Нужно вернуться в август сорок девятого...
... тогда мне было тридцать два, жене двадцать восемь, а нашей старшей дочери Гали, неполные четыре. До сих пор малышка успела много пострадать. Около года лежала в постели, от колен до груди закованная в гипсовую скорлупой, ползала в ней, как черепаха, по полу, до боли жалко просилась «на ручки», а потом, освобожденная от гипса, снова начала учиться ходить. Пожилой, культурно остроумный профессор, который и спас нашего ребенка от увечья, поздравил меня с победой приказал:
- В Крым, товарищ Дорофеев, в Крым! ..
Август, почти до конца проведенный нами в крае щедрого солнца и теплой воды, которая день и ночь набегавшую то меньшими, то большими волнами на чистенький мягкий песок, прошел чрезвычайно быстро. И все же девочка наша успела хорошо загореть, преуспеть в ходьбе, «отдать рыбкам» чуть не весь запас своих трусиков, которые ласковое море охотно брало с ее веселых рук.
И вот мы возвращаемся. Уже не едем в вагоне, как сюда, а плывем. На палубе теплохода - маленькая обезьяна Яша, которой весь день заняты многие пассажиры, особенно такие, как наша. Она - под пристальным, счастливым наблюдением мамы. А мне приятно стоять ближе к самому носу нашего судна, между спокойным морем и ясным небом юга ...
Теплоход идет из Феодосии в Одессу, в мой семейно - легендарный город. Мы ночевали в ялтинском порту, потом на рейде перед Евпаторией и вот приближаемся к концу прекрасного морского путешествия, первого в моей жизни.
- «Дельфины любят музыку». Об этом и читал, и слышал. А тогда, в сорок девятом, иx было очень много.
Позже я бывал на Черном море или около него довольно часто, и с запада и с востока, пересек с юга на север,и никогда не видел столько дельфинов за один раз. На пути Стамбул - Одесса мы дважды останавливались на ночь, в Варне в Констанце, - из осторожности, так как тогда еще, осенью пятьдесят шестого, лучше было побоятся не выловленных мин. Не помню, подумал я тогда, как думается сейчас, когда пишу это: как же их обходили умные, игривые красавцы.
Празднично помнится мне тот первый подход к одесскому порту. Вход в начало жизни, в первую, городскую, половину детства. На роскошно погожем закате солнца, под вольготно-нежную мелодию и словами новой тогда песни «В тумане скрылась милая Одесса» дельфины сопровождали наш разрумяненый солнечным прощанием теплоход, словно почетный эскорт. Выныривали, ныряли, опять выныривали, как вывинчивалися из морской глади, и разве что не перекликались радостно со всех сторон, между собой и с людьми, которые на палубе были заслушаны музыкой ...
Встречи, а лучше сказать - знакомства с родными! - начали на завтра с утра, так-как, поздно устроились в гостинице. И начали с самого главного родственника - с дяди Павла.
У нашего отца родных братьев не было, у дяди тоже, они, двоюродные, дружили лучше других родных. Дома мы дядю не застали. Люди, жившие с ним, во втором комнатке двухкомнатной квартиры, на удивление нам сказали, что он - семьдесят восемь лет! - на работе ... Так за ручку с Галей, то на руках с нашей курортницей мы подались на вокзал, благо туда из Вознесенского переулка, с детства памятного по названию, недалеко.
Многострадальный он был человек, дядя Павел. Старшего сына, в Гражданскую красноармейца, белые захватили в плен и замучили. Также с детства помню ужасное, что слышал - о пятиугольной звезде, вырезанной на живом человеке. Единственная дочь умерла от туберкулеза, оставив родителям маленького сына. Он умер, когда уже нас в Одессе не было, как и матери. Тетя Марта умерла в оккупацию. Младший сын, никогда мной не виденный троюродный брат, инженер «по мукомольному делу», жил далеко, в Донбассе. Забрал было отца, когда тот совсем пристарел, но он там не прижился: «Разведен женился с разведенной, с детьми от первого мужа, - ну что они мне за родственники?
Мы нашли его на перроне. Седой старичок в форменной шапке и тужурке - не в такого, правда фасона, как на старых снимках с нашим отцом, - сидел на табуретке возле калитки, проверяя перронные билеты.Мы втроем остановились около него, и произошел такой диалог:
- Добрый день! Вы Павел Осипович Браль?
- Да, я. А вы кто будете?
- Узнавайте.
Он посмотрел на меня внимательнее i безразлично мотнул головой:
- Не знаю я вас.
- Я - Ваня, сын Антона Даниловича.
- Голубчик! - с всхлипыванием крикнул старик, нелегко вскочил протянул ко мне дрожащие руки.
И вот я уже плачу, пишущий это, увидев рядом с дядей своего отца, почувствовав тепло иx отношений.
Из всей довоенного переписки Загора с Одессой, через границу, для взрослых тогда совсем непонятную, каким-то чудом сохранилась у меня отцовское письмо дяде, написанное 6 декабря 1923 года, вечером на зимнего Николу, ровно за три месяца до отцовского предсмертного «духовного Завещание», которое также есть у меня. Только почему-то не отправлено было. Оно начинается словами «Дорогой братец, Павел Осипович», а дальше, со всей трогательной неграмотностью родители образованных детей (в виде моих старших братьев), оно рассказывает, как жилось тогда, когда человек вернулся туда, откуда ушел в мир, как думалось - навсегда . Вот отрывок из того большого искреннего, как последняя исповедь, послания:
«... А мне скажу Павлуша, скажу откровенно живется несладко, а хуже всего, что здоровья нет, больше болею, чем здоров, а еще досадно и трудно терпеть недостатки Кони паршивого и его мучию и себя. Земля твоя запущенна. Обрабатываю с трудом. Ох голубчик от жизни остались только воспоминания, а жизнь похоронена, не знаю как живется тебе там, а здесь деревня, была и есть и будет Деревня, а нам разоренным и без денег приехавши в голые старые Углы это не жизнь, а пытка все желею, что уехали ... »