Теперь - о тех, кем дядя упрекнул меня, сказав о «родне за него».
Игнат еще весной сорок пятого писал мне: «дяде Павлу и Нади по некоторым причина не пишу». Мои западные недоумение он прояснил через год при встрече.
A недавно его Шура, когда мы снова затронули эту тему, еще раз объяснил те «некоторые причины». Сам он, Игнат, сначала священник, после «перековки» на Беломорканал со своей поповской самодеятельностью скрылся за уральским хребтом, а Володя вообще «враг народа» - что это за родство,для дяди с его сыном-коммунистом?
А для Нади - брат мужа, поп бывшийи зэк? А для самого Игната - с единственным сыном, за которого дрожал всю войну, который должен дальше учиться? I осторожность здесь и всемогущий товарищ Страх! ..
О тех «некоторых причинах», скучноватых для нас с женой ,но помиривших, родных людей между собой мы в какой-то мере почувствовали и сами.
В отношении дяди с вдовой и сиротами старшего племянника, сына «голубчика Антона», а тем более к родственникам жены второго племянника, Игнатия.
Показалось даже, что все они, ближайшие и дальнейшие родственники, словно только благодаря нашему приезду
и услышали друг о друге, спохватились, что вот же поблизости живут, а так давно не встречались, не знают точнее: кто, где, что и как ...
В «Сквер 9-го Января», который я помню как «Старосенную площадь», где вместо сегодняшних постаревших тополей и акаций было просто огромное пространство.
Стоят в ряд несколько однотипных невысоких каменных строений с воротами и тоннельными входами на квадратные «итальянские дворики» , замкнутые стенами - на три этажа одна от улицы, и на два с цоколем из трех других сторон, с большими окнами и балконами - внутрь.
Судя по прежним рассказам старших и по своей памяти, а теперь и по нескольким дверным визиткам, квартиры здесь издавна и преимущественно заселены белоруссами.
Лейко, Литвинка, Радюк, Шавейко, Стельмах, Булдык, Плескач ... В большинстве это уже дети и внуки тех, что приезжали в Одессу-маму за более легким хлебом и чаще всего устраивались на «железной дороге».
Удачно селились поблизости от вокзала, который теперь, после военного разрушения, отстроенный по-современному, а дома - те же самые.
Зайти в нашу бывшую квартиру, показать ее жене, а прежде всего увидеть самому, я не смог, потому что там не было никого дома. Зашли мы только к Игнатовым родственникам, по его Вере Романовне.
Старая мачеха, пожилая сестра по отцу, случайно поселилась там же по соседству, и услышав чей я, словно давняя подруга, хлопнула ладошками и развела иx: "Господи, такой крошка был! Сколько же лет прошло? .. »
A в другом доме, через один, прояснивши нумерацию, которая изменилась, мы нашли наконец и застали дома тех, кого хотели увидеть первыми.
Узкая , бедная комнатка. На то время, в сорок девятом, еще молодое восприятие - немолодая женщина, как пишется давно и часто, со следами былой красоты, не очень здоровая на вид.
Надя, «Надежда Ивановна ». Белорусска,землячка по родителям , девичья фамилия Труба русское, произношение давно отбросила мягкий знак и переставила давление со второй на первую гласную - Трубиц.
Через какой-то месяц она мне напишет: «... Вы все стоите перед глазами, особенно Вы, Ваничка (разрешите мне называть Вас так, как-то роднее), - как много общего у вас с Володей! .." А тогда, вначале , была такая сдержанность. «По некоторым причинам»? Однако не долго. Потом пошли и разговоры о близких людях, и плачь, и немного смеха ...
Виктор - белокурый, сильно загорелый, быстрый одесский голубятник и рыбак. У мамы, - она мне тихо рассказывала, - была забота и страх, когда он, в их глухой коммунальной камере, с двумя койками, маленьким столиком у стены и традиционной «керосинкой» в углу, однажды закричал ...- о Сталине: «Я ненавижу его! Он убил моего папу! .. »
Приближалось первое сентября,
ему нужно было в седьмой класс, а они еще не собрались, учебников и тетрадей не купили. Я тогда, уже третий год, был «при деньгах». Мы были с Виктором одни в комнате, женщины вышли в магазин. И вот я с денег, которые оставались до Минска, протянул парню купюру: маленькие деньги остались у жены.
Он смутился: «Мне никогда таких денег не давали. У мамы: нет. Она мне не разрешила бы взять. Заплакать можно от такого, но я сдержанно и с неловкостью уговорил его взять и пойти купить сейчас все, что нужно.
Потом, когда он быстро вернулся с охапкой книг и тетрадей, мы опять остались одни в комнате, опять надо было уговаривать племянника остаток оставить себе. «Нет, дядя, я отдам их маме». Строгость воспитания? Взросление в бедности? ..
Трогает это и помнится, вывод я для себя сделал тогда, на несколько лет вперед ...
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...