Вообще подобное редкость и все-таки иногда и атеисты (те, кто себя так называет) устраивают митинги и громкие акции. Казалось бы, атеизм, как и вера - дело сугубо личное. Но в нашей стране бытовало выражение "воинствующий атеизм", к тому же когда верующие борются за свои права, то как кажется и атеистам стоит. Однако возможно ли такое?
Неверие существует во все времена, но тема атеизма как позиции стала возможна только после Просвещения. Его лозунг "Имей смелость пользоваться своим умом" многие восприняли как призыв выстроить свое мировоззрение на науке (хотя такая идея возникнет скорее позже). Говоря об атеизме как позиции отношения к вере, а не отрицание одних ее форм в угоду другим (например, заменив веру в бога верой в науку и знание), я обращаю внимание на то, что для общества вера сама по себе не является проблемой. Проблемы возникают когда человеку или группе не хватает одной веры: тогда начинают плодиться разного рода гибриды, которые как всякая компенсация образуются и существуют за чей-то счет.
Поэтому кажется странным митинг атеистов, протестующих против навязывания обществу религиозных ценностей и требующих ограничить претензии церкви. Обычный митинг с требованиями в никуда, который следовало бы обозначить скорее как движение в защиту раздраженных религией.
Во-первых, требовать светскости от власти, которая и так светская, но попросту решает сугубо личные утилитарные задачи - странновато. И поскольку атеисты (пока) не представляют из себя никакой социальной силы, то государство заинтересовано в работе со слоями верующих. Во-вторых, не сложно понять, что материальные и духовные претензии церкви ограничить можно лишь двумя способами: насильственным (этим обычно занимается государство, когда ему надо), либо мирным, но только при активном участии самих же верующих. В противном случае открытое противостояние неверующих и верующих даст социальные проблемы и дополнительный ресурс церкви. В-третьих, любопытен сам протест против регресса и архаизации. Представьте себе скромную группу средневековых ученых и школяров, требующих у властей, остановить клерикализацию и отупление масс. Я не уверен, что люди, которые не верят в бога, но столь серьезно верят в силы властей, имеют право называться атеистами. Упадок общего уровня образования и культуры среди населения – это серьезная проблема общества, которая зависит уж точно не только от верований. Наивно думать, что власть, допустившая это падение, пожелает и окажется способной все исправить.
И уж если атеизм выходит на сцену (чаще в соцсетях, чем на улицах), то он должен предложить за что бороться. Сегодня все призывы сводятся к замусоленным толерантным «истинам» о том, что вера – дело личное. Разговоры о личном – есть в этом что-то упадочное. Словно собрание борцов с мастурбацией: мол, дело личное, все занимаются, но некоторые еще и борются против.
Однако суть в том, что хотя верования есть у каждого, но не каждый стремиться создать внутреннюю дистанцию от них (т.е. стать атеистом) и не каждый превращает их в «истину для всех» (т.е. проповедует). Поэтому людей нельзя четко поделить ни на атеистов и верующих, ни на «правильных» (вера которых не нуждается в ином) и «неправильных» верующих. Этот разрыв проходит через само социальное тело, и в той или иной форме откликается в каждом человеке.
Воинствующий атеист если и существует, то видит поле борьбы во всем – и в себе, и во вне. И ему следует не противопоставлять чью-то веру фактам, знаниям, законам или морали, а напротив, он должен говорить на языке веры, демонстрируя ее казусы, в т.ч. те моменты, где она перерождается в нечто иное. Мне кажется, что фундаментальным свойством веры является как раз ее способность из просто веры превращаться в нечто иное, но крайне похожее на веру (суеверие, фундаментализм, бегство от вопросов и т.д.).
Вера – дело весьма сложное, и удерживается она неимоверными душевными усилиями словно на кончике иглы. Настоящая вера нераздельна с сомнением, причем сомнением особым, которое нельзя ни устранить, ни облегчить, с кем-либо его разделив.
Поэтому я думаю, следует уделить больше внимания тем акцентам, которые способна приобрести вера, или точнее, на что может опереться вера, когда ее субъект не способен более выдерживать внутреннее напряжение веры.
Наиболее явный пример – это попытка найти опору своей вере в признании. Все люди хотят признания, однако, многие вещи достижимы лишь идя наперекор ему. Когда же вера становиться объектом обмена в социальном взаимодействии, то мы очень скоро получаем специфическую социальную структуру, которую можно назвать сетью или пирамидой. Дело в том, что если вера поддерживается признанием других, то количество других должно возрастать, а стало быть, на выходе мы получаем аналог "сетевого маркетинга" - ради просто обращения (а отнюдь не спасения души). И как следствие нетерпимость к тем, кто не желает участвовать в этом. Кстати, идеологические конструкции типа толерантности функционируют точно также: обращение и остракизм уклонистам.
Другой пример развертывается на психологическом уровне. Вера связана с сомнением, именно поэтому, как замечает Жижек, она сама по себе рефлексивна. Вера почти всегда обеспечивается другой верой, иначе сомнение ее просто сожрет. Классическим примером дополняющей веры является вера в саму истинную веру, или в истинного верующего. Образ другого, который по-настоящему верит (за меня), позволяет сносить личные несовершенства и уходить от сомнений и реалий их провоцирующих. Проблема в том, что такой образ быстро становится удобным инструментом в руках принципа удовольствия, и без попыток стать самим этим другим (истинно верующим) вера становится прикрытием наших интересов. Увы, такие "верующие" поступают по своей вере лишь когда это им выгодно (здесь, кстати, нужно помнить, что для нашего бессознательного иногда выгодной оказывается также вина).
Третий пример затрагивает меньшую группу верующих, однако быть может самую активную – тех, кого можно назвать религиозными фундаменталистами или фанатиками. Внутренняя позиция таких людей близка к параноической структуре, в которой очень большую роль играет некое знание. Этот момент позволяет пролить свет на возникновение фундаментализма в вере: такие люди попросту принимают объекты веры за факты, за полное знание. В силу этого у них не остается места для сомнения, а значит и вера как таковая утрачена. Тот, кто яростно навязывает вам ту или иную веру, понятия не имеет что значит верить – для него это реальные знания (причем настолько реальные для его психики, что вполне могут воплощаться в прямых галлюцинациях).
Именно в силу таких сращений веры с разного рода подпорками задача атеистов не может ограничиться унылыми призывами «занимайтесь этим в одиночку дома», напротив, воинственность атеиста должна быть направлена на деконструкцию «искаженных» форм веры, дабы открыть пространство для собственных вер.
И здесь надо помнить, что со времен Просвещения задача весьма усложнилась: мы живем в эпоху циничного разума, и попытки просто дать людям знание только усилят броню мракобесия. Поэтому так сложно порой разделить атеизм и цинизм в наше время. Наиболее подрывным жестом будет не обращение к разуму, но скорее обращение к нехватке, к желанию. Когда разум признает веру как некий феномен (например, как прагматическую истину, идеологию или род заблуждения) он подтверждает внутреннее основание такой веры – дескать, мы вольны выбирать во что верим и можем выбирать потому что за верой что-то стоит (истины, факты, выгоды и т.д.).
Но вопрос нужно ставить совсем иначе: что вообще можно сделать, если ты знаешь, что веришь, но никогда до конца не знаешь во что и почему? В ряде христианских ересей этот вопрос был напрямую поставлен (например, катары признавали, что их людская вера не может иметь объектом только Благо, и потому они создали учение также о злом демиурге), что опять-таки показывает, что атеизм возникает на основе самой веры. Однако оказывается ли атеизм способен дать нам что-то – свободу от своих бессознательных вер или быть может свободу принять эти верований – этот вопрос каждый решает сам.
В конечном счете проблема не в вере и не в цинизме: как отмечал Фрейд проблема в том, что мы не способны признавать те убеждения, носителями которых являемся. Как раз из области непризнанного возникают проблемы, а что оказывается в этой области – вера (как у циника) или сомнения (как у фанатика) – не столь важно. Даже если вера будет целиком вытеснена на личный и микросоциальный уровни – это не решит никаких проблем, поскольку субъекты веры будут продолжать действовать также, только теперь скрыто, обходя запрет на религиозные высказывания (так уже был получен вместо прямого анти-культурного расизма культурный рефлексивный расизм – толерантность). Идеалом светского общества является как раз признание того, что мои веры – это дело не только личное, но и общественное. Только этот момент привносит внутренний раскол, позволяющий осознать нехватку, которую призваны скрывать наши веры.
Так что если и есть для меня какой-то воинствующий атеизм, то только тот, что готов признавать веры и говорить с ними «на равных». Игра в приоритеты (что выше светское или религиозное?) – это и есть шаг от просто веры (с ее внутренними противоречиями) к религии, пытающейся скрыть за иерархией ценностей нашу нехватку. И я ничего не имею против чьего-то личного выбора (уйти в религию, попытаться закрыть свою нехватку), но стремление сделать то же самое всем – никогда не найдет во мне отклика. И вот за эту свободу должны бороться атеисты, что самое удивительное в союзе с верующими, понимающими всю ненужность навязчивой и агрессивной пропаганды.