Гибель в проливе Скагеррак в сентябре 1842 г. линейного корабля «Ингерманланд» - один из самых трагичных эпизодов в истории русского парусного флота. Во время жестокого шторма корабль, на борту которого находились 892 человека, включая 39 пассажиров, в том числе 28 женщин и 8 детей, налетел на подводные рифы и стал тонуть. Норвежцы немедленно развернули спасательную операцию. В течение последующих нескольких дней с корабля удалось снять и доставить на берег 503 человек. Большинство из них прибыли в Мандал и Кристиансанд. О том, что довелось пережить экипажу и пассажирам «Ингерманланда», свидетельствуют воспоминания лейтенанта Александра Ивановича Дергачева, опубликованные в «Морском сборнике» (1875 г., № 3), с которыми мы хотим познакомить читателей нашего журнала.
Удар волны
Начну свой рассказ чистосердечно, не утаив ничего о чудесном моем спасении.
На корабле я был шестым лейтенантом и правил 3-ею вахтою. В несчастный день 30 августа 1842 года, в 4 часа утра, вступая на вахту и сменяя лейтенанта Шигорина[1], я узнал, что всю левую сторону гальюна разломало волною: удар был так силен, что часового матроса Гущина, сидевшего на правой стороне, с коечных сеток чуть было не смыло за борт. Вступив на вахту, я пробрался на бак по лееру, так как без этого ходить по палубе было невозможно, и осмотрел повреждения. Корабль в это время находился под марселями в 4 рифа, фок-стакселем и штормовою бизанью с закрепленными наглухо фоком и гротом. С рассветом ветер стал свежеть…
Заснувши <после вахты>, вдруг почувствовал такой удар, что вылетел из койки на кубрик, стал надевать сапоги и сюртук. В это время корабль затрещал и лег на бок, а за кубриком закричали: «Погибаем!» Трюм полон воды, а прибежавший ко мне мой вестовой сказал, что в двух каютах за кубриком у грот-мачты перегородки придавили спавших там офицеров, именно: мичманов Обухова, Лесли и Головачева[2]. Я же в это время, одеваясь, сказал своему вестовому матросу Бродовскому, что, верно, потопили кого-нибудь из купцов, побежал наверх и в батарейной палубе встретил рулевого, бывшего на вахте и бежавшего вниз. Спросил его, что делается наверху. Он сказал, что руля нет, а нужно надевать белую рубаху; тут же встретил бегущего вниз мичмана Половцева, посланного с вахты узнать, как вода в трюме. Я ему сказал, что трюм полон воды, а сам, выбежав на шканцы, застал, что вся вахта матросов стоит на грот-брасе и не может снять грот-марселя со стеньги. В это время засвистала дудка с командою «Все наверх на авральную работу!» Я бросился на правый грот-руслень, где лотовый мерил глубину, которая оказалась 30 сажен, и я сам видел на свинцовом лоте зеленоватую слизь и помятый бок выемки у лота. В то же время лотовый с левой стороны закричал: «Нет глубины!» Я выпустил двести сажен с диплотом, но дна не достал.
Авральная работа
Когда вся команда и офицеры выбежали наверх, то капитан отдал приказания офицерам, кому при какой быть работе. Я был назначен с подвахтенными людьми в нижнюю палубу для отливания воды, где мы и принялись с кубрика самым усердным образом отливать, кроме помп, ведрами, ушатами и киверами, потому что вода уже выступала из трюма в кубрик. Прежде всего трюмные люки мы закрыли боевыми люками и затянули брезентами, но вода все-таки напирала снизу. Были места, которые не было возможности закрыть, а именно: грот-люк, из которого сучило 4 каната от брошенных якорей и тут-то надо бы видеть присутствие духа и храбрость людей, работавших у кетенс-помп. Во время сучения канатов из ящиков, где обыкновенно их укладывают, выбрасывало между работающими людьми койки, чемоданы, сундуки, брашпили, драйки и голики, подобно тому, как летят ракеты на фейерверках, но ни один человек не отошел от своего места, несмотря на то, что многих ушибло и одного захватило канатом за ногу и утащило до самого клюза, где его освободили уже с переломленною ногою. Когда потребовали доктора, чтобы он сделал операцию, то он, придя на место, сказал, что инструменты находятся в каюте, на кубрике, в это время уже залитом водою, и несчастного должны были положить в подвесную матросскую койку, где он и остался навсегда. Это была первая жертва. При отливке воды у некоторых людей явилась необыкновенная сила, так, например, денщик майора Зубова отливал воду ушатом. Наконец вода стала выступать из комиссарского погреба на кубрик и принудила нас перейти в жилую палубу для отливки воды. До перехода в жилую палубу я пошел в брод-камеру посмотреть, сколько там воды, и увидел, что в ней плавают мешки с сухарями, а между тем баталер Федоров, старший писарь Драхлицын, жена Федорова и сестра боцмана Гусева, женщина 50 лет, сидят себе преспокойно и беседуют, а двое детей баталера Федорова спят в койке; я сказал Федорову, чтобы он со всем своим семейством шел в верхнюю кают-компанию и, взяв одного из спящих детей, понес его туда.
В кают-компании уже были собраны все семейства нижних чинов из констапельской; картина была очень печальная; кто исповедовался и приобщался святых тайн, кто плакал и молился Богу, палуба кают-компании была усеяна женщинами и детьми, и хотя у меня самого сердце ныло, но в утешение молившимся и плакавшим я успел сказать несколько веселых слов, и теперь даже, вспоминая эту картину, вышибает слезу. Тут же было несколько офицеров, собравшихся у рундука, где старик полковник Ершов[3] говорил, что он довольно пожил на свете, а «вы еще только жить начинаете и должны гибнуть, потому что нет спасения, как видно, все усилия пропадают даром». Мы дали слово, что кто из нас спасется, то вспомнит о погибших. В это самое время, по приказанию командира, пришел сверху рассыльный звать офицеров наверх для консилиума о срубке мачт, потому что корабль сильно положило на левый бок. Когда я стал подыматься по трапу на шканцы, то сестра боцмана Гусева хотела также выйти из кают-компании наверх, думая, что офицеры идут спасаться, я ее остановил, сказав, чтобы она стала к образу и молилась Богу, а что мы по милости Всевышнего спасемся[4].
Рубить мачты
Когда мы вышли наверх, где уже была большая часть офицеров, то капитан спрашивал мнения каждого, не лучше ли нам срубить мачты и выбросить за борт пушки и все тяжести, на что всеми офицерами было изъявлено полное согласие и каждому было назначено, что делать. Я получил приказание, кроме заведывания отливкою воды, выбросить из батарейной палубы пушки. Когда боцман Завьялов получил приказание рубить грот-мачту и бросился на правый руслень для исполнения, я пошел посмотреть, как станут лопаться талрепы, и как только Завьялов дотронулся топором до одного, как остальные полопались сами, и грот-мачта полетела на левый борт, сломавшись, как лучинка, на сажень вышины от палубы. Посмотрев на падение мачты, я пошел на свое место в батарейную палубу бросать орудия. Когда подняли сукно с правой стороны, где помещалось семейство полковника Борисова[5], то увидели мертвую немолодых лет женщину (прислугу Борисовой). Она как сидела, так от испуга и умерла, в тот момент, как ударился корабль и внизу закричали «погибаем». Такова, видно, была ее судьба: бывало, идешь на вахту, она сидит возле сукна и спрашивает, скоро ли мы дойдем; в шутку ответишь ей, что мы ее оставим в океане; так и случилось.
Убрав сукно и раскрепив орудия, стали бросать их за борт. Нужно было любоваться на эту работу: как только раскрепят орудия, снимут горбыли, подложат под казенную часть орудия ганшпуги и, выждав момент, когда корабль волною накренит на тот борт, где дуло, орудие нагнется к воде, заднюю часть его приподымут ганшпугами – и орудие летит за борт, только виноградом заденет за косяк порта. Очень скоро мы побросали таким образом все орудия батарейной палубы за борт, а также ядра, переносный балласт и ружья и выколотили пиллерсы, какие могли. В это время подошел ко мне старший офицер капитан-лейтенант Истомин[6], который, бывши мичманом, участвовал в Наваринском сражении и, следовательно, видел смерть лицом к лицу, но здесь потерял присутствие духа и сказал: «Сколько не хлопочите, но спасения нет, а надо служить панихиду». После того, как орудия выбросили за борт, корабль немного выпрямился, и мы спустились в жилую палубу для отливки воды кетенс-помпами, но как она стала сильно прибывать из трюма и пошла в клюзы, то артиллерийский унтер-офицер Баев бросился забивать их, причем его из клюз-бака унесло в артиллерийский люк, я же находился в это время у кетенс-помпы, и когда мне дали знать, побежал на место происшествия, но ничего не мог сделать для спасения Баева; вероятно, его водою унесло в арсенал. Это была вторая жертва на моих глазах. После того вследствие большой прибыли воды вынуждены были, забивши все шпигаты в нижней палубе, бросить кетенс-помпы и перейти в батарейную палубу. Мы разошлись по всем люкам батарейной палубы для отливки воды, но как людей было много и у люков теснота, то во многих местах прорубили палубу, и тут конопатчик показал свою ловкость, прорубая палубу конопаткою скорее, чем другой топором, и в эти прорубленные люки также начали отливать воду. К одному из таких отверстий прибило койки и чемоданы, и его нужно было очистить, но люди робели, почему я и спустился посмотреть, что делается в жилой палубе и увидал, что там уже ходит бурун.
Спасаться всеми средствами
Проходя по батарейной палубе, я встретил мичмана Левина, находившегося вместе со мною при отливке воды, который сказал, что он был наверху и там готовят гичку, чтобы спасаться. Я на это сказал: «Пускай, что хотят наверху, то и делают, а мы все-таки будем отливать воду». Люди же, слышавшие этот разговор, стали роптать и говорить, зачем их удерживают внизу и кто удерживает, того следует бросить за борт. Я же им сказал, кто хочет, пусть идет наверх, но однако никто из них не тронулся, а все принялись усердно отливать воду. В это время у кают-компанейского люка я увидел лейтенанта Шигорина, по распоряжению капитана назначенного с вахтенными людьми приготовлять гребные суда, делать плоты и возможные средства для спасения людей. Подошедши к нам, он сказал, что при приготовлении назначенного ему по расписанию катера на правых боканцах кто-то нечаянно отвернул тали, и катер упал, повесившись на крюки, где лежит запасная марса-рея, то он приготовил на левой стороне боканцев другой 12-весельный катер (легкий), куда положил компас, воду, сухари и даже нашел на кухне в шкафу соленую семгу, и что когда придет плохо, чтобы и я шел к нему; на это я ответил, что мне назначен рабочий катер, который полагалось вынуть из барказа и поместить на правой стороне шканец, но Шигорин сказал, что когда его вынимали из барказа руками (потому что мачт уже не было, когда начали приготовлять гребные суда), то пронося на шканцы повредили. В то время, когда я распоряжался в батарейной палубе при отливке воды у грот-люка, больные, по приказанию капитана, выводились из лазарета наверх для помещения в шлюпку, и один из них, матрос, фамилию которого я забыл, облокотясь о курятник, сказал, что все равно, где ни умирать, и с этими словами умер; тогда мы прибрали его к сторонке. Это был уже третий смертный случай. Когда вода стала сильно прибывать в батарейную палубу, то я с несколькими людьми, взявши связанные матросские койки, пошел в кают-компанию для забивки портов и нашел кают-компанию уже пустою, потому что всех жен и детей вывели наверх. Почти при конце забивания портов волною ударило в кормовые окна кают-компании, так что койки из элен-порта полетели, как ракеты, а рамы из транцев подняло, и вода пошла в окна, как в мельничные шлюзы. Тут уж нечего было надеяться на отливание воды, а нужно было думать о спасении. Я сказал находившимся со мною матросам: «Ребята, бросай, пойдем наверх спасаться». Выйдя из кают-компании, встретил у склянок священника[7], с которым пропели «Спаси Господи люди твоя», простились, и я закричал людям, находившимся в батарейной палубе при отливке воды, чтобы бросали работу и шли наверх спасаться. Этот момент был самый ужасный: люди бросились наверх с невероятною быстротою, а к часовому, стоявшему у склянок и экипажного сундука, подбежал матрос (фамилию не помню) и сказал, что у него в чемодане погибло 300 рублей, да в ротном сундуке находится 200 рублей, вынесем с тобой сундук, схватили и понесли.
Все посыпались в море
Я же выбежал на шканцы, бросился в катер, стоявший на правой стороне шканец, прямо к рулю, и нашел катер полный людьми, здесь было несколько офицеров, священник со святыми дарами и крестом и старший штурманский офицер штабс-капитан Воронин[8] в шинели в рукава и с журналом за пазухою. Последний мне говорит: «Народу в катере много, а его, вынимая из барказа, проломило о срубленный кнехт. Я вспомнил слова лейтенанта Шигорина и, находясь в кормовой части, которая подходила к поперечному планширю юта, вылез из него и бросился на левую сторону юта, где Шигорин приготовлял катер на левых боканцах. Только что я стал на борт планширя, взявшись рукою за переднюю бизань-вантину, как вижу, что Шигорин, находясь на корме катера, кричит чтобы отдали тали, но в это время кто-то отдал одни носовые: катер носом полетел вниз, и все люди, бывшие в нем, посыпались за борт. В это время артиллерийский штабс-капитан Чевгуздин[9], не заметив этого, бросился в катер и задел меня шинелью, а так как я не ожидал толчка и держался плохо, то полетел на бизань-руслени, где, ударясь о запасную марса-рею, вскочил и пробрался по русленям в шканечный порт на плот, который был сделан из бегин-рея, каронадных станков, трапов и люков, сел на бегин-рей и, вынув из кармана носовой платок, продел его в стропку бегин-браса и держался за нее.
Тут на плоту было много народу, и мичман Бубнов[10], сидя в марсафальной кадке, спрашивал меня, привязана ли она. Я сказал, что если она на плоту, то, вероятно, привязана. Сидя таким образом, мы ожидали своего конца, предполагая, что корабль, наполнившись водою, пойдет на дно, а мы будем спасаться на приготовленных шлюпках.
Груда людей
В это время было уже довольно светло, и можно было видеть хорошо всю сцену верхней палубы. На рострах в барказе людей было так много, что они представляли из себя груду; поперек ростер у камбуза стояла 8-весельная шлюпка, в которой посажены были больные в халатах и колпаках; люди были также на обоих шкафутах, в катерах; коечные сетки обоих бортов, ют, бушприт, бизань-ванты и крюйс-марс битком набиты народом, так что негде было руки просунуть, и, кроме молитвы, ничего не было слышно. В это время корабль погрузился в воду еще более, до самых сеток, и огромной волной стало разбрасывать шлюпки, и во многих местах сорвало коечные сетки. Все люди бросали фуражки вверх и кричали «ура!» Этот крик подхватили сидевшие на бизань-вантах и крюс-марсе, собственно, для того, что, может быть, из проходящих мимо судов кто-нибудь услышит и подаст помощь погибающим; в это время катер, стоявший на правой стороне шканец, стало бросать на плот, на котором мы сидели, и давить людей; начались крики и стоны, и я с мичманом Бубновым и несколькими матросами, оставя плот, вскочил на борт левой стороны шканец, коечные сетки с которого в это время были уже сорваны волнением, и все мы стали перебираться на ют; тут меня из-за борта схватил за ноги квартирмейстер Мартинсон, и я насилу мог отбиться от него тогда, когда уже добрался до ютового поперечного планширя и поместился между двумя кнехтами бизань-мачты, где ходят грот-марса-брасы и крюсель-шкоты. Тут же поместились со мною мичман Бубнов, ластовый поручик Ершов и комиссар Андреев[11], стоявший на левом кнехте и державший на своих плечах по человеку, которые держались за висевшие крюйс-марса-концы, и еще Архангельского порта модельный мастер унтер-офицер Корнилов. Мы все поместились впереди бизань-мачты; на юте воды было фута полтора, а народу набито битком, так что волнением десятками уносило за борт и било разными обломками.
Сцены ужаса
Назначенный мне катер, который находился на левой стороне шканец, перебросило через борт, и все в нем бывшие погибли, а другая волна перевернула его вверх килем, и из него всплыли только штурманский прапорщик Замараев, кондуктор Тоткин и боцман Гусев, которых я с унтер-офицером Корниловым вытащили на ют, но Замараева и Тоткина волнением вскоре смыло за борт. Потом волнением принесло барказ с ростер, и корма его уперлась в передний ютовый бимс. На барказе находилось много мертвых тел под банками, а между живыми были командир корабля, доктор Сакович и капитан-лейтенант Истомин, из которых я с помощью Корнилова и Гусева вытащил на ют первых двух, а капитан-лейтенанта Истомина волною сбросило под ют и барказом, прижав к бимсу, раздавило.
Потом мы вытащили на ют мичмана Головачева с переломленною ногою и положили у бизань-мачты, но волною его унесло в круглый ютовый люк, в капитанскую каюту, а потом выбросило за борт.
Затем я с мастером Григорьевым вытащили жену лейтенанта Сверчкова, которой планширем переломило спину во время нахождения ее в барказе[12], а дочь полковника Борисова в это время находясь также на барказе, зацепилась косою за уключину, и ее волною бросило через борт барказа, разрезало живот о железную уключину и она повисла на косе; младшая 16-летняя сестра ее в это время карабкалась по бизань-штагу на крюйс-марс, но, оборвавшись, упала на шканцы в воду, где унтер-офицер Немудрый, плававший на люке, поймал ее и стал спасать, но обломком корабля ушибло ее так сильно, что он принужден был выпустить из рук, и она исчезла в шканечный люк.
Жена же капитана корабля[13] находилась на левой стороне шкафута, держась на плавающей запасной стеньге в одном нижнем белье; она просила о помощи, и унтер-офицер Панфилов, спасаясь сам, перенес ее на бак. Горничную ее девушку смыло с ростер и понесло по волнам, надувши юбки, как шар, и она никак не могла ухватиться за что-нибудь плавающее вокруг корабля, кричала о помощи, которую не было возможности подать, потому что каждый в эту минуту думал, как бы удержаться самому. И она через несколько времени исчезла в волнах, а может быть, ее схватили касатки, так как их множество плавало кругом корабля и даже у самого борта.
Эти сцены происходили на моих глазах.
Молились и кричали
На денежном сундуке, поставленном на юте с левой стороны у бизань-мачты и привязанной к кнехту, сидел доктор Сакович[14]; он стал нюхать табак, а когда сидевший возле него матрос Григорий Петров попросил понюхать, то нашедшая волна увлекла за борт Саковича, где он уже и не показывался, так как его ушибло щитом из-под юта.
В это время из грот-люка порожние бочки выскакивали, как будто кто-то их выбрасывал. Заметя, что корабль не тонет, я в этот момент искренно обратился с раскаянием к Богу, прося о спасении, а матросы стали громко кричать «ура», чтобы привлечь внимание судов, которые могли проходить поблизости; при этом комиссар Андреев сказал, что когда они вступали в сражение (он служил в полевой артиллерии старшим фейерверкером и участвовал во многих сражениях), то при вступлении в бой молились святым угодникам Зосиме и Савватию Соловецким и тоже кричали «ура». Вследствие чего согласились так, чтобы одна сторона людей на вантах бизань-мачты молилась этим угодникам, а другая кричала «ура!» Так как на рострах было самое большое количество команды и их там било рангоутом из разрубленных ростер, то мы стали звать их на ют, бросая концы, и когда ими был схвачен тонкий конец, то мы хотели привязать грот-брас, чтобы его закрепили за сломанную грот-мачту и натянули между бизань-мачтою, но лейтенант Евгений Назимов[15] кричал, что не нужно, а они будут перебираться и по тонким концам; когда же по тонкому концу стали перебираться несколько человек, то волною, проходившею через шканцы, конец порвало, и многих унесло за борт; бывшего со мною унтер-офицера Корнилова унесло к борту юта левой стороны, и привязанным им концом он запутался в нагелях кофель-планки, находившейся на юте у борта, где и погиб.
Ловили друг друга за ноги и отливали воду сапогами
Когда я вытащил лейтенанта Назимова на ют, то он стал мне говорить, что мы не поможем находящимся на шкафуте, на что я ответил, зачем он торопился и не дал натянуть грот-браса, и, говоря это, я вышел из-за своей засады между кнехтами на правую сторону юта; в это время меня ударило волною сзади и выбросило за борт с юта на правую сторону и стало втягивать в порт штурманской каюты, находившейся на шканцах с правой стороны. Здесь два матроса Домничев и Сафонов находились на разбитом катере, который висел на крюке запасной марса-реи и при погружении корабля всплыл. Катер держался на конце, закрепленном на руслене, был полон воды и бился кормою о грот-мачту, плававшую за кормою корабля; эти матросы, заметив меня, втягиваемого водою в порт корабля, поймали за ногу и вытащили к себе на катер, где мы трое принялись забивать пробоину левой стороны катера парусинною епанчою матроса Сафонова, а сапогами матроса Домничева отливать воду. В короткое время смываемых с корабля людей собралось на катере 22 человека, в том числе и крепостной человек лейтенанта Назимова. Капитан корабля, находившийся на боканцах правой стороны, был также смыт водою, и я с боцманом Гусевым, находившимся со мною на катере, поймали его, вытащили в катер и положили в носовую часть. Он был весьма слаб, лицо синее и разбитое. Матросы, бывшие в это время в катере, сняли сапоги, отливали воду, а я свои сапоги и сюртук сбросил еще на юте, но все наши усилия были напрасны, потому что вода нисколько не уменьшалась, а брошенною нам с юта артиллерийским квартирмейстером Кудриным артиллерийскою кадкою мы не могли воспользоваться, так как она не была доброшена до катера, и ее унесло волною.
Касатки хватали людей
В это время подошли к затонувшему кораблю три больших рыбацких бота[16]. Обходя кругом, примерно в 10 саженях, они ловили койки и все, что плавало; люди же, стоя на юте по колено в воде, стали бросаться, думая доплыть до этих ботов, но никому не удалось, так как волнами их сейчас же покрывало, а может быть, касатки их хватали, потому что их много ныряло вокруг корабля, только один бот перехватил 8-весельный катер, в котором были помещены больные из лазарета и боцман Завьялов; катер стоял у камбузной трубы, и его волною перебросило через шкафут.
Бот, сняв этих людей, доставил их в город Мандал 31 августа, где боцман Завьялов объявил о несчастии, случившемся с кораблем, и оттуда были посланы суда для спасения погибающих.
Конец, который держал наш катер у борта корабля, лопнул, и катер понесло мимо плавающей за кормою корабля грот-мачты, за которую мы хотели было удержаться, но это нам не удалось, а гичка, в которой было несколько людей, держалась за плавающую мачту, и я стал кричать унтер-офицеру Сидорову, бывшему на гичке, чтобы он нас перехватил. Он отвечал, что у них нет уключин, и они приуготовляют их из веревок и подать помощи не могут, и так нас понесло волнами в море. Я вместе с боцманом Гусевым вытащил из-под банок два запасных весла и устроил из них руль, которого не было; катер стали направлять по волнам и ветру, что нам и удалось, потом устроили из бизань-мачты, также находившейся под банками, фок-мачту, а из брезента – парус на крюке, и таким образом нас несло по направлению ветра и волнения; когда же огромный вал догонял катер, то он накрывал его весь, и вода в нем была почти в уровень с забортною. Сидя с боцманом Гусевым на корме затонувшего катера, мы управляли двумя веслами, а капитан лежал на носу катера. Вскоре после того, как нас оторвало от корабля, один из матросов сошел с ума и стал с ножом бросаться на других; его пришлось связать. Я, выбившись из сил, окоченев от холода (ибо находился только в брюках и рубашке без сапог) и постоянно обливаемый водою, посадил на место себя рулевого матроса Юрия Тениса, а сам сел на дно катера по шею в воду и почувствовал себя лучше, потому что меня не продувало ветром.
Возле меня сидел крепостной человек Назимовых. Я с ним стал разговаривать, но он скоро захрипел и упал на дно катера. Я его приподнял из воды, но он оказался мертвым. Мы оставили его в катере, причем боцман Гусев сказал: «Не пригодится ли он нам?»
Миражи
Потом мне стало мерещиться, как будто бы в правой стороне виден берег, и я закричал капитану, все еще лежавшему на носу катера, что я вижу берег. Он ответил, что это мираж и воображение, но так как силою ветра и волнением нас несло скоро, то впоследствии действительно показался в правой стороне берег, к которому мы и стали придерживаться.
Упал без чувств
К вечеру нас принесло к мысу, как впоследствии оказалось, близ Листерских маяков, у деревни Крилио, откуда лоцмана выехали нас спасать, а на берегу собралось много народа. Когда нас прибуксировали к берегу, я выскочил в воду, окунувшись несколько раз, но, выйдя на берег, тут же упал без чувств, а когда пришел в себя, то увидел, что лежу в комнате на соломе, где и все наши матросы, бывшие на катере, разложены на полу, и около некоторых хлопочут лоцмана и трут щетками, что, говорят, и со мною делали. Взглянувши же на стенные часы, я увидел полночь; в комнате было много свету, топилась печь, и нам грели пиво; каждому давали по маленькой рюмке водки и по стакану горячего пива, но еды не давали, как мы ни упрашивали, так как мы не ели двое суток.
Седина от пережитого
Пропутешествовав с командою по морю и шхерами 5 суток, мы добрались до города Мандала[17], где были встречены многими спасенными с нашего корабля офицерами и людьми; один из матросов моей роты бросился ко мне с радостью, стал поздравлять со спасением; увидев его совершенно седым, я спросил: «Что это значит?» Он ответил, что от испуга. Здесь находились 6 офицеров, 200 человек команды и жена командира корабля, размещенные по квартирам.
Сушили деньги
Сюда же был привезен экипажный сундук, находившийся на юте, и сундук полковника Ершова, пойманный плавающим у корабля, за который тамошняя стража хотела взыскать пошлину, но отдала без этого взыскания; денежный сундук был взят в банк города, куда пригласили бывших ротных командиров и экипажного адъютанта, и как сундук был железный и с секретным замком, то для вскрытия его был приглашен слесарь из города. Открыв сундук, мы вынули ротные ящики и, разломав замки, нашли все деньги мокрыми, поэтому, вынув их из ящиков, развесили для просушки в банке, а на другой день, приняв от управления банка, уложили в экипажный сундук, который находился у командира корабля, под караулом из команды. Прожив дней шесть, консул отправил нас берегом в Христианзанд, и как нас было слишком много и дорогою приходилось размещаться по квартирам очень тесно, то он разделили нас на две партии.
Ни о чем не заботились
Вторая партия под командою лейтенанта Васильева, в которой находился и я, выступила днем позже первой, а капитан и несколько больных офицеров отправлены были берегом на тарантайках. Мы прошли от Мандаля до Христианзанда берегом до 60 верст в одни сутки и, не доходя за несколько верст до города, были встречены жителями Христианзанда, которые нам объявили, что у них находится кроме пришедшей 1-й партии еще 160 человек матросов с нашего корабля, спасенных пароходом «Нордкап», которые помещены в карантин, куда проводили и нас, поместив всех с прежде пришедшими. Консул разместил офицеров по гостиницам, где мы ни о чем не заботились; он же экипировал и остальную команду. В Христианзанде пробыли до исхода сентября.
Печальный итог
Тут мы узнали, сколько нас спаслось и погибло из находившихся на корабле, а именно: погибло штаб-офицеров 3, спаслось 2, обер-офицеров погибло 17, спаслось 12, унтер-офицеров погибло 23, спаслось 24, музыкантов погибло 8, спаслось 6, рядовых погибло 304, спаслось 449, денщиков погибло 2, спаслось 1. Частных людей погибло 4, спасен 1, женщин погибло 21, спасено 7, детей погибло 7, спасся 1. Итого спаслось 503, погибло 389.
Капитан 2 ранга
Александр Иванович Дергачев
Послесловие
По распоряжению императора Николая I была создана специальная комиссия и проведено тщательное расследование обстоятельств катастрофы, а командир «Ингерманланда» капитан 1 ранга Трескин отдан под суд. Однако все обвинения с него и членов экипажа были сняты. По заключению суда, крушение корабля следовало приписать «единственно несчастной случайности». При этом отмечалось, что «офицеры и нижние чины, все без исключения, исполняли свои обязанности как повелевали долг службы и присяга». Николай I на представленном ему докладе написал: «Объявить капитану, что Я не виню его в потере корабля; а офицерам и нижним чинам, что Я совершенно доволен их поведением во время сего несчастья».
Комиссия отметила исключительное благородство и человеколюбие местного населения и констатировала: «Участие норвежцев в судьбе несчастных навсегда останется в памяти нашего народа, вызывая теплые чувства в сердце каждого русского моряка». Николай I распорядился передать значительную сумму в фонд помощи «страждущим морякам Мандала» и щедро наградил отличившихся при спасении норвежцев. С тех пор одна из улиц города носит имя российского императора, а средства существующего до сих пор фонда «Кайсер Николаус» используются для поощрения соотечественников, прославившихся добрыми делами.
Гичка с «Ингерманланда», прибитая течением к берегу в районе Орсланда, сохранилась до наших дней. Сейчас она является собственностью муниципалитета Хо.
В городском музее города Мандал имеется небольшая экспозиция, посвященная трагедии 1842 г., а у входа в него в 1994 г. появился четырехметровый крест, изготовленный на Соловках местными мастерами – подарок города Архангельска, где был построен и откуда вышел в свое первое и последнее плавание «Ингерманланд». Еще раньше, в 1966 г., на кладбище в Вархаут было установлено надгробие в память о девяти жертвах кораблекрушения. Надпись на нем гласит: «Пусть могила ваша неизвестна, память о каждом из вас хранит этот надгробный камень».
Накануне 170-летия трагической даты у его подножия легли цветы, возложенные генеральным директором издательства «Морское наследие» Вадимом Хитровым с супругой, посетившими эти места в сопровождении норвежского историка Бьорна Братбака.