Тридцать лет назад, в 1989 году, мы были глупы и наивны, считая, будто для того, чтобы создать психопата-Джокера, нужно уронить изначально порочного гангстера в чан с химикатами. Наконец-то мы поняли, что для этого достаточно бросить психологически уязвимого человека — в наш прекрасный социум.
Я редко хожу на премьеры. И практически никогда потом не отписываюсь по ним в течение суток, но тут случай особый. Это кармический долг. Кто справится лучше меня? «Джокер» — очень хороший фильм, крепко стоящий на ногах без всякого постмодернизма. Разумеется, в пределах разумного использованы некоторые его приемы, например, цитатность, многоуровневость, фрагментарность. А как же иначе? После Джокеров Николсона и Леджера, нельзя снимать, не оглядываясь на их работы, не переосмысляя персонажа. К тому же Джокер является воплощением множественного прошлого, переплетения вымышленных биографий, безумия, не осознающего себя. И все же история о нем — последовательна и правдива. Нуар и психологический реализм возвращаются, чтобы перебить колени новой искренности.
Действие фильма происходит в США конца 60-х годов. На этом фоне, мы, кстати, поскандалили с американскими фанами, которые утверждают, что речь идет о1981 годе. Они почему-то приебались к плакату фильма «Эскалибур», который заодно фигурировал в другом фильме из вселенной DC, «Бэтмен против Супермена». И чего? Это всего лишь цитатка для внимательных, оммаж, камео. Все остальное: дух эпохи, оружие, одежда, автомобили, телешоу и так далее отсылают нас к другому периоду. Я могу максимально уточнить — это что-то вроде ассоциативного сплава 1968-го и 1969-го годов. Забастовка мусорщиков, о которой говорят по телевизору, — февраль 1968-го. Полицейские автомобили — Chevrolet Biscayne, причем именно модель 1968-го года, визуально очень отличающаяся от остальных. Уличные войны — смесь бунтов, разразившихся в 1968 году после убийства Мартина Лютера Кинга, Стоунволлских бунтов летом 1969-го и, так называемых, «Дней гнева», организованных студентами-контркультурщиками в октябре 1969-го, в Чикаго. События «Джокера» как раз разворачиваются в начале октября.
Почему я так привязалась к этим датам? Потому что это фильм-пророчество, фильм предупреждение. В США осознают рост протестных настроений в среде низшего класса, бедняков и обездоленных, ощущающих, что государство и элиты повернулись к ним спиной. Они помнят, что случается, когда между богачами и остальными людьми возникает пропасть непонимания и отчуждения. Пока недовольство прорывается в виде импульсивных акций насилия, вроде массовых расстрелов. Но если протест приобретет массовость и организованность?
Джокера давно уже никто не воспринимает обычным человеком. Джокер — это идея. Даже Джокер Николсона, при всей прозаичности и непроработанности его личности, в одном из эпизодов отправляется в музей современного искусства и устраивает там постмодернистский перфоманс, как раз в духе времени. С тех пор очень многое изменилось. Ушел практически весь юмор, осталась только трагедия одинокого, изолированного человека, впервые показанная в комиксе Killing joke. Там заурядный комик-неудачник съезжает с катушек после того, как с ним приключился «плохой день», и становится чем-то несоизмеримо большим, чем он сам.
Мне не очень нравился Джокер Леджера. Все-таки он — позер. Карикатура. Слишком холеный, слишком наигранный. Ненастоящий. Новый Джокер — это более конкретное и подлинное изображение той угрозы, той идеи, которую все пытаются уловить сценаристы, режиссеры и вообще культурный истеблишмент Запада. Персонаж Леджера — жаждет хаоса и анархии в худшем понимании термина. Он одинаково враждебен и к Системе, и к преступникам, и к мимопроходящим гражданским. Бешеный пес, чье обаяние держится на подростковой иллюзии могущества а-ля Мэри Сью. Он не боится смерти, но положительно не способен на самоубийство.
Джокер Феникса совершенно не такой. Он ищет справедливости. Ненависть к окружающему миру он черпает из бездонного колодца ненависти к самому себе. До последнего момента Джокер планирует, что в прямом эфире комедийного шоу, куда его пригласили, он выстрелит себе в голову. Все Джокеры ищут эффектный жест. В новом фильме герой постоянно склоняется к суициду, видя в этом некую моральную победу над обществом. К счастью, он перерастает этот сопливый нравственный мазохизм.
Я не знаю, за что фильму дали прокатный рейтинг 18+. Ну курят, да, но не на балконе же. Ну душит он свою мать подушкой и убивает нескольких представителей золотой молодежи. Нас это все еще со времен Хичкока вообще не впечатляет. Зачем США приводят в боеготовность армейские подразделения для охраны кинотеатров? А наши чего боятся? Спонтанного самозарождения левого активизма из нихуя? Очередных колумбайнов? Волны подростковых самоубийств? Нет, их пугает одна классная штука, о которой, казалось бы, все уже позабыли, — нигилизм.
Ладно, давайте пройдемся по фабуле. Наш Джокер, Артур Флек, влачит полунищее существование в маленькой квартирке вместе с матерью. Зарабатывает на жизнь клоунадой, подбирая заказы во второсортном агентстве аниматоров. То выступает на улице с рекламным плакатом, то веселит детишек в больнице. Но его главной мечтой является попасть в вечернее телешоу стендап-комиков, ведущим которого является Мюррей Франклин (Роберт де Ниро). В своих фантазиях он разыгрывает сцену, в которой зрительный зал и сам Мюррей тепло принимают его, невпопад мямлящего о том, как важно быть хорошим, добрым и счастливым. Ведущий даже обнимает его и говорит, что хотел бы, чтобы у него был такой сын. Да, наш Артур — безотцовщина. И это один из важных факторов в его метаниях.
Артур страдает псевдобульбарным синдромом. Это такой вид орального автоматизма, когда при малейшем стрессе или даже механическом раздражении, больной непроизвольно начинает рыдать или хохотать. Джокер, соответственно, человек, который смеется. Он даже раздает визитки напуганным людям, в которых сказано, что он, дескать, просто больной и несчастный человек, а не психопат.
В Готэме, как обычно, бардак и разруха. Бастуют мусорщики, лютует преступность, пухнут на фуршетах богачи, банды хулиганов избивают Артура. После особо жестокого нападения коллега дает ему револьвер. Револьвер становится новым фетишем Джокера. Символ насилия и жестокости, которых он никогда не мог найти в себе. Поэтому он и как комик не удался, ведь юмор подразумевает немало агрессии. Мать заставляла его быть послушным и — важнее всего — счастливым. Она даже иногда обращается к сыну «Hey, Happy». Мы видим человека, в которого обществом и родителями вколочен жуткий невроз, мешающий ему проявлять гнев. Он должен быть хорошим, дарить людям радость. На сеансах психотерапии со своим куратором он все время пытается подвести к тому, что на самом деле его жизнь состоит из негатива, но до инсайта дело так и не доходит.
Однажды, возвращаясь домой в ночном поезде метро, он видит, как три корпоративных мажорчика (позднее оказывается, что это подрастающие управленцы из «Уэйн Энтерпрайзис») пристают к девушке. Не зная, что делать в этой ситуации, Артур начинает смеяться. У него случается очередной приступ. Мажорчики решают, что он ржет над ними и начинают его избивать. Тут-то револьвер и пригодился. Загасив двоих в порядке самообороны и третьего просто так, Джокер сбегает с места преступления. Как полагается, журналисты все интерпретируют через жопу и выставляют преступление как экстремизм на почве ненависти к богатым. Томас Уэйн, баллотирующийся в мэры, произносит самодовольную тираду о том, что нищеброды и неудачники просто завидуют успеху, трудолюбию и прочим добродетелям элиты, а сами никакого конструктива предложить не могут, только насилие. Даже называет эту прослойку клоунами. На что народ отвечает усилением протеста. Они начинают носить клоунские маски, выходят с плакатами «Да, мы клоуны», а в таинственном преступнике видят идейного Робина Гуда.
После убийства Артур наконец-то чувствует катарсис, на какое-то время он освобождается от груза невротичных моральных догм и танцует свой сомнабулический танец. Он чувствует себя настолько самостоятельным и осмелевшим, что вскрывает одно из тех писем, что его мама регулярно отсылает Томасу Уэйну, прося олигарха о помощи после того, как она полжизни проработала на его предприятии. Ни на одно из них она так и не получила ответа. Из этого письма Артур узнает, что является сыном Уэйна. Это повергает его в шок. Он ищет встречи со своим отцом. В итоге ему это удается, но новоявленный папаша, сперва заявил, что Артур ему никто, что мать его усыновила непонятно от кого, а потом прописал ему по роже. Джокеру удается раздобыть медкарту матери из Аркхэма. Из нее он узнает, что в детстве мать систематически издевалась над ним, морила голодом и приковывала к батарее. Конечно, мы будем иметь в виду множественное прошлое Джокера. Может быть, он действительно внебрачный сын Уэйна, запершего его мать в психушку, чтобы обезопасить себя от шантажа. Может быть, он действительно ребенок из приюта, не знающий своих настоящих родителей. В любом случае, правда неизвестна даже самому Артуру. А то, что в детстве он стал жертвой чудовищного абьюза, кажется, единственный достоверный факт. Он убивает мать за то, что она лишила его прошлого, хоть какой-то уверенности в том, кто он такой.
Параллельно с этими преступлениями Артур мотается по барам в надежде состояться в роли стендап-комика. Он боится людей, боится сцены, смущается и не может произнести ни слова. А потом начинает бессильно смеяться, пока взгляд его в панике мечется по залу. Его шутки в лучшем случае звучат жалко и инфантильно. Особено на фоне вульгарных острот про секс, над которыми ржал весь зал до его выступления. К тому же он читает их по блокнотику, являющимся по совместительству дневником. Запись с одного из выступлений попадает к Мюррею, и он ставит ее в своем шоу, вдоволь поизголявшись над клоуном-аутсайдером. После чего Артуру звонят с телевидения и приглашают поучаствовать лично. Почему бы и нет? Оставшееся время до премьеры Джокер репетирует не шутки, а акт самоубийства на камеру. Он понимает, что все это организовано для того, чтобы посмеяться над ним, а не над его шутками.
К дому Джокера ведет длинная-длинная лестница. В начале фильма он с трудом карабкается по ней, устав от издевательств и тяжелой работы. А вот под конец, вниз, он движется легко, пританцовывая. Погрузиться в безумие всегда проще, чем бороться за нормальность в спятившем мире.
Он появляется в студии в фирменном гриме. Маска скрывает сущность — грим выражает ее. Мюррей спрашивает его, не связывает ли Артур себя с протестующими. На это Джокер отвечает, что он вне политики. И это так. Потому что он знает цену толпе. Такие же хулиганы, которые дважды отбили его от полиции в конце фильма, в начале фильма утюжили его самого. Он не строит никаких иллюзий ни по поводу властей, ни о городском восстании, которое рассеется через месяц-другой. Артур больше не боится. Он произносит хлесткую речь, обвиняя богачей и Систему в том, что им насрать на незаметных людей, вроде него, что они навязывают координаты добра и зла. Особенно удачно звучит следующий упрек: они, шоу Мюррея и масскульт, определяют, что считается смешным. Джокер стреляет в голову, но не себе — а Мюррею.
Вот он этот жест в прямом эфире. После этого, достигнув всего, чего хотел, Джокер сдается полиции. Полицейские попрекают его: «Видишь из-за тебя начались беспорядки. Весь город в огне». Он отвечает: «Я знаю. Разве это не прекрасно?». Его больше не проймешь лицемерной скорбью и дешевым морализмом. Человек, обесценивший собственную жизнь, считающий ее комедией, доходит до предела, когда нечего терять. Впрочем, настоящий триумф еще ждет героя. Протестующие освобождают его, и Джокер исполняет свой танец на капоте разбитого автомобиля перед загипнотизированной толпой. А что Том Уэйн? Как и положено, убит в подворотне вместе с женой. Но на этот раз одним из клоунов-грабителей. Съел богатеньких.
В заключительной сцене мы встречаем Джокера в Аркхэме. Он общается с психиатром и вдруг начинает посмеиваться. «Что-то случилось?» — «Нет, я придумал шутку» — «Не расскажете?» — «Нет, вы не поймете». Отлично. Куда лучше претенциозного монолога о гравитации и прыжке в безумие, озвученного Джокером Леджера.
Нужно понимать, что нигилизм — это не зло. Джокер из «Темного рыцаря» — хаотично-злой маньяк, разрушающий основы общества ради лулзов. Новый Джокер не такой. Он убивает коллегу, который постоянно подставлял его, но отпускает другого, который был к нему добр. Он не совершает немотивированных убийств. Этот Джокер не отравляет водохранилище, не валит людей сотнями токсичным газом, не использует детей в качестве живого щита. Он в кои-то веки понял, кто его реальные враги, кто делает общество злым и равнодушным. Он сам пережил слишком много издевательств, чтобы мучить кого-то еще. Даже со своими жертвами он расправляется быстро: без пыток, без унижений, без изощренных психологических экспериментов. Этот Джокер не хочет становиться иконой — но он обречен на это. Потому что толпе недоступен сам концепт нигилизма, она всегда будет приписывать Джокеру какие-нибудь идеалы.
Нигилизм — это не зло, это когда добро и зло расплываются, потому что мы сами их выдумали. И в любой момент в едином порыве можем объявить, что война — это мир, а свобода — это рабство. Нигилизм — это состояние самоубийцы, опоздавшего на суицид. Жизнь продолжается, но в ней не осталось ровно никакого смысла. Когда мы рассуждали о керченском стрелке, мы пришли к выводу, что колумбайнерами становятся подростки, уже решившие покончить с собой. Теракт становится лишь формой суицида. Поэтому нужно предотвращать не атаки на школы, а травлю и подростковые самоубийства, поскольку в их основе лежат те же механизмы.
Наши власти очень боятся нигилизма. Гораздо больше, чем либеральную оппозицию и иностранных агентов. Они не понимают, что это? Как это? Откуда, блядь, опять весь этот большевизм (они так и не нашли лучшего слова)? Давайте ударим скрепами, православием и патриотизмом! Давайте дадим хипстоте потреблять и писать в бложиках, а нищебродам — водку и кредиты.
Так уж получилось, что мне пришлось прочитать книгу Владимира Соловьева (того, который наклоняет всех к барьеру) «Мы и они«. Не спрашивайте, зачем. Так было надо. Он там много чего пишет: пошлости, банальности, самоупивание и самовосторжение своей элитарностью. Эта книга нужна, чтобы понять, как там работают мозги у дорвавшихся. После прочтения я поняла, что этим людям нет и не может быть прощения. Самое смешное, что он там тоже называет оппозиционеров клоунами. Не буду ковырять цитаты, отрежу только самый кончик:
«Аристократизм – сплав внутренней свободы с чувством глубочайшей ответственности перед Богом за дарованные им способности, беспощадности к собственным недостаткам и стремлением максимально реализовать себя, не оскорбляя и не переступая через трупы окружающих.
Плебей – человек, погрязший в себе. Он прощает себе все и твердо убежден: раз он таков, какой есть, с этим уже ничего не поделать. А потому плебей позволяет себе творить мерзости и пошлости, жалея себя, обвиняя несправедливый мир и оправдываясь «комплексом жертвы».»
Ну чо, плебеи, из-за вас аристократы который раз не могут поднять с колен Россию.
И да, они тоже диктуют, что смешно, а над чем смеяться нельзя под угрозой обвинений в разжигании, неуважении, оскорблении или оправдании. А вот я не могу, у меня тоже начинается припадочный смех. «Что смешного?!» — хмурят они лбы. «Уж не над нами ли они смеются?!» — чешут они затылки. Да вся наша жизнь — это шутка! Все, за что люди боролись и что ценили… Все это один монструозный, извращенный стеб!
Почему вы не смеетесь?