная надувная лодка, с которой я должен был брать пробы в каровых озерах, лежащих на вершине. Кстати, именно из этих озер начинается небольшой водопад, настоящая достопримечательность и визитная карточка Рай-иза, его прекрасно видно из окна проезжающего мимо по левому берегу Соби поезда.
Достигли вершины, обширного плато. Здесь дул пронизывающий ветер, но нам было жарко, со лба струился пот, мы шли с непокрытыми головами. Началась редкая морось, клочья серых облаков неслись мимо нас. В километре с лишним заметили антенны. Это – домик метеостанции. Но наш путь лежал к двум карам, вдавлениям в боковой части северного склона Рай-иза, тут лежали два, которые мы до того видели только на карте.
Рай-Из (Райиз) – горный массив, с которого начинается южная часть Полярного Урала (от северной ее отделяет долина реки Собь и железная дорога). Название произошло от русского слова «рай» и коми «из» – гора, Райиз – Райская гора. Высшая точка массива – вершина 1316 метров в центральной части.
Представшая перед нами картина «крыши мира», вершины Полярного Урала, несколько разочаровала. Да и вправду, всего-то километр с лишним, пологая местность, заваленная самыми разными по величине камнями и валунами, окатанными и угловато-девственного облика. Среди них небольшие развалы щебня, кое-где высятся осоки и злаки. Летают какие-то птахи из воробьиных. Орнитолог сразу же помчался их считать и определять, быстро исчезнув из виду за очередным валуном. А я отправился на озера. Подойдя к обрыву кара, я некоторое время любовался его первозданной, необузданной красотой. Суровость тут была во всем. Кар, вернее это все-таки цирк, имеет почти отвесные склоны, наверху увенчанные неровной короной из валунов и обломков скал. На его северных склонах приютились несколько крупных снежников-перелетков, слегка подтаивающих в течение всего лета и снабжающих озера талой снеговой водой. Кое-где заметны зеленовато-серые пятна злаков и осок. Внизу блестят два блюдца озер; одно – покрупнее, другое – поменьше. Я спустился к воде, надул лодку, привязал к уключинам один десятиметровый конец, сел в нее и оттолкнулся от берега. На середине кара, в центре озерной воронки, я опустил свой лот, но привязанный на нем груз не достал дна, пришлось надвязать его другим, таким же. Но и удлинив свой лот, дна я так и не достал. «Двадцать метров с гаком», – подумал я и это при длине озера всего в пару сотен метров. А каков гак? Больше свободных концов у меня не было. Вода в озерах оказалась на удивление теплой, не ледяной, как можно было ожидать на этой высоте, да при сильном северном ветре, 8-12°С.
Спускался я с Рай-иза уже один, мой компаньон-орнитолог, закончив свои наблюдения быстрее меня, оказался внизу. Я увидел его сверху идущим по тропе к балку. Сам я подошел к истоку ручья, водопадом обрывающимся вниз, решил лезть по камням левого берега, чуть отдалившись от воды. Местами попадались небольшие окатанные валуны, которые преодолевались довольно просто. А нередко были участки или отвесных скальных стенок, или огромных угловатых осколков скал. Их я преодолевал, съезжая на «пятой точке», предварительно спустив вниз до следующей ступени на веревках рюкзак. Уже спустившись, обнаружил идущую вдоль склона горного массива еле заметную в камнях и пожухлой траве не то дорогу, не то тропу. Пройдя по ней несколько десятков метров, увидел скорбный столбик. Видимо, тут кто-то погиб. Да, Полярный Урал так просто никому не сдавался.
Станция Лабытнанги
Когда мы с сыном и женой в июле жили у бывшей станции Полярный Урал (сейчас она исключена из списка станций и остановочных пунктов ветки Чум – Лабытнанги), где я продолжал гидробиологические исследования на озере Перевальном, я обнаружил в ее окрестностях исторические объекты прошлого.
Лабытнанги – небольшой город в ЯНАО, расположенный на реке Оби, напротив столицы округа. Площадь населенного пункта составляет 22 квадратных километра. В начале 19 века на месте современного города было хантыйское стойбище. В 1932 году в поселке появился колхоз, в котором люди занимались рыболовством, оленеводством и охотой. В 1948 году построили железнодорожную станцию, а спустя 4 года населенный пункт был преобразован в рабочий поселок Приуральского района. В августе 1975-м населенный пункт получил статус города окружного подчинения
С левой стороны (по направлению к Лабытнанги) от полотна железнодорожного пути, метрах в 200-250, под верхним склоном долины верхнего течения одного из притоков реки. Соби я обнаружил остатки не то землянок, не то других бывших жилых сооружений. Это были прямоугольные углубления в грунте (глубиной до 30-50 см), по бокам которых сохранились фрагменты досок и бревен, изначально наклоненных к центру. Видимо, первоначально они смыкались наверху, создавая образ шалаша. Боковые скаты этих нор-землянок, были покрыты вырезанными пластами грунта с растительностью, кое-где даже были заметны куски толя. Конечно, «стропила» крыши уже развалились, прогнили; сохранились лишь кое-где фрагменты, но пласты грунта надежно держали их основания. В Москве я выяснил, что это был лагерный пункт строителей знаменитой мертвой железной дороги, которую в конце 1940–начале 1950 годов тянули на восток от станции Чум на Лабытнанги, а затем – через Западно-сибирскую тундру и болота к Норильску. Удивительно, прошло около 40 лет после окончания стройки, а многое еще держалось на дневной поверхности. Фрагменты посуды, обуви, каких-то инструментов.
левой стороне от полотна дороги находится небольшое озерцо, к нему вела еле заметная дорога. Озерцо все лежало в камнях и скальных выходах. Один скальный выход был больше других; к нему-то и вела грунтовая дорога. Вся территория вокруг озерка была окружена остатками изгороди с обрывками колючей проволоки, опять обилие «фрагментов» человеческого быта, те же проржавевшие формы для выпечки хлеба.
В нескольких сотнях метров к востоку от «вокзала» бывшей станции «Полярный Урал» я обратил внимание на уже заброшенный и порядком разрушенный фрагмент старого пути, отходящего на юг, в сторону поселения. На выровненной площадке, шириной в несколько метров, хорошо были заметны «ямы» для осмотра железнодорожных вагонов и локомотивов, фрагменты каких-то механизмов, места их крепления. Интересно, что опалубкой этих ям и основанием-полом для крепления механизмов служили толстые («сотки» не меньше, доски толщиной 100 мм) доски с древесиной розоватого цвета, после отщепа густо пахнущие смолой. Такую древесину могла иметь только лиственница. Вот и отгадка на невольный вопрос, куда же делись спиленные в долине Соби почти метровые в поперечнике лиственницы, пни от которых мы видели еще в первый свой приезд на Полярный Урал. С трудом укоренившиеся в этом регионе лиственницы, растущие на самом севере своего естественного ареала, веками боровшиеся с суровыми природно-климатическими условиями Полярного Урала, сейчас бы «зелеными» взятые под охрану, шли на строительство объектов 501 стройки. Их пилили и доставляли к месту строительства зимой, по снегу, от них то и остались до сих пор торчащие пни, которые я со своими спутниками заметил во время первого приезда на Полярный Урал.
Сравнив толщину досок в опалубке осмотровых ям и на крепежных площадках, я удивился, как же все тут было рассчитано: толстый, кондовый лес шел для сооружения важных строительных объектов, а тоненькие доски – для обустройства жилищ-полуземлянок зекам. Все продумано, все четко. Как в известной песне: «Первым делом, первым делом самолеты, ну, а девушки, а девушки, потом», главное – стройка, а зеки – по остаточному принципу.
В 2000–2010 годах, когда я писал очерк об истории строительства железной дороги через Уральский хребет на восток, к Енисею, я связался с сотрудниками Музея вечной мерзлоты в Игарке. Я был рад, что моя информация дополнила имеющиеся у них сведения о бывшей легендарной «стройке века» – стройке 501/503, которая до сих пор хранит много тайн. Дело в том, что основная масса исследователей этого «циклопического» проекта кинулась на междуречье Оби и Енисея, в тундру и притундровые леса, где среди болот сохраняются остатки лагерных пунктов, железнодорожного полотна и техники, забывая, что событиями при строительстве западного участка дороги до станции Лабытнынги никто не интересуются. Уверен, что и уральский фрагмент этой трассы может существенно обогатить летопись сооружения знаменитой дороги.
Оригинал рассказа (полная версия) размещен в октябрьском номере журнала Уральский следопыт за 2019 год здесь
http://www.uralstalker.com/uarch/2019/2019/10/16/
Автор Николай Вехов
Подписывайтесь на материалы, подготовленные уральскими следопытами. Жмите "палец вверх" и делитесь ссылкой с друзьями в соцсетях.
