Помню, как партизанские проводники вели нас от украинского городка Дубровица к Сталину. Как где-то на лесной дороге мы повстречали целый обоз беженцев из местного населения, возвращавшихся из лесного партизанского стойбища в освобожденные от захватчиков деревеньки. Люди сами тащили телеги, груженные нехитрыми пожитками, несли на плечах узлы, вели в поводу скот. И, останавливаясь на минутку, в пояс кланялись солдатам, обнимали и целовали их.
Воспоминания о пройденном, увиденном, накрепко отложившимся в сознании, пришлось на время прервать: самолет сделал круг над зеленым полем аэродрома и пошел на посадку. Пинск сегодняшний встретил нас пышной зеленью парков и скверов, праздничным убранством улиц и площадей, приветливыми улыбками прохожих, - город был совсем не похож на тот, в какой мы входили на рассвете 14 июля 1944 года.
В то утро город еще стрелял и горел. Стрельба слышалась с западных окраин - то наши подразделения гнали прочь последние вражеские заслоны. Вот на пожары было страшно смотреть. Густые длинные космы дыма и пламени подымались высоко в небо, клубы едкого чада коричневым туманом стлались над Пиной и Ясельдой, растекались по улицам, садам и огородам. Но местные жители кое-где уже вышли из укрытий встречать своих освободителей - солдат, партизан, моряков Днепровской военной флотилии.
По улице Ленина с еще не остывшими от боя автоматами на груди шагала горстка наших солдат с молоденьким светловолосым лейтенантом во главе. Усталые, не спавшие ночь, но бесконечно счастливые тем, что выигран еще один трудный бой, ребята с интересом посматривали по сторонам, сдержанно отвечали на приветствия горожан. Вдруг из арки уцелевшего кирпичного здания выпорхнула девчушка лет десяти-двенадцати с букетом васильков и ромашек в руке.
Ее фамилию я записал - Люся Сташевич. А вот имени лейтенанта не спросил, думал, сделаю это потом. Тем временем Люся подбежала к лейтенанту, смущенно сунула ему в руки букет и сказала: «Спасибо, дяденька, это вам». «Дяденька», которому от силы было двадцать, неловко принял цветы, обнял девочку, что-то сказал ей в ответ, и горстка бойцов пошла дальше. А Люся осталась стоять посреди улицы и долго еще махала им вслед ручонкой.
Так я и не узнал тогда, кто был тот молоденький лейтенант, что, освободив Пинск, уходил букетиком Люси Сташевич в новые бои. Не знаю и дальнейшей судьбы Люси, теперь уже взрослой женщины, у которой, вероятно, есть свои дети - ровесники лейтенанта. А вот ее васильки и ромашки отчетливо вижу, словно они не завяли поныне. И почему-то думалось: стоит только отыскать то место на улице Ленина, как ко мне снова выбежит с букетом живых цветов девочка, поразительно похожая на Люсю Сташевич.
Впрочем, один перекресток улиц нынешнего Пинска напомнил мне еще об одной интересной встрече. Собрав материал для газеты, к полудню 14 июля 1944 года мы с фотокорреспондентом Петром Сотниковым уже готовы были возвращаться в редакцию, как вдруг нас остановила девушка, посыльная обкома партии, и, удостоверившись, что мы и есть военные корреспонденты, пригласила к секретарю обкома Алексею Ефимовичу Клещеву. Этого плотного, энергичного и общительного человека мы знали. Знали, что он генерал, член Военного совета 61-й армии. На пути к Пинску не раз встречали его то в военной форме, то в штатском костюме с Золотой Звездой Героя Советского Союза на груди и в политотделе армии, и на командных и наблюдательных пунктах наступавших полков и дивизий.
В обкоме партии, единственной тесной комнатушке какого-то уцелевшего здания на улице Ленина, Алексей Ефимович был в военном, при всех орденах и медалях. Тем самым он как бы подчеркивал свою принадлежность к армии, вернувшей израненному городу свободу и жизнь.
В комнатушке было полно людей. Уходили одни, приходили другие - партизаны, местные жители, армейские политработники, медики, интенданты обращались к Клещеву с самыми неотложными просьбами, вопросами, предложениями. Но, завидев нас, он решительно отложил все дела, подошел, крепко пожал нам руки.
Вот что, товарищи, - сказал нам Алексей Ефимович, - для своей газеты вы материал, наверно, уже собрали? Так вот, передайте редактору, чтоб завтра все это было в «Полесской правде».
А у вас уже газета есть? -- удивились мы.
Пока нету, но с вашей помощью будет. Потом ваша уйдет с войсками дальше на запад, а наша останется. Словом, езжайте и на своей типографской базе печатайте тираж «Полесской правды».
Город еще не остыл от боя. У секретаря обкома было множество сиюминутных забот о продовольствии, транспорте, связи, медицинском обслуживании населения. Но в заботах о сегодняшнем дне Пинщины Клещев уже видел, что нужно ей, только что освобожденной от ненавистных захватчиков, завтра, послезавтра. Местное население ждало правдивого слова о положении на фронтах, о событиях в стране и в мире, о боях, отгремевших на берегах Сены, Ясельды, Припяти.
И «Полесская правда» назавтра вышла, чуть свет была доставлена в Пинск и моментально разошлась по рукам читателей. В ней были напечатаны те же материалы, что и в армейской газете «Боевой призыв»: приказ Верховного Главнокомандующего об освобождении Пинска и Волковыска, сводки Советского информбюро, информация о жизни страны и важнейших событиях в мире, наши корреспонденции «Штурм Пинска», «Пинск, 14 июля», фотоиллюстрации.
К сожалению, ни в Пинском краеведческом музее, ни в архивах редакции местной газеты мне не удалось обнаружить тот номер "Полесской правды" за 15 июль 1944 года. По-видимому, он разошелся по рукам. Пришлось подарить музею точную копию областной газеты - номер армейской газеты "Боевой призыв".
Очищая белорусскую землю от ненавистных захватчиков, наши войска неудержимо продвигались на запад. В одном строю с ними шли армейские газеты, призывая своих читателей - бойцов переднего края бить и гнать врага без устали, равняться на идущих впереди, брать пример с коммунистов. И на наши призывы воины-фронтовики каждодневно отвечали бесчисленными подвигами. Газетное слово правды о войне в те дни доходило до тысяч и тысяч солдатских сердец, и за освобождение многострадальной Белоруссии русские и белорусы, украинцы и грузины, казахи и башкиры - воины всей братской семьи народов Советского Союза сражались с такой беззаветной отвагой, как если бы это была их родная земля, их отчий дом.
Двое суток пробыл я в праздничном, помолодевшем Пинске, непрестанно встречаясь с его суровым военным прошлым и поражающей воображение нынешней ночью Уезжая, с легкой грустью вышел на набережную проститься с городом, кто знает, буду ли здесь еще.
Воскресный вечер был тих и прозрачен. На набережной полно гуляющих. По водной глади Пины сновали легкие моторные лодки, проплывали теплоходы.
Смотрю на реку и впервые замечаю, что работяга-Пина трижды за день меняет цвет воды. Утром она светлая, чистая, словно умывшаяся с ночи. Днем мутновато-бурая, вспененная гребными винтами рудовозов, буксиров, самоходных барж. А на закате - розовая с голубым отливом, как бы вобравшая в себя сполохи минувшей войны и бирюзу мирного неба Родины.
Розовой в тот предзакатный час мне показалась и одинокая чайка над Пиной. Медленно взмахивая крылами, то припадая к воде, то снова взмывая вверх, она летела на Полесье, будто зазывая, маня людскую память в подернутую легкой дымкой даль прожитого и пережитого.
И мне вспоминались уже Брест, Варшава, Берлин
