Дома, сунув сома в старый как мир холодильник, где кроме него ничего не было, старик устроил себе небольшой пир, после чего, окончательно раздобрев, начал готовить операцию.
- Тут, - говорил Степаныч, вдумчиво ковыряясь вилкой в зубах, - нужен подход... Понимание нужно... Запороть такое дело никак нельзя... Ни-ни-ни... Мы его, крысёныша, по всем правилам уконтропупим... А то ишь, моль подвздошная, голос возымел... На абордаж его, паскуду! И за борт...
План, составленный стариком тем вечером, был элегантен и прост как вселенная. Решил Степаныч, что для начала, надобно начать ему ходить по утрам на рыбалку.
- Для маскировки, так сказать, – говорил он своему отражению в окне веранды. – Похожу-похожу на озёра денька три-четыре, помаюсь маленько, а потом раз - и средь бела принесу моего ненаглядного, сомчика усатого-полосатого! То-то все удивятся!
Старик представил, как отвиснет челюсть у Куликина, как округляться его пустые глаза и тепло заулыбался.
- Ух, и утрешься же ты у меня, Куликин, ух и утрёшься!.. А всё от чего?.. А всё от неуважения и головной сырости!.. Это ж надо удумать такое, смеяться над трудовым человеком!.. Ну, ничего, ничего... Погоди, гриб ты раздавленный, будет и у меня весна на Заречной улице...
Последние приготовления Степаныч совершил глубокой ночью. Выбрав в своём нехитром хозяйстве длинную сухую жердь, он прикрутил к ней два метра старой бельевой лески, смастерил из винной пробки поплавок, а из ржавой гайки грузило. Рыболовного крючка у него не нашлось, но старик, недолго думая, изготовил его из тонкого гвоздя и остался творением своих рук совершенно доволен.
- Главное, основательный вид! – говорил он себе, заводя будильник на 6 часов утра. – Никто крючка и не заметит... А заметит, на хер пошлю... Будут они ещё меня учить, как рыбу ловить... Салажата...
Утро было тяжёлым, но старик превозмог себя и поднялся. Наскоро покидав в пропахший рыбой рюкзак съестные припасы, старик взял в руки удилище и покинул отчий дом.
Вместо того, чтобы сразу свернуть в сторону болот, за которыми притаилось озеро, старик сделал огромный крюк по главной дороге, в надежде, что его заметит кто-то из дачников. Но, увы, участки были пусты и даже собаки отказывались лаять вслед тяжёлой поступи новоявленного рыбака.
- Тунеядцы, – ворчал Степаныч. – Никакого понятия о трудовом народе... Дрыхнут и дрыхнут, пока люди пашут... Всё ни как у людей... Надо на 8 ставить будильник завтра...
Свернув, наконец, на болота, старик поплутал немного по заросшим тропинкам, пока не вышел на берег большого, мелкого озера, тут и там заросшего камышом и осокой. Чайки тревожно взметнулись в небо и загалдели при виде человека, но старик не собирался вторгаться в их владения. Выпив боевые сто грамм, звучно крякнув и закусив их остатком колбасы, Степаныч удобно устроился на поросших толстым слоем мха кочках, закрыл лицо рукавом и богатырски уснул.
Проснулся он около полудня. Солнышко ласково пригревало ему ноги сквозь прореху листвы, и старик сладко нежился в его лучах точно сытый кот.
«А хорошо, – думалось ему, - на рыбалке... И чего я раньше не ходил?.. Нужно только вставать чуток попозже и место сухое выбирать... А так - красота...»
Степаныч сладко потянулся и... окаменел: прямо на него, с расстояния в несколько шагов, смотрели немигающие глаза Куликина. Силясь отогнать ужасное видение, старик провел рукой перед глазами, точно отмахиваясь от нечистого, но Куликин не пропадал...
- Здрась-сь-сьте... – по-змеиному прошипел Степаныч, всё ещё не веря своим глазам.
Куликин же, кажется, удивлён не был.
- Доброе утро... – сказал он таким же бесцветным голосом как и весь он сам. – Спите?..
Степаныч понял, что если он немедленно не предпримет что-то, весь его стройный план может рухнуть. Он смахнул со своего лица удивление и привычно прищурил глаза.
- Ага, - сказал он язвительно, нарочито бодро поднимаясь. – Решил вот ночку в лес поспать. Дома то негде!
Он отряхнул колени и взял в руки удилище.
- Сома я ту ловлю. Со-ма. Чего не понятного? С самой утренней зорьки тут сижу. Намаялся, ну и прилёг малость.
- Да нет тут никаких сомов, - грустно ответил Куликин. – И не было никогда... Даже щук и тех почти не осталось...
Степаныч расплылся в ехидной улыбке, а потом, порывисто и горячо, точно с трибуны мавзолея, провозгласил:
- ЕСТЬ! Есть тут сомы, Куликин! Раньше ловил и ещё поймаю!
Затем, смерив ошарашенного Куликина презрительным взглядом, старик круто развернулся и вразвалочку зашагал к дачам.
В какой именно момент приключилась беда, старик так и не понял. То ли вконец разболталась розетка, то ли сам агрегат внезапно впал в летаргический сон, но факт был налицо: открыв, доселе мало востребованный, холодильник на третий день, Степаныч в ужасе отшатнулся... Сом стух. Стух окончательно и бесповоротно. Стух настолько, что сама мысль о том, чтобы как то его отмыть и попытаться выдать за нечто недавно пойманное, выглядела издевательской насмешкой.
Тирада, которую Степаныч произнёс у распахнутого холодильника, расшифровке не подлежала. То был символизм столь высокой и чистой марки, что, несмотря на изобилие в нём слов (Да каких!), сама конструкция в целом была абсолютно невербальной, относясь более к сфере музыки, нежели к речи. Впрочем, опытный лингвист, несомненно, мог бы уловить некоторые закономерности этой драматической мелодии и вычленить из неё несокрушимые в своей простоте и ясности образы, пронзающие одновременно сердце и душу пытливого слушателя. Словом, мат стоял кромешный.
Вдоволь наругавшись и нанеся холодильнику ряд проникающих ранений попавшимся под горячую руку ржавым топором, старик хватил стакан самогона, сел на ступеньках крыльца и закурил. Его взгляд был взглядом солдата, чудом вернувшегося из яростной рукопашной схватки и всё ещё верящим, что он уцелел.
Внимая небу и земле, прикуривая одну папиросу от другой, Степаныч просидел на крыльце до самых сумерек. Мрачные, грозовые тени, пробегали по его окаменевшему лицу. Комары падали замертво испив его почерневшей крови, птицы облетали стороной его участок и даже солнце, кажется, закатилось в тот день на четверть часа раньше должного, дабы не быть более свидетелем этой немой трагедии.
Трудно представить, что испытал наш герой в эти роковые для него часы. Однако, даже столь внезапное и чудовищное крушение всех его светлых помыслов не смогло сломить нечеловеческую волю Степаныча. Его трепетное и жадное до авантюр сердце пирата и самогонщика продолжало исправно биться, и старик строил новые планы. Нам, изнеженным и вялым людям XXI века, подобная воля к победе может показаться невероятным, но Степаныч принадлежал к другой, стремительно уходящей эпохе и был одним из лучших из её сыновей.
Когда молодая луна поднялась над торфяными болотами и длинные, острые тени скользнули по умолкшим садам, Степаныч уверенно произнёс:
- И всё-таки, Куликин, я тебя сокрушу!
С этими словами Степаныч поднялся, что есть сил потянулся и, точно огромная и нескладная летучая мышь, ринулся во тьму...
Разговоров на следующий день на дачах было невпроворот. О невероятном подвиге Степаныча судачили на пыльных перекрёстках, в шумной толпе у водокачки, в горячей очереди в магазин, и даже на облезлой детской площадке. История обрастала всё новыми и новыми подробностями, но суть её была проста как трёп двух старых приятелей:
- Слышал, Степаныч-то наш (ага, тот самый) сома поймал...
- Не может быть!
- Научный факт... Сам видел...
- Большого?
- Килограмм на десять...
- Где!?
- На дальнем озере...
- Но там же нет сомов! Да и щука почти вся извелась...
- Есть и всегда были... Места нужно знать...
- И как же он ухитрился? На удочку или на спиннинг?
- На жерлицу...
- Во дела... И как дело то было?..
- Ну, поставил он, значит, жерлицу свою, а сам, как водится, на три дня запил...
- А потом?
- А потом, как в себя пришёл малость, пошёл жерличку свою проверять, глядь, а там сом...
- Чудеса!..
- Чудеса чудесами, но пока Степаныч горькую пил, сом его успел издохнуть да стух...
- Ах! Совсем-совсем?
- Бесповоротно...
- Как обидно!
- Бывает...
Правду о случившемся знали лишь двое – виновник торжества Степаныч и... Колька Афганец, у которого накануне ночью старик и вытребовал необходимую ему снасть. Жерлицы у Кольки были знатные, так что все рыбаки, которые, сначала с недоверием, а потом с восторгом, осматривали невиданный трофей старика, в один голос подтвердили – да, на такую снасть можно и кита поймать, не то, что сома. Чёрные как южная ночь глаза Афганца лучились затаённым смехом в тот день, но он был нем, как могила, ибо давно уяснил для себя простую истину, что справедливость на этой грешной земле ценится выше любой правды.
К концу знаменательного дня, когда вонь от протухшей рыбы стала совершенно невыносимой, Степаныч, под дружным нажимом соседей, вынужден был прекратить выставку своей необыкновенной добычи. Под возгласы одобрения, он торжественно отсёк гигантскому сому голову, дабы высушить её и повесить на стену, а туловище предал земле под большой, раскидистой яблоней. Это был полный триумф. Пошатнувшийся было авторитет первопроходца и знатока местных земель вновь вознёсся до небес, а приглашения заглянуть в гости на рюмочку чая посыпались на старика как из рога изобилия. Каждый рыбак от мала до велика считал большой честью скрестить свой стакан с рукой маэстро, а уж от предложений покурить так и вовсе отбоя не было. Степаныч с удовольствием и знанием дела купался в лучах своей обновлённой славы, которая, однако, не вскружила ему голову. Лишь одно обстоятельство омрачало его блистательную победу. В день, когда Великий Шатурский Сом был явлен миру, подлец Куликин на дачах отсутствовал, по причине разразившегося у него накануне приступом аппендицита!
- Нет, ну каков всё-таки прохвост, этот ваш Куликин, - ворчал длинными, трудовыми ночами Степаныч, прислушиваясь к мерному гудению самогонного аппарата. – Каков паскудник... Я к нему со всей, так сказать, душой, а он?.. Аппендицит у него видите ли заделался... Мог бы и подождать... Эх, никакого уважения к человеческому подвигу... Ну никакого...
Конец