Пролог
Думаю сейчас о своей жизни. И о книге, которую собираюсь писать. И на ум приходит один-единственный образ – лоскутное одеяло.
Именно так. Всё, что я напишу – только маленькие лоскутки, обрывки мыслей, наблюдений, воспоминаний, замечаний. Ничего глобального. С одной стороны. С другой – не из этих ли мелочей складывается, в конечном итоге, всё, что нас окружает? Немного грустного, немного смешного. Немного комедии, немного драмы. Всё, как у многих.
Прочитала на днях, к слову, что лоскутные одеяла считались на Руси оберегом. Шили их обычно перед свадьбой, для молодых, – из кусочков тканей, принесённых всеми членами двух семей (родов) вместе с пожеланиями новой семье счастья и добра. И одеяло это так и «берегло» семью потом. И передавалось по наследству – если «выживало» в неравной битве со временем, конечно.
Так вот, подумала я, лоскутное одеяло – прекрасный символ. Пусть будет.
***
Хорошего понемножку
Сын (года в три) плюхается рядом со мной на диван.
— Мам, погладь спинку.
Глажу. Потом легко шлёпаю.
— Всё. Погладила.
— Я ещё хочу.
— Хорошего понемножку.
— Ма, я ещё хочу немножко хорошего понемножку.
О богатстве
Жалею, что не богата «окончательно и бесповоротно», всегда в двух случаях:
1. когда покупаю книги;
2. когда выбираю подарки.
Сегодня выбирала книги в подарок.
О гомеостазе городов
Х-Э Хенгстенберг, несомненно, мужик умный. И принцип «постоянства-в-изменении» за борт не выбросишь. Однако хочется чего-то большего. Хочется, чтобы в этом иезуитском термине, хотя бы применимо к нашей с вами среде обитания, определяющим было всё-таки слово «постоянство».
Хочется, приехав в Дельфт, узнавать город по Вермееру, Арль – по Ван Гогу, Москву – по Поленову
Вчера прошлась по старой Москве. Поняла, что нам осталось уповать на Третьяковку и постоянство памяти.
О пиве
Сидим с приятелем в небольшом кафе. Между салатами потягиваем пиво. Оно, скажем прямо, не очень. Я бы даже сказала, хуже, чем «не очень».
Я (морщась): Как тебе пиво?
Он (пожимает плечами): Пенистое. Надеюсь, ты не подумала, что я вот об этом, – кивает на еле-еле пену.
О носе
В статье, посвящённой ринопластике, обнаружила необыкновенное:
«Нос – неотъемлемая часть любого лица».
Был бы жив Гоголь, он, наверняка, не смог бы пройти мимо и купил бы у автора права на использование этой фразы в качестве эпиграфа к широко известному... которое стало бы своего рода опровержением этого самого chef-d'oeuvre.
О чувстве слова
Много можно говорить о чувстве слова... И графоманов ругать можно обоснованно и бесконечно. Но... Где была голова, и куда подевалось чувство слова у Шенгели, когда, переводя Верлена, он написал: «Покуда, от натуги красный, Ей негритёнок шлейф несёт...»?
И шлейф мне представился вдруг чем-то вроде... ящика с патронами, и негритёнок – переодетым «неуловимым мстителем», не иначе.
Об озвучке
Определённо, слушать фильмы иногда интереснее, чем смотреть. Гораздо лучше ощущается шедевральность озвучки.
На днях поперхнулась фразой: «Вот! Нашли в планшете порубленного комиссара».
О самолётах
След самолёта в небе – как будто кто-то полоснул лезвием по холсту, по такой мирной, пасторальной картинке: розовый восход, синее озеро, кудрявые овцы.
О самоидентификации
Вчера, возвращаясь с выставки, неожиданно ощутила себя героем сказки «Мальчик-с-пальчик».
На сверкающей дорожке недоклёванными хлебными крошками чернели редкие комочки противогололёдной «земли». Ещё чуть меньше крошек или чуть больше свежего снега – и я не нашла бы дороги домой.
О свободном времени
Ощущение от неожиданно свободного от работы вечера такое же, как ощущение от несвоевременно прервавшейся музыки.
Впала в такой ступор, как если бы обнаружила на платье дыру. Вот она уже есть, и что теперь с этим делать – не сразу поймёшь.
О бестолковости
От необдуманных поступков часто удерживает бестолковость.
Просто сходу никак не можешь сообразить, как их совершить.
О любви (из женской логики)
— Ты меня любишь?
— Люблю.
— Честно-честно?
— Без п…ды.
Вздыхает.
— То есть, я так понимаю, платонически?..
О принцах и принцессах
В горизонтальном солярии чувствуешь себя Спящей Красавицей.
Только гроб этот более комфортабельный, чем прежний, хрустальный. Этот – с подсветкой и отоплением.
Лежишь в нём и ждёшь, когда явится принц и разбудит тебя поцелуем. Не дождавшись, поднимаешься.
Что поделаешь! Оплата за «ожидание» поминутная.
Всё изменилось, а принцы, как были медлительными, так и остались.
О тумане
Нет, всё-таки туман вовсе не похож на кисель. И «молочный» – про него тоже не скажешь.
Кажется, будто большая, глупая медуза плюхнулась брюхом на город.
О времени
В сознании балийцев, говорят, начисто отсутствует категория времени.
Для них нет прошлого и будущего,
Есть только вечное теперь.
Эту их особенность, как утверждают знающие люди, можно проследить по рисункам.
Они не «останавливают мгновение», как это делают европейцы,
они рисуют всё сразу: прошлое, настоящее и будущее.
Когда думаю об этом, почему-то представляется огромный, двуцветный шар,
где ультрамариновое пространство смешано,
спрессовано по принципу «инь и ян» с канареечного цвета временем.
И вот это чудо – их Вселенная.
Счастливцы!
О женщинах вообще или разговор с Богом
«Господи, ты старше, ты мудрее, ты должен уступить!» (с) «Тот самый Мюнхгаузен»
«Бог мне свидетель, я солгу, украду, убью, но никогда больше не буду голодать» (с)
«Унесённые ветром»
Женщины любят давать обещания.
Они делают это каждый день. Они дают обещания себе. Иногда – Тебе. Иногда – по два раза на дню.
«Я никогда больше…» – говорят они.
«Бог мне свидетель, я солгу, но никогда больше не дам в руки мужчины такого оружия, как знание…» – говорят они, не замечая, что Ты давно отвернулся. Тебе надоело быть свидетелем женского малодушия?
Разворачивайся обратно. Не знаю, как остальные, но я устала обещать.
Нет, я не солгу. Лгать унизительно.
Унижений в жизни хватает и без этого.
Я замолчу.
И не смейся! Я знаю, что это трудно.
Доверять легче, чем обороняться. Любить легче, чем ненавидеть. Отдавать легче, чем получать.
Я не солгу, потому что лгать гадко.
Я просто замолчу.
Но если бы Ты знал, насколько давшая обет молчания женщина может быть опасна для общества, Ты бы всё сделал так, как я хочу!
Он слышит. И делает. Он так или иначе позволяет всем нам строить жизнь по своему усмотрению. И если мы упускаем предоставленные Им возможности, то корить должны только себя. За неспособность рисковать, за неготовность поступиться сиюминутным покоем ради негарантированного счастья. Я так часто думаю об этом. И вспоминаю анекдот – старый, с длиннющей, как у Гэндальфа, бородой.
Вы точно его знаете!
«Мечтал один человек выиграть в лотерею. Каждый день приходил он в храм, вставал на колени. Просил Бога:
— Господи, помоги мне выиграть! Я так хочу выиграть в лотерею!
И так – изо дня в день, из месяца в месяц.
Однажды, как обычно, явился он в храм, упал на колени и стал молиться:
— Господи, ну дай же мне выиграть в лотерею! Ну что тебе стоит?! Другие же выигрывают!
И тут над его головой раздался голос Всевышнего:
— Да купи же ты, наконец, лотерейный билет!
Я покупаю.
По мере сил и возможностей. Окружаю себя приятными людьми, занимаюсь любимым делом. Держу, наконец, двери своего дома всегда открытыми для тех, кто любит меня и хочет видеть. Таким мне представляется счастье.
«Мне бы очень хотелось… Хотелось чтоб в наш дом можно было заходить, как заходят в кафе, на вокзал, в церковь… или, как в бумажный домик, вроде японских домишек – нараспашку, со всех сторон открытых ветру, лёгоньких, почти не касающихся земли, как бы только символ дома, но и этого достаточно, потому что мы все тут вместе». Франсуаза Малле-Жорис
Чем не иллюстрация? – думаю я, припоминая.
Вечер. Звонит телефон:
— Привет!
— Привет…
— Как дела?
— Спасибо, хорошо. А у тебя?
Мучительно пытаюсь понять, кто звонит.
— Слушай, я сейчас в Москве. Сегодня приехал, домой – завтра. Ничего, если я заеду?
— Конечно, заезжай… А…
— Что купить?
— Хм… да, ничего вроде бы не надо. А…
— Хорошо, понял. Тогда сок, вино и сыр. Через часок, примерно, буду.
— Хорошо. А…
Голос в трубке угукает и отключается.
Я бреду в комнату, чувствуя, как закипают мозги.
Голос кажется знакомым, но кто это? Кто?
На диване дрыхнет ребёнок-второклассник.
Глажу его по руке – просыпайся, соня, вставай делать уроки, к нам через час гости придут.
Ребёнок открывает один глаз – кто?
Я:
— Не знаю, ребёнок. Какой-то дядя.
Выражение лица сына описанию не поддаётся, поэтому я и пытаться не буду…
Он безропотно встаёт и идёт делать уроки.
В бумажном домике, на сквозняке, надо ловить каждое мгновение.
Пы.Сы. «Дядя» оказался сокурсником, с которым в последний раз мы виделись… скажем, очень много лет назад.
И вот думаю сейчас, как хорошо, что есть люди, которые приезжают вот так, по-сумасшедшему внезапно.
И как хорошо, что от этой внезапности мы умеем получать удовольствие!
Гости в нашем доме действительно не переводятся. Они приходят, звонят в дверь, приносят с собой еду, остаются ночевать. Приезжают родные, друзья и подруги – на «поболтать» или «поделиться сокровенным». Приходят сокурсники, с которыми мы когда-то вместе учились, знакомые. Даже знакомые знакомых, случается, являются – те, которые в Москве проездом.
Все они остаются в нашей маленькой квартирке на ночь, две, три.
Вечерами тогда мы подолгу сидим на кухне. Разговариваем. Самые утомлённые по одному отползают спать – в комнату. После отъезда гостей я иногда пишу об этом в своём дневнике. А потом, в дни одиночества – такие в моей жизни тоже случаются – листаю страницу за страницей, вспоминаю. И улыбаюсь.
***
автор обложки Сергей Захаров
подписывайтесь на мой канал