Эта история о том, как обычный, но при этом хорошо снятый фильм «Джокер» может объяснять природу массовых протестов, вызванных незначительными, казалось бы, поводами и политическими пешками.
Об этом в небезынтересном материале Дмитрия Третьякова.
Формально сценарий картины — это история становления монстра. Как из безвредного «сумасшедшего-одиночки» получается активный убийца-психопат? Однако эта история — это самое скучное, что вообще есть в фильме. В конце концов спойлер написан на каждой афише, а ступени нисхождения в ад угадываются по первым же кадрам, да в общем-то не скрываются и трейлерами.
Зритель (особенно тот, что пришёл в зал из комикс-шопа) ждет, когда же появится «тот самый Джокер», и, в общем-то, фильм его не разочарует. Узнавание «своего» происходит надежно и в частности благодаря тому, что Филлипс старательно располагает в своей картине отсылки чуть ли не ко всем знаковым Джокерам, созданным до него: тут Феникс играет Леджера, тут декорации и оператор воссоздают сцену Бёртона, а тут монтаж и постановка намекают на «Убийственную шутку» и т. д.
Итак, за два часа экранного времени выброшенный (буквально) на помойку аниматор и начинающий стендап-комик Артур Флек превращается в устрашающего психа в малиновом костюме. Сыграно это потрясающе, а написано скорее посредственно, потому, вероятно, что Фениксу как актеру интереснее играть настоящих людей, а Филлипсу как сценаристу — копаться в образах, порождённых массовой культурой. Для него важно показать, что Джокер — это прямая противоположность Бэтмена (в данном случае нолановского): его окружает нищета, а не богатство, он выходит на свет там, где герой прячется в тени, но самое главное — он не пытается «стать символом», его послание «не политическое», оно становится им вопреки желанию.
Вообще-то для DC comix (как и для американского массового комикса в принципе) не характерна «социальная проблематика». Преступность в нормальных произведениях о том же Бэтмене — это почти инфернальное, ничем обычно не объясненное явление природы: её много, и всё тут, вне всякой социальной или иной логики. Вас могут ограбить в центре Готэма, в котором обитает 4−5 суперборцов с преступностью и находится очень расположенная к социальным программам трансатлантическая корпорация. Природа неспокойствия в Готэме Филлипса — иная. Осмысленная. Внятная.
В «Джокере» город охвачен забастовкой мусорщиков. Забастовка — это не бунт. Хоть нам этого и не говорят, но можно предположить, что люди недовольны условиями труда или его оплаты, люди, вероятно, борются за свои экономические права. Можно предположить даже, что раз у них выходит эффективно бастовать (а мусора в кадре больше с каждым сценарным днем), значит, есть какая-никакая самоорганизация этих трудящихся мусорного фронта. Профсоюз, например.
Настоящий же Бунт (начинающийся с «мирных протестов» у мэрии) начинает разгораться, когда будущий Джокер убивает в метро троих дилеров с местной Уолл-стрит. Для него это преступление — инициация. Ему плевать, что это за люди. Они — случайность. Но народу не плевать. Внезапно зритель узнает, что народ обозлен настолько, что убить дилера — это политическое заявление: люди воспринимают это как протест против несправедливости. А еще и будущий мэр сообщает из телевизора, что все «неудачники», которые не смогли дотянуться до среднего класса с его благоразумным потребительском забытьем, — «сами клоуны»… Результат закономерен: освещённое софитами и открытое прямой трансляцией насилие народившегося Джокера провоцирует в городе бунт и ужасающую истеблишмент волну насилия.
Зритель же поставлен перед эмоциональной дилеммой. С одной стороны, Джокер — явное зло: действия его откровенно чрезмерны, насилие, им производимое, — ужасающе, внезапно и отталкивающе. С другой стороны, бунтующие против чего-то люди на улицах — в современной культуре дикого политического анализа воспринимающиеся как однозначно положительная сила (скажем спасибо «Звездным войнам» и PR-кампаниям «цветных революций»). Получается, что что-то хорошее (бунт) порождается чем-то плохим (Джокер)?
Нет, не получается.
Сумасшествие Джокера становится лишь толчком, что выводит из мнимого равновесия систему, перенасыщенную угнетением и ложью. Филлипсу не приходится объяснять зрителю, как же так выходит, что жители загаженного города выходят не на субботник, а на протестные акции. Ответ понятен каждому в зале (и не только в России, судя по всему).
Нам всем по обе стороны экрана до чертиков надоело лицемерие правящего класса, для представителей которого мы — «неудачники» и «сами все клоуны». Надоело политическое вранье: и телевизионно-соловьевское, и ютуб-навальнинское, и телеграмм-венедикто-симоньяновское. Надоели выборы, с которых за неделю снимается кандидат от «оппозиции». Надоели суды, сажающие ребенка за шоколадку, но отпускающие водителя-убийцу. Надоели первые лица, просящие с пониманием отнестись к анитинародным реформам — так, будто они нам делают одолжение уже тем, что говорят в камеру. Надоели парламенты, рассуждающие о демократии. Надели все эти «хозяева жизни», живущие за наш счет и рассуждающие о генетической природе успеха.
