Мы пили с Машей вино и закусывали беседой о литературе. Маша филолог. Я сценарист-любитель. Маша называла фамилии, которые я не запомнил. И, в свою очередь, называл фамилии, которые помнил. Наши вкусы и знания в этой области не сходились катастрофически. То, что Маша называла «параллельно». Мы не могли даже поспорить. Мне для того, чтобы её поцеловать не хватало какого-нибудь Кафки с Бодлером. Ей мешала собственная улыбка и смутные подозрения, что чувства к её знакомой Анне, от которой она принесла мне письмо, ещё не угасли во мне, и сейчас, смотря сквозь призму своего опьянения, я вижу не Машу, а некий символ всех женщин, в том числе и символ конкретной женщины - Анны, которой в комнате не было.
Неожиданно стало три часа ночи, а мы всё ещё гарцевали в словесном танго. Диалог с симпатичной девушкой затягивает, как компьютерная игра, но пройти все уровни до конца за одну ночь бывает выше человеческих сил. Маша засобиралась домой. Потому что родители. И, если вернуться домой ночью, это, каким-то образом, означает, вернуться ещё вчера поздно вечером, а не сегодня уже утром.
Безлюдный Горно-Алтайск теплой августовской ночью прекрасен так же как безлюдная Москва. С той лишь разницей, что Горно-Алтайск ещё безлюдней. И вокруг горы. И Горно-Алтайск можно пройти весь из конца в конец за час, а Москву нет.
Литература – вирусная тема для романтичных натур. Она нас не отпускала. Увы, я оказался глубоко отсталым и старомодным, как и в прозе. Я, значит, ей: Вот здесь садится и болтает. Ей нравится дразнить меня И намекать, что всякий знает Про тайный вихрь ее огня. Но я, не вслушиваясь строго В ее порывистую речь, Слежу, как ширится тревога В сияньи глаз и в дрожи плеч…
А она меня Аней Логвиновой: Ну, жирафствуй. Я в наш город вернулась. Я смешная в этой кожаной куртке. Из-под ног выскакивают кулицы и вспархивают переутки.
-Чего, - говорю, - кулицы и перутки?
-Отпадно, да?
Я ей: Слышите: шуршат камыши у Оки. Будто наполнена Ока мышами. А в небе, лучик сережкой вдев в ушко, звезда, как вы, хорошая, — не звезда, а девушка…
А она мне Алькой Кудряшовой: Помнишь, или не помнишь, а было сколько тёплых ночей, невыдержанных утрат. Как мы с тобой валились в чужую койку, между симфоний, между дневных осколков и засыпали в позе «сестра и брат». И добивает Ниной Искренко: Понедельник Секс Виски Секс Короткий тренинг по-английски Фри-джаз по-русски Кросс Китайский бокс Два раза виски И два раза секс.
Причем «секс» она произносит с нажимом, так, словно показывает: она этого слова не боится.
Я удивлен. Это что ещё за поэзия? Откуда? Почему я ничего про это не знаю? И на меня вываливается фунт презрения и килограммы литературно-материнской заботливости, в уши льются незнакомые имена: Дана Сидерос, Линор Горалик, Саша Бесt, Анна Аркатова, Дарья Ильгова, Анастасия Афанасьева, Анна Русс, Влада Орлова…
-Стоп, стоп! Давай остановимся…
-Давай, тем более, что мы пришли, вот мой дом.
Начиналось чудесное утро. Поэзия в самом воздухе. Мы залезли на берёзу в Машином дворе. Сели на толстой ветке и, наконец, начали целоваться. На высоте трёх метров от земли. Практически парили.
Мы так устали от разговоров, бессонной ночи, выветрившегося вина, что никакого продолжения и быть не могло. Маша спустилась на землю и пошла домой укладывать родителей спать. Я пошёл домой.
Но, я был бы ни я, с моим сказочным везением, если бы этим всё и закончилось. То есть с Машей всё закончилось, она уехала в другой город окончательно, вышла замуж и стала замечательной мамой, и уже пришло её время снимать детей с берёз. Ну, не прям сразу, а потом.
А я встретил хулиганов. Вернее, хулиганы шли параллельным курсом со мной. Они догнали меня меланхолично идущего, нежащегося в утренней прохладе. Хулиганы шли и били по балконам и стенам. Их внутренняя обида требовала агрессивного выхода. Их расстраивало, что люди спят в пять часов утра. А тут такая нежная спина, да ещё с длинными волосами. Они заговорили все разом, посылали меня в одно и то же место, толкали, пинали и ждали ответных выпадов, чтобы выломить уже по-настоящему.
Я, вообще, пацифист. Да к тому же немного трус. Мне доктор сказал в подростковом возрасте: «Береги нос, сломают, доберутся до мозга». Я берегу нос, мне не охота, чтобы вытащили мозг. С другой стороны, в гневе бываю неадекватен. Могу потом мучительно плакать и сожалеть, закапывая нечаянно убиенного в сосновом лесу. Так что в драку мне лучше не лезть. Я и не лез. Особенно трудно переключится с такого например: Он смотрел на Неё так, как будто пришла весна, Так, как будто Она источала волшебный свет. Он бледнел, он, возможно, болел, и тогда она Улыбнулась тепло и открыто ему в ответ.
Меня пинали и толкали, а я улыбался.
-Ну что вы, ребята, не надо. Вы же весь город разбудите!
В ответ мне сказали, что я много разговариваю и предложили заняться оральным сексом. Образно, конечно, и другими словами.
Я впал в ступор. Я был наполнен живой водой женской современной поэзии. Мои губы ещё пылали от Машиных поцелуев. Ладони были шершавыми от бересты. Из моего рта вылетал нежный, как розовая вода, перегар.
Энергия молодых янычар, клокочущая в подростках, требовал выхода, я был так себе объект. Волосатый и вялый, старый и уже потрёпанный, меня даже бить было противно. Четверо хулиганов пошли дальше по проспекту, с подскока пиная балконы, ломая ветки деревьев, переворачивая урны, матерясь, хохоча и плюясь во все стороны света.
Я шел за ними. Параллельно. Машино словечко не отставало. Я притормаживал, дистанция между мною и опасностью увеличивалась. Но моё недовольство собой росло. Я понял, что сильно ненавижу себя за трусость, за нерасторопность, за неумение острым слово ответить на оскорбления. Тоже мне поэт.
Возле недостроенного театра дикие горцы свернули налево, пересекли проезжую часть и пошли по диагонали к улице Чорос-Гуркина. Первые лучи солнца ударили мне в затылок. Кровь задымилась. Я понял, что настоящий мужчина должен умереть на рассвете. Тем более после поцелуя с девушкой на берёзе. Особенно, если он поэт. В драке с превосходящим по числу, силе и наглости противником. Ибо иного выхода я простить себе не смогу. Заем сам себя. Я побежал догонять хулиганов.
-Эй, вы, - кричал я, - вы хотели драки, она есть у меня!
Хулиганы остановились, обернулись, и слегка подохренели. Жертва шла к ним и чего-то там лопотала на незнакомом старорусском языке.
Когда я приблизился они, не умея придумать ничего лучше, не зная, как реагировать, снова принялись толкать меня и пинать ногами со всех сторон, при этом непрерывно понося (я думаю, вы знаете, где поставить ударение).
-Так, вашу мать! – вещал я, прикрывая руками задницу, - Вас, что отцы не учили, что нападать вчетвером на одного не достойно батыра? Вы покроете себя позором, эка невидаль разделаться с пожилым молодым человеком всем скопом. А слабо один на один? – ну или как-то так, но другими словами.
Хулиганы на мгновение остановились, переглянулись. А потом с удвоенной силой принялись давать мне тумаков.
-Ясер Арафат! – выкрикнул я страшное заклинание и захохотал, - Если вы сейчас же не прекратите я всем буду рассказывать, как четыре алтайца напали на одного метиса и испугались биться с ним один на один. И уж будьте уверены, мне поверят! А вы покроете себя и свой народ вечным позором. Do you understand this bitches you are straggly?
И, о чудо, они вняли. А может, исчерпали свою пассионарную энергию. Хорошо, один на один, так один на один. Но если я ушатаю одного, буду драться со вторым, потом с третьим, потом с четвёртым. Что-то это мне напоминало, но я никак не мог вспомнить что. Мы зашли на стройку, будущую гостиницу, которая потом станет Дворцом Правосудия, где меня через двенадцать лет будут судить за экстремизм. Ну, это, как вы понимаете, будет уже другая история.
Я очень не люблю, когда меня бьют по голове. Особенно кулаками и ногами. Слезы, пот и кровь быстро лишают меня объемного зрения, и я не попадаю в противника. При этом с разбитым носом и ртом мне тяжело дышать, из разорванного уха неприятно стекает кровь на ещё недавно чистую рубашку. Поэтому я предпочитаю перейти сразу в клинч, а потом в партер. Моя техника самообороны страдает и здесь, но, поскольку я упитанная особь, я вполне могу обездвижить противника только за счёт собственного веса. И дальше душить его, как морская звезда, пока он не попросит пощады, или под рукой не окажется подходящего булыжника. В уши нам орали ещё три потенциальных противника. Шансов не было никаких. Я продолжал мужественно умирать, стремясь затащить с собой в могилу хотя бы одного отмороженного юнца.
Башибузук тоже подустал. Он не ожидал, что я такой тяжёлый, а мои предсмертные объятия столь крепки. Ему надоело бить меня в лицо и рвать мою рубашку. В какой-то момент мы сели прямо на строительный щебень, тяжело дыша и размазывая кровь с пылью по щекам.
-А ты неплохо дерешься, - сказал я.
-А ты смелый мужик, - ответил мне хулиган.
Мы пожали друг другу руки, помогли подняться и стали отряхиваться.
Я спросил их, что случилось, кто их обидел так, что они стали приставать к прохожим и крушить город. Они рассказали, что их позвали знакомые девушки. Они снимают домик. Все вместе – приехали поступать. Мальчишки – не поступили, а девушки поступили. Вот и решили отметить эти события вместе. Мальчики купили водки, девочки накрыли стол. За полночь, когда мальчики стали вести себя немного несдержанно, девушкам показалось, что присутствие четырёх опьяневших неудовлетворённых тела в опасной близости может привести к трагическимпоследствиям. Они стали уговаривать мальчиков покинут дом. Но мальчики хотели продолжения, причем требовали это в грубой форме. Девочки сказали, хорошо, мы только в бане помоемся, а то аж вспотели от вашей настойчивости. Взяли полотенца и больше не появились.
Пацаны облазили весь двор, огород, исследовали баню, чердак. Девушки исчезли. Разъярённые и оскорблённые в лучших чувствах несостоявшиеся насильники выпили и съели всё, что оставалось на столе, разбили всё, что могло биться и выкатились на улицу. Дальше этот клубок гнева покатил по предрассветному городу, заставляя мирных горожан вздрагивать во сне. Им не встретилась патрульная машина. Зато встретился я. И принял всю обиду на себя.
Мы пожали друг другу руки, собрали в пыли рассыпавшуюся мелочь, и пошли в ближайший круглосуточный магазин покупать пиво. Сидели на скамейке и разговаривали, наверное, час. Пока улицу не заполнили прохожие. Запекшаяся кровь и свисающие вниз лоскуты рубахи не придавали нам презентабельности.
А говорили мы о судьбе алтайского народа. Как ни странно. Ребят интересовало, кто я такой. Я не стал утаивать. Скрыл только одно – настоящую свою фамилию, назвался Сергеем Михайловым. Так вот хунхузы спросили меня, что будет дальше с алтайским народом, ассимилируется ли он с русским или останется самобытным. Естественно, я не ответил ни да, ни нет. Я прочел ребятам лекцию по этнографии. Цитировал Гумилёва. Рассказывал о славном прошлом тюрков. О возможном великом будущем («Если, конечно, такие как вы, не будут пить, приставать к прохожим, и лезть к девушкам без их согласия»). Между глотками тёплого пива они слушали меня внимательно. Казалось, они что-то понимают. Хотя, может быть, это сказывалось похмелье и бессонная ночь. На прощанье мы обнялись.
Я думал только об одном, как бы незаметно проскочить в свою комнату, мимо маминой спальни. Не удалось. Пришлось вкратце пересказывать свои приключения, постанывая от йода, прижигающего ранки.
Почему так часто происходит: хочешь большого и светлого секса, а выпадает поэзия или драка. Что за мир. Что за судьба.
© Сергей Решетнев