В апреле 2017 года в Петербурге арестовали двух сотрудников детского дома по обвинению в насилии над несовершеннолетними. Поводом стал монолог воспитанника в студенческом документальном фильме. 15 лет он и другие предполагаемые жертвы молчали, и даже сейчас не многие из них решаются вслух говорить о произошедшем. А родственники подследственных уверены, что их оклеветали.
Фильм, с которого все началось
В 2016 году студентка из Петербурга Екатерина Соболевская сняла фильм о молодом человеке с трудной судьбой. Главным героем получасовой любительской картины был 25-летний детдомовец Яша Яблочник. На видео он рассказал, как его насиловали воспитанники и преподаватели интерната.
Соболевская заявила фильм на конкурс петербургского Уполномоченного по правам человека. В аппарате омбудсмена детально изучили историю Яблочника и связались со Следственным комитетом. Там несколько месяцев собирали информацию о предполагаемых преступлениях и уже весной 2017 года возбудили уголовное дело.
В СИЗО оказались заслуженный учитель России Станислав Виноградов, замдиректора детского дома Михаил Елин и трое выпускников этого же детдома Кирилл Покалюк, Андрей Соловьев, Павел Приказчиков. Еще одно уголовное дело по статье «халатность» было возбуждено против бывшего директора интерната Натальи Федоровой. Следствие считает, что она более 10 лет игнорировала жалобы воспитанников.
Жертвы боялись говорить, но могли и не помнить насилия
Кроме Яблочника пострадали десятки воспитанников интерната. Но в России жертвы насилия со стороны взрослых часто молчат, скрывая случившееся даже от самых близких людей.
«Например, в Германии еще с детского сада детей учат как поступать в случае нарушения неприкосновенности и кому можно сообщить об этом», — говорит Анна Ривина, руководитель центра “Насилию.Нет”.
На долгом молчании пострадавших могло сказаться не только отсутствие профилактической работы в интернате, но и особенности сознания жертвы, считает Дмитрий Ковпак, один из ведущих специалистов по когнитивно-поведенческой психотерапии в России. По его словам, когда нет возможности защищаться физически, включается психологическая защита.
«Еще Фрейд описал эти механизмы. Вытеснение, иррационализация, оправдание, попытки нормализовать опыт. Это может быть острое отрицание. Чем болезненнее эмоциональная рамка, тем сильнее работают защитные стратегии», — считает Ковпак.
Одно из последствий пережитого насилия — ПТСР, посттравматическое стрессовое расстройство. Для него характерны приступы паники, клаустрофобия или агорафобия, тревожность. Они вызывают изменения в структуре мозга, которые заставляют жертву снова и снова переживать насилие.
Одна из функций структуры мозга, которую называют гиппокампом, — это запоминание и забывание информации. Он фильтрует информацию и выбирает, что нужно сохранить, а что можно забыть. Гиппокамп, например, отвечает за ориентацию в пространстве и запоминание мест. Согласно одному из исследований, гиппокамп у женщин с ПТСР был в среднем на 16% меньше, чем у тех, кто пережил травму без последствий, и на 22% меньше, чем у тех, кто не сталкивался с травмой вовсе.
Это доказывает, что насилие изменяет структуру мозга, при этом даже сама жертва не до конца осознает произошедшие с ней изменения.
Негативные воспоминания работают сильнее позитивных. Опыт пережитого часто воспроизводится в сознании и вызывает сильный стресс. Так работает нейробиологический механизм, который до конца не изучен. Травма приобретает форму навязчивого воспоминания, но часто случается и обратный сценарий, когда сознание ставит ментальный блок. Страх боли и повторного насилия заставляет мозг отрицать произошедшее насилие.
«Здесь работают стыд и страх одновременно, это большой стресс для жертвы. Посттравматическое расстройство может сопровождаться телесными реакциями и флешбеками, нарушением сна. Пострадавший считает, что стал изгоем, поэтому не стремится афишировать случившиеся», — рассказывает Дмитрий Ковпак.
Преступление, в которое отказываются верить
У Яши было тяжелое детство - биологическая мать отказалась от него из-за родовой травмы. Службы опеки со временем нашли мальчику приемную маму, у них сложились теплые отношения - но помешал инсульт. Её сестра - третья мама Яши - тоже не смогла вытянуть ребёнка. В 8 лет он вновь оказался в интернате. По словам знакомых, Яша - творческий, позитивный и открытый человек. И, конечно, многих шокировали его рассказы о пережитом.
Некоторые знакомые Яблочника не поверили в правдивость его истории. По словам Ковпака это объясняется когнитивным искажением, связанным с верой в справедливый мир. Проще говоря, человек не может поверить в несправедливость, которая случилась с жертвой и начинает искать причины случившегося в поведении самой жертвы.
«Человек думает, что если он контролирует свою жизнь, то находится в безопасности. Это такой психологический забор, ведь считается, что насилие не происходит с хорошими мальчиками и девочками и вообще, жертва виновата сама», — считает руководитель центра “Насилию.Нет” Анна Ривина. По мнению правозащитницы, в существующей системе интернатов дети часто находятся в подчиненном положении и не способны распознать нарушение личных границ.
«Справедливость — это проводник в будущее, она дает ощущение предсказуемости. Такие инциденты выбивают почву из-под ног не только у жертв, но и у “вторичных жертв” - тех, кто стал свидетелем или просто узнал о происшествии», — рассказывает Дмитрий Ковпак. В попытках защитить предсказуемость и стабильность мира образуется пространство для “виктимблейминга” - обвинения жертвы.
Авторы документального цикла «Это реальная история 2» поговорили с родственниками и коллегами обвиняемых — и все они, как один, уверены в том, что ни Елин, ни Виноградов, ни другие фигуранты дела не могли издеваться над своими воспитанниками.
Могли ли выпускники оговорить своих преподавателей? И почему некоторые предполагаемые жертвы сначала дали показания, а потом отказались от них? Смотрите премьеру нового фильма-расследования, посвящённого делу детского интерната №8, на телеканале ТВ-3 3 октября в 23:00 >>>