Это моя небольшая (но сложная) рецензия на «Черный лебедь» Дарена Аронофски. Я написал ее лишь потому что не нашел интересных рецензий на этот фильм. Раз другие критики не могут сделать, то я не в силах отказать себе в этом – делаю интересное сам. В конечном счете фильм содержит в себе более глубокую мысль, чем очередная история про раздвоение личности.
Критики в отзывах на фильм быстро поделились на два лагеря: одни – хвалят за все подряд, не удосужившись вникнуть в детали, другие – ругают за все, чего в фильме нет, сетуя на то, что так было бы лучше. Словом, битва слепых фанатов и сам-себе-режиссеров продолжается. Конечно, особая прелесть слушать о том, что Аронофски не оправдал чьих-то надежд. В отличие от многих, я от режиссера давно ничего не жду, однако фильмоставил не только приятное впечатление, но и дал зацепки для мысли.
«Немного откровенней, более приземлено, все по-настоящему» - это, пожалуй, замысел самого режиссера в его попытке сказать по-новому о высоком искусстве. Как раз так нужно снимать фильмы про искусство, ибо оно всегда происходит из мяса, из плоти, из насыщенного до густоты психического опыта, а не каких-то абстрактных художественных замыслов. Это взгляд на высокое искусство с точки зрения живых переживаний, питающих его, а не идеальной картинки – в уме. И увлекшись этим проектом, Аронофски снял несколько топорный по стилю и фактуре фильм, который тут же наградили доброй сотней издевательских эпитетов.
Режиссер проигнорировал условности и не пытается сделать приятно ни эстетами, ни любителям попкорна. Он идет на ощупь, какой-то своей логикой, что не отменяет ни искусности, ни манипуляций в определенных вещах. А за это публичная расправа от критиков обеспечена, которые затрут сюжет фильма бесконечными сравнениями и домыслами (как будто это действительно похоже на анализ?). Обязательно припомнят сцены секса, обилие крови, осколков, слез и засилье интимных пространств (туалеты, спальни, гримерки), в которых я лично вижу достоинства, т.к. в искусстве мне важно увидеть чужими глазами - пусть даже это перепуганная девочка-переросток, лишенная жизненного опыта. Не знаю чего там ищут другие, поди какой-то нравственный посыл красным шрифтом или себя любимого? Мне себя хватает, поэтому интереснее увидеть героев фильма в себе, а не себя в них.
Сам фильм поспешили зачислить в разряд романтической готики о борьбе сознания со своим темным двойником. И хотя я очень люблю сюжеты о доппельгангерах, в этой рецензии я рискну сделать шаг в сторону от традиционной схемы.
Но сперва о двойничестве, об этом извечном сюжете.
Во-первых, нельзя не заметить, что темный двойник – это всегда история нарциссизма. Двойник – наше зеркальное отражение, в котором мы видим не только себя, но и таинственный элемент (которого нам не хватает). Каждому из нас всегда чего-нибдуь да не хватает: какого-то избытка жизни, энергии, сексуальности и желания. Поэтому, глядя на идеальный образ в зеркале, я фантазирую, что у него это все есть. Такой идеальный двойник вызывает не только любовь-обожание, но и агрессию-зависть, желание его разрушить и поглотить. Поэтому в фильме героиня воображает сексуальную связь с соперницей, воплощающей ее Альтер-эго – это и есть реализация любви-агрессии, замешанной на страхе потерять себя.
Во-вторых, следуя классической схеме, обе ипостаси героини Портман желают одного и то же, вот только сознательное Я оказывается менее удачливым на этом поприще. И до внутреннего раскола, Нина хочет соблазнить своего постановщика, и лишь в силу ограниченности своего Светлого образа, она наивно полагает, что для этого нужно быть хорошей и трудолюбивой девочкой.
В то время как подавленная часть изначально аутоэротична (о чем говорит, ее привычка расчесывать себя), она не знает как, но стремится к желаемому с большей интенсивностью, что и называют «естественностью» и «непосредственностью» (качества подчеркнуто выделяющиеся у ее соперницы). Вытесненная составляющая личности переживается человеком как внутреннее изначальное зло, но является ли добром осознанная персона, состоящая из ограничений и компромиссов, если она приносит столько страданий?
Взаимодействие двух ипостасей в поведении героини заставляет задуматься еще об одном извечном сюжете: почему добро всегда оказывается обмануто злом? Банальные идеализации о том, что добро не может ни совершить, ни заподозрить обман (оно ведь все такое доброе) – это объяснения для детей. Фактически же, добро активно борется со злом, но проигрывает не из-за каких-то внешних условий (кто-то хитрее, удачливее, сильнее). В повторяемости этого сюжета – указание на структурную невозможность. Проблема добра лежит в нем самом.
Зло обычно имеет цель в самом себе, это сила самоутверждения. Добро напротив, свои цели имеет в другом, ином, и поэтому отчуждено от себя, своих сил. Зло говорит: я так делаю, я так хочу, я так чувствую – это всегда одно Я. Добро говорит: я так делаю, чтобы другому/мне было хорошо. Даже в попытке быть хорошим я действующее отчуждено от я получающего результат. То другое, в котором лежит цель добра, может иметь свое мнение (часто делая кому-то добро, люди открывают, что для другого оно не нужно, и более того, добром не является). Поэтому Добро несет в себе отчуждение, и значит, самоослабление, и в конечном счете, чрезмерное желание добра оборачивается Абсолютным Злом (не частной выгодой обычного Зла, а полным отрицанием всего). Разве не ради добра нас призывают к борьбе со своим злым двойником, вместо его принятия? Поэтому эгоизм как частное зло оказывается порой единственной силой утверждения жизни.
Именно это происходит с героиней Натали Портман. Темный двойник оказывается силой, желающей жизни (здоровья, секса, карьерного успеха), в то время как полное отождествление с Белым лебедем – как известно по сюжету – сулит трагический финал. Проблема героини отнюдь не в том, как пробудить темного двойника, а потом его контролировать и использовать (на благо себя или искусства), как может показаться. В фильме этого вообще нет: Нина никак не пытается его контролировать.
Проблема куда сложнее: ей необходимы оба лика, но в то же время оба опасны – и совсем не для жизни, а для ее цели, для ее мечты всей жизни. Вот именно в этом месте следует сказать, что фильм не сводится к борьбе двух начал, т.к. здесь незримо (почти до самого финала) присутствует третья сила – это страстное желание Нины, которое и есть основа ее личности. Только в конце фильма, в развязке мы вдруг видим как мастерски эта сила манипулирует и светлой, и темной частью, чтобы достичь своего.
Следите за шагами. Сперва Нина провоцирует конфликт с матерью, чтобы окончательно проявить Черного лебедя (эгоистичного, напористого), ведь он необходим, чтобы собраться и зацепиться за роль. Затем она впадает в роль Светлого лебедя (обиженного и скромного), т.к. сейчас его выход на сцену – поразительно как сильно отличается она во время разговора в гримерке и через минуту за кулисами сцены.
После первого выхода, ей снова нужен Черный лебедь, его она готовит своим падением, нагнетанием страха и ревности. Убийство, которое якобы происходит в гримерке, довершает процесс – теперь мы видим Черного лебедя во всей красе. И здесь ключевой момент: почему Нина не остается Черным лебедем, сильным и самоутверждающимся в жизни? Если предположить, что он победил, зачем ему умирать в конце? Потому что есть сила, которой не нужна его полная победа, т.к. в финале – выход Белого, а потому символическое убийство двойника оборачивается раной в самом себе. И теперь уже ничто не помешает Нине полностью воплотиться в умирающего Белого лебедя.
Когда она умирает – она уже ни тот, ни другой лебедь, она – настоящая, аутентичная, умиротворенная достижением цели, которая для нее выше жизни. Сила, которая вела ее к цели и которая управляла двумя ликами как пешками, в самый последний миг достигает сознания Нины. Поэтому он так спокойна и счастлива, ведь ей выпала великая удача – реализовать свое желание: теперь она – лучшая.
Это и есть главная загадка фильма: то, что кажется внешним атрибутом, навязанным мамой или невротическим трудоголизмом желанием, оказывается самой сердцевиной ее как субъекта. Если бы это желание было чуть менее важным, то в один из моментов раскрытия своей «темной стороны», она попросту бросила балет, выбрала самостоятельную жизнь, новый опыт, удовольствия. Но весь сюжет держится на ее упорном влечении, которое легко принять за помешательство. В этом смысле Нина подлинный герой, который идет до конца в своем желании. Этот образ далек от романтизма Чайковского, и ближе всего к таким трагическим героиням как Антигона.
К финалу фильма иллюзии и реальность превращаются в единый снежный ком, который разбивается только с появлением крови на белоснежном платье. Но предположим, что этого знака реального не было: тогда мы могли бы думать, что рана была галлюцинацией, и Нина останется жива.
Что может добавить такой гипотетический финал к финалу Аронофски?
Представьте будущее героини: она успокоится, никакого психоза с ней не случится, в жизни она худо-бедно научится проявлять то одну, то другую свою личину, у нее будет профессиональный, а может и личный успех – словом, нормальная жизнь. И в этой нормальной жизни все время будет чего-то не хватать, любое достижение будет приносить лишь частичное удовлетворение, желания будут сменять друг друга, но никогда не принесут ни полного счастья, ни полного покоя.
Только в этом сравнении можно разглядеть, что наша нормальность – это плата за отказ от непосредственной реализации Желания. Что нормальность – это и есть отказ от попытки преодолеть разрыв между двумя личинами в себе. И потому нормальность неустойчива, ей требуется поиск сильной формы. И в этом она так же проблематична, как и искусство.