Почему этот пес облюбовал крыльцо нашего подъезда – неизвестно. Он появился здесь пару недель назад. Пес был явно ничейный, без ошейника, самой что ни на есть дворовой породы, начало которой много поколений назад положили, по всей видимости, овчарки. Желто-коричневый, с большими отвисшими ушами. Вел он себя вполне мирно. Его добродушная улыбающаяся морда уже довольно примелькалась жителям дома. Он заглядывал в глаза людям с надеждой, но без явного нахальства и выпрашивания. Порой ему кто-то выносил объедки, а пес в благодарность за это обгавкивал посторонних собак, проходивших мимо. В общем, он вроде как прижился при нашем подъезде. Иногда сопровождал людей от магазина до дома, тактично останавливаясь пред входной дверью, словно зная свое место.
Порой, при взгляде на эту собаку, мне хотелось что-то припомнить. Только вот никак не могла сообразить, что.
А в последние дни пса что-то не было видно. И тут неожиданно встретившаяся у двери подъезда соседка, вдруг сообщила мне:
- Вчера тут с утра ходили собачники, дай бог, чтоб забрали эту скотину, - она кивнула на пустое крыльцо. – А то повадилась тут…
Соседка эта давно невзлюбила пса, и была единственной, кто прогонял собаку с крыльца.
Я вдруг с поразительной ясностью осознала, о чем это она.
А вечером, уже ложась спать, я, наконец, вспомнила…
Это был конец восьмидесятых, начало девяностых, холодные пустые и грязные улицы, очереди в магазинах, когда на все, что можно, - талоны, когда нет денег, чтоб на эти талоны что-то купить, когда за талончик на водку могут и пристукнуть в темном переулке. Когда будущее – темно и непонятно.
Те времена сейчас называют по-разному. Для кого-то это была перестройка с надеждами на будущее. Для кого-то – блуждание «над пропастью во ржи». Или «гуманитарная катастрофа». А для кого-то – «лихие девяностые»…
И, что самое интересное, порой, вроде как ниоткуда, - во всем этом «темном царстве», вопреки всему, вдруг возникало такое ощущение света, что становилось понятно: что Бог еще не совсем забыл эту землю.
…Был один из холодных дней конца октября. Автобусная остановка на пустынной улице, что на самом краю города, продуваемая ледяным ветром, состояла из одной разломанной скамейки, уже давно непригодной для сиденья, и еще блеклой, еле заметной вывески на столбе.
По пустынной улице ветер гонял мусор, обрывки газет. Автобус ходил очень редко.
Люди на остановке кутались «в собственный рукав», стараясь спрятаться за спины друг друга.
И тут внимание людей на остановке привлекла невесть откуда появившаяся странная компания.
К нашей скамейке на остановке медленно брели двое бродячих собак. Они были из той самой популярной дворовой породы. Одна из собак что-то несла во рту.
Когда они подошли поближе, я увидела, что собака держала в пасти за загривок …маленького двухнедельного котенка, у которого едва прорезались глазки. Собака осторожно положила его на скамейку, - не на землю же сажать малыша, - простудится. Облизала его. Глава семейства расположился неподалеку, за скамейкой, строго наблюдая за событиями. Новоиспеченная мамаша стала обходить всех стоящих на остановке людей, тыкаясь носом в их авоськи и сумки и выразительно заглядывая им в глаза, затем вернулась к скамейке, на которой ежился от холодного ветра котенок, распушив подшерстку, и выразительно глядела в нашу сторону, словно говоря окружающим: «Извините люди добрые, что обращаюсь к вам, Сами мы не местные. Подайте Христа ради ребенку на прокорм».
Вряд ли собака вела бы себя так вызывающе, не будь с ней малыша. Люди тогда были очень раздражительными, - самим не всегда было что есть. С бродячими собаками в те времена не очень-то церемонились. Даже добросердечные бабушки, раньше прикармливавшие стаи бродячих котов и псов возле своих подъездов, и те стали ворчливы, и бросали своих любимцев на произвол судьбы.
Но эти собаки на остановке будто улавливали сейчас в человеческих глазах что-то почти родственное, что позволяло им вести себя с людьми так запанибрата. «Мамаша» ходила между людьми, время от времени возвращаясь к скамейке, где ежился от холода котенок. А люди отворачивались от нее, и глаза их были влажны, - должно быть, от резкого осеннего ветра. И осенний ветер трепал их пустые авоськи как осеннюю сухую листву.
Какой-то мужчина, пошарив в кармане, нашел среди табачных крошек кусок хлеба, бросил собаке. Та осторожно взяла хлеб зубами и понесла к скамейке, сначала предложив его котенку. Поднялся со своего места и глава семьи, тоже подошел к скамейке. Собачье семейство стало обедать, осторожно отталкивая друг друга носами, кусая хлеб по субординации, то есть, по очереди, время от времени подталкивая кусок котенку. Но тот есть хлеб отказывался. Люди, делая вид, что все это их никоим образом не касается, все же краем глаза внимательно наблюдали за собачьим завтраком (он же обед, он же, скорее всего, и ужин). Собаки, поев, с остановки не уходили. Ведь в стае, - неважно какой, собачьей или людской, - всегда теплее и спокойнее. Теплей от дыхания другого, да и от ветра можно спрятаться за чьим-то широким плечом. Стая, она и есть стая. Хоть чем-то, да поможет.
Ну вот, - решите вы, - еще одна рождественская сказка! Сейчас подъедет «шестисотый мерс», оттуда выйдет богатый господин в шубе из голубой нерпы или австралийской обезьяны, взглянет на котенка, прослезится, и возьмет его с собой в свой прекрасный дворец в подарок своей подружке-модели, победительнице конкурса «Мисс Мира».
Но никакие мерсы к остановке не подъезжали.
И лица людей на остановке автобуса по-прежнему были буднично непроницаемы. Наконец подошел долгожданный автобус. Со ржавым скрипом распахнувшаяся дверца, шлепнулась о его корпус.
Стоявшая рядом со скамейкой пожилая женщина, сделав поначалу два шага к автобусу, вдруг остановилась. Глаза ее блестели. Она глубоко вздохнула, и, странно взмахнув рукой, - как будто что-то отрубала (ах, где наша не пропадала!), быстро шагнула к скамейке, схватила котенка, и, сунув его себе за пазуху, нырнула в автобус.
Автобус, пыхтя черным дымом, дребезжа железными запчастями (ну прямо Кин-дза-дза!), тяжело покатил по колдобобинам и выбобинам мостовой.
Собаки спокойно лежа под лавкой на остановке, глядели вслед автобусу. Затем, не спеша, поднялись и, касаясь плечами друг друга, двинулись дальше. Мамаша, судя по всему, была спокойна за малыша. Ведь не зря чутье подсказывало ей, что стая всегда поможет.
А мне показалось тогда, что в невидимые прорехи в облаках льется какой-то невидимый свет. Невидимый, потому что все небо на самом деле было затянуто тучами и моросил дождь.
И что это был за свет и откуда – я не могла объяснить. Но чувствовала, словно это не ржавая дверца автобуса тогда открылась, а какая-то другая дверца, посредине грудной клетки...