В европейской культуре и мышлении где-то с эпохи Нового времени прочно засел странный стереотип. Считается, что люди по большому счету делятся на две категории – мыслители и деятели, и приобретение в одном качестве сильно обедняет в другом. Различие между созерцанием и практикой существовало уже у древнегреческих философов, однако люди прошлых эпох верили в их гармоническое сочетание. Мы же верим в из разлад, а также пытаемся все время решить, что же важнее в жизни - разумно сомневаться или очертя голову действовать?
Классическим примером такой дихотомии является Гамлет Шекспира: человек, трагедия, которого, по словам Лоуренса Оливье, состоит в том, что он сомневается, не может принять окончательное решение. Именно Гамлет (а также и Фауст) – парадигматический образ западного героя-интеллектуала, тонкого мыслителя, видящего все нюансы и «подводные камни». Иными словами, подобные образы и в наши дни задают восприятие и самовосприятие целых социальных групп, в данном случае – интеллектуалов.
Но насколько верно такое представление, особенно в варианте Гамлета? Как это ни удивительно, но оно весьма спорно, что особо подчеркивает графическая традиция его изображения. Помимо классического образа меланхоличного джентльмена, смотрящего вникуда, есть и прямо противоположный образ. Например, в рисунках Уильяма Блейка Гамлет - буквально весь - это сплошной порыв. Как же возможны столь разные интерпретации?
Разберемся подробнее.
Сложно отрицать, что главная проблема Гамлета - это вопрос «что мне делать?». Однако означает ли это, что рефлексия, излишняя мнительность являются препятствием на пути к цели? Не противоречит ли это банальному утверждению прагматизма, что знание – это всегда в некотором смысле побуждение и технология действия?
Как отмечает Аленка Зупанчич существует два основных прочтения этой «неспособности к акту» Гамлета – романтическое и ранне-психоаналитическое. Первое прочтение идет от трактовки Гете, акцентировавшего противоречие между мыслью и поступком. Идея состоит в том, что знание заставляет быть острожным, в то время как для решительного поступка требуется определенная слепота, например, вера.
Вторая версия была создана первыми учениками Фрейда, исходившими из того, что Клавдий делает в точности то, о чем бессознательно мечтает эдипальный Гамлет (убить отца, жениться на матери). В данном случае Гамлету мешает эти идентификация с врагом, которого он должен убить. Гамлет не действует, потому что понимает и боится: наказать Клавдия – значит, допустить возможность наказания себя.
Здесь, конечно же, имеет место некоторая теоретическая передержка: никаких проблем с действием у Гамлета нет. Давайте вспомним: для него не проблема – заколоть Полония и подстроить смерть Розенкранца и Гильденстерна, организовать и разыграть хитроумную «мышеловку», более того, долгое время он играет сумасшедшего (вполне решительно и удачно). Даже его поступок в отношении возлюбленной Офелии говорит о том, насколько далеко он готов зайти, жестко следуя своим представлениям. Единственный поступок, на который он не может решиться – это убийство Клавдия. Но разве есть какое-то знание, мешающее ему?
Лакан однажды заметил, что вопрос «что я должен делать?» - в жизни возникает у кого-либо, только когда его желание угасает. В самом деле, глупо пытаться разобраться с действиями и мыслями кого-либо, не обратив внимание на его мотивы. Между мышлением и действием есть опосредующий момент – и это желание. И то, и другое вряд ли может осуществиться без помощи желания.
Есть и еще две категории, лишающие человека действия – это страх и лень, и они тоже указывают на желание. Чего же может бояться этот герой, «мыслящий пугливыми шагами»?
Довольно часто можно встретить мнение о том, что Гамлет и ему подобные «мыслители» чересчур все усложняют: а проблемы никакой нет. Однако желание – это хитрая материя, оно всегда состоит из тупиков и неожиданных переходов. Само желание является проблемой, т.к. нет простого и очевидного способа ответить на самые простейшие вопросы – «чего хочешь?», «хочешь или не хочешь?». Иногда мы хотим противоречивых вещей. Например, сделать что-то лично, но не нести отвественность за это или одновременно и смерти врагу, и жизни со знанием унижения и нашей победы.
И основной тупик Гамлета должен прочитываться даже не как противоречивость мотивов (обещание отцу против любви к матери), а именно как отсутствие желания, его потеря. Гамлет получает сильную травму, узнав, что его отец (авторитет, воплощение Закона) предан и забыт его матерью, и потому долгое время не может найти себя. Вместе с этим он открывает, что его мать - вообще-то женщина со своими желаниями, которая ради своих чувств наплевала на социальные приличия траура.
Сомнения и рефлексии Гамлета – это попытка найти новую опору, чтобы понять кто он такой и чего хочет, а для этого ему принципиально найти ответ на центральный фрейдовский вопрос «чего хочет женщина (а именно его мать)?». Иными словами, «выжидание» Гамлета – это не борьба против знания, чтобы совершить поступок, а борьба мысли за его возможность.
В своей статье, посвященной Лакану и трагедиям, Зупанчич дает любопытную трактовку развязки «Гамлета». По ее мнению, прорыв к поступку (а значит, свое желание) Гамлет находит в столкновении с Лаэртом на похоронах Офелии – в нем он видит себя как в зеркале. Он - некто другой, лишившийся самого дорогого, но охваченного гневом и печалью, а не апатией. Эта идентификация с другим позволяет наконец-то ответить на вопрос «зачем?», т.е. оправдать, понять свое желание «убить Клавдия». Ответ прост: не зачем, желание – важно само по себе, без всякой основы и оправдания. Приняв свое желание, Гамлет более не сожалеет ни о смерти Лаэрта и матери, ни о своей смерти, его даже не заботит результативность его желания – Клавдия он убивает в самый последний момент, когда это уже ничего не значит.
Какой же можно сделать вывод из этой истории?
На мой взгляд, он немного парадоксален. С одной стороны, нужно отбросить всю эту чушь по поводу робких мыслителей и бездумных деятелей. Мыслить и действовать – это вопрос желания, никакая ментальность, культурная и социальная конституция и прочие данности не смогут помещать вам в этом. Но сложность вся в этом. Ибо с другой стороны – оставаться мыслящим и деятельным чрезвычайно трудно. Любой поступок, не имея поддержки желания, рассыпается или приносит самые нежелательные результаты. А мысль, потерявшая свою цель, становится плоской и излишней. Знать где твое желание теперь – трудная задача. Как впрочем и любая, ведущая к тебе, а не от тебя.